Большая Суета
В деле Шамиля лимит здравого смысла был почти исчерпан. Целый год он изо всех сил черпал из этого колодца ковши с терпением и надеждой, но, к сожалению, зачерпнув неделю назад, заметил, что ковш скорее наполовину пуст, чем полон, и тогда понял: пора что-то делать. Тут-то и подвернулась новость о том, что международная компания-застройщик «Голден Сити», хозяином которой является один из богатейших жителей Дагестана, России и мира (человек с весьма сомнительным прошлым), заявила права на владение землей, где растет бук.
В течение дня Шамиль следил за Большой Суетой. Ничего необычного не увидел, кроме, пожалуй, чуть более активного внимания со стороны населения и полиции. За несколько часов наблюдений в промежутке между девятью часами утра и обедом он успел заметить трех популярных блогеров и множество туристов. Махачкалинцы, кажется, довольно быстро смирились с потерей Большой Суеты. Уж если власть приняла решение, то оспорить его шансов не было. Проходили сотню раз. Некоторое количество блогеров отрицательно высказалось о планах по уничтожению бука, несколько правозащитников и оппозиционеров также пошумели, но, как всегда, шум быстро стих. Тут, конечно, позаботились государственные информационщики: стандартные высмеивания, упреки в попытках хайпануть и обещания попытаться сделать все возможное, но с оговоркой, что действовать необходимо в соответствии с буквой закона и никак иначе. Каждый, кто был в теме, понимал, что вопрос с Большой Суетой «наверху» уже закрыт. Все, кто должен был поставить свою подпись (за исключением Исы Исаевича, на которого, собственно, с подачи государственных СМИ и набросился дагестанский народ как на главного виновника), уже ее поставили. Никто в Белом доме не планировал делать все возможное, если под этим подразумевалось спасение бука.
Около месяца жители республики горевали по дереву, но дальше хештегов в духе «#спасемБольшуюСуету» дело не пошло. День казни близился. Блогеры и местные жители прощались, подкрепляя свою скорбь грустными селфи, и за этим следил Шамиль. Почесав густую и, по словам мамы, отчаянно мечтавшей его наконец женить, старившую его (Шамилю было двадцать семь лет) бороду длиной в кулак, он посмотрел на время. Обед. Решил перекусить, совершить обеденную молитву, а затем вернуться, но занять уже другую позицию, ведь блюстители закона не дремали. Да и человек с такой бородой был вдвойне подозрителен.
Встав у края второстепенной дороги, он задумался о том, как будет выглядеть парк без Большой Суеты. Да никак. Никак не будет. Махачкала и так никак не выглядела, а без бука эта никакистость пробила бы дно. Уничтожение Большой Суеты было сравнимо с искусственным осушением озера Ак-Гёль, против чего он последние пять лет боролся в составе общественной организации, ныне уничтоженной. Озеро (по крайней мере основную его часть) они отвоевали, но за этой землей в центре Махачкалы стояли силы совершенно другого масштаба. Годовой оборот «Голден Сити» был в девять раз больше годового бюджета всей республики, то есть больше триллиона рублей. В общем, «Голден Сити» – это не шутки.
Стоя у пешеходного перехода, он услышал звонкую, быструю и чересчур вызывающую речь явно не дагестанского типа. Шамиль обернулся и увидел девушку, выплескивающую свое негодование по поводу судьбы Большой Суеты в экран телефона. Судя по тому, как она его держала и постоянно пыталась подобрать наиболее красивый ракурс, девушка вела эфир или записывала видео. Но лучше бы смотрела на дорогу, подумал он. А потом и высказал ей это в не самой доброжелательной манере, схватив за предплечье. Через мгновение перед ними пролетела машина.
Девушка взглянула на него, потом на машину, потом на экран телефона.
– Лучше на дорогу смотрите… – буркнул Шамиль.
– Ой! – воскликнула она.
– Дорога, – сказал он.
Растерянная девушка осталась стоять на месте, а он угрюмо побрел дальше, размышляя о том, какой все-таки безмозглый народ пошел. Со всеми этими инстаграмами[1] и тик-токами. А эти туристы! Ух… Шамиль не был особо приветлив и с обычными жителями Махачкалы, а уж туристы порой просто выводили его из себя. Их внешний вид, их привычки, разговоры. Лучше бы сидели дома… Откуда бы они ни взялись. И эта… кукла тоже.
Вечером внимание к дереву усилилось. Народ и не планировал расходиться, продолжая развлекаться на площадке перед Большой Суетой. Зима выдалась теплой. Нынешние вечерние +10 в канун Нового года и вовсе казались рекордными. Надежды на снег не было.
Через два часа гуляний под деревом Шамиль начал замерзать. Пританцовывая, он сделал еще один круг, а затем сел на освободившуюся скамейку прямо напротив Большой Суеты. Взглянул наверх. Там горел свет. К десяти часам избушка должна была закрыться, а администратор – запереть дверцу и спуститься вниз.
– Сержант Зулпукаров, – представился один из двух полицейских, оказавшихся рядом. – Я тут заметил…
Второй полицейский перебил сержанта Зулпукарова, громко прочистив горло.
– Мы оба заметили, что вы тут подозрительно ходите. Туда. И сюда тоже.
– Это как?
– Ну… Сперва туда. – Зулпукаров указал в сторону бука. – А потом сюда, – и указал на скамейку.
– Вы сказали: подозрительно. Это как?
Задумавшись, Зулпукаров почесал затылок. Второй опять что-то шепнул ему, стрельнув взглядом в сторону спортивной сумки Шамиля. Сержант, как будто нашлась разгадка убийства века, мгновенно оживился. Брови затанцевали.
– А с сумкой. Вот как. Ходите с сумкой. Туда, а потом сюда. И не один раз. Я бы сказал, что вы… – (второй шепнул подсказку), – сомнительной наружности человек. Вот как! – самодовольно усмехнулся сержант, посмотрев на напарника.
– Из-за сумки? Или из-за бороды? Или из-за обуви? – Последнее Шамиль добавил раздраженно и поднял ноги так, чтобы блюстители закона заметили его потрепанные кроссовки.
– А не предъявить ли вам, уважаемый, документы?
– Предъявите, – ответил Шамиль и протянул руку в ожидании удостоверения. Ошеломленный сержант Зулпукаров полез во внутренний карман куртки и достал документ.
– Так-то я имел в виду ваши документы. Но и свои показать могу. Нате.
Шамиль взял документ. Посмотрел на фото, а потом на него.
– Это я там до свадьбы, – виновато добавил сержант. – Сейчас набрал немного. Но я планирую сбросить килограммов пять. Или даже шесть. В спортзал записался. Ну, почти.
Второй шепнул что-то на ухо.
– Оставь меня! Я тебе тысячу раз сказал, что не могу не кушать сладкое! Тесто – без проблем! Мясо? Справлюсь как-нибудь. Но сахар оставь в покое! Без сладкого я себя плохо чувствую! – возмутился сержант.
Шамиль вернул документ. Показал свой. Полицейские некоторое время внимательно рассматривали то фотографию, то лицо.
– Ищете пять отличий или что? – буркнул Шамиль.
– Какой дерзкий гражданин, – усмехнулся сержант Зулпукаров и вернул документ. – А в сумке что? Бомба?
– Ты мыслишь стереотипно. Тебе не говорили?
– Да, я такой. Люблю мыслить, – довольно согласился сержант, указав на свою голову. Шамиль покачал головой и открыл сумку. Наверху лежал разводной ключ и под ним еще пара инструментов, а потом черный пакет, который внимательные и ответственные полицейские сочли бы подозрительным. Но это был не совсем тот случай. По крайней мере второй полицейский постеснялся озвучить мысли по поводу содержимого подозрительного пакета.
– Инструменты.
– И что вы тут делаете, уважаемый, с инструментами?
– Трубы чиню. Ремонт в другом конце парка видел?
– Видел.
– Это наша бригада.
– Хм-м… – выразил сомнения сержант.
Второй было собрался опять что-то шепнуть, но вмешался Шамиль:
– Хватит уже шептаться!
– Он стеснительный! – вступился за коллегу сержант.
– Со мной всё? – спросил Шамиль, теряя терпение.
– С тобой всё. Или не всё. Или… – Так и не сумев подобрать эффектного окончания их диалога, сержант Зулпукаров с коллегой развернулись и ушли.
Минут через пятнадцать Шамиль утратил остатки терпения. Он встал со скамейки и собрался было начать еще один согревающий круг по парку, как вдруг свет в избушке погас. По отвесной лестнице спустились последние гости смотровой, а за ними и администратор. Он натянул цепь на ограждение так, чтобы помешать, насколько это было возможно, желающим забраться по лестнице наверх, щелкнул замком и для самых непонятливых накинул на цепь табличку «ЗАКРЫТО». И ушел.
Шамиль к непонятливым не относился, но табличку все равно проигнорировал. В принципе он мог бы и не портить госимущество в виде замка и цепочки, ведь это была так себе преграда, но, вероятно, чтобы продемонстрировать серьезность своих намерений, он тем самым разводным ключом сломал замок. Коротко обратившись к небу со словами, что вверяет Создателю свою судьбу, Шамиль полез по семидесяти ступенькам наверх с целью узурпации избушки, а вместе с ней и Большой Суеты.
Глава 5
29 декабря Валерии Занозьевой
Последние четырнадцать лет Валерия просыпалась в одно и то же время. Это были неизменные 5:17. Она могла и не ставить будильник, но ставила. Ей было важно проснуться в это время, под конкретную мелодию будильника. Ту, что любил ее покойный муж.
В 5:17 Иса Исаевич еще спал беспокойным сном, а Шамиль готовил нечто взрывоопасное, что станет потом содержимым черного пакета, который внимательные и ответственные полицейские сочли бы чрезвычайно подозрительным.
Умывшись, Валерия добросовестно принялась за зарядку. Пару лет назад ее поясница начала стрелять, и это привело к грустной мысли, что старость все же берет свое. Но ведь не в пятьдесят три! С этим Валерия смириться не могла. Она вообще мало с чем мирилась и посему, дождавшись трех утренних доказательных просыпаний с болью в спине, записалась на йогу. В течение недели разобравшись, что, куда и как сгибать, растягивать и скручивать, она выписалась обратно. И последние годы ее утренняя зарядка неизменно длилась сорок пять минут, после чего она чувствовала себя боевой машиной (которой, по мнению множества дагестанцев, в основном мужчин, и была). Кстати, боль в пояснице, как и большинство преград, перед Валерией Занозьевой отступила.
В этот раз вместо двух кружек кофе Валерия приняла в себя три и тем самым нарушила привычный утренний ход вещей, чего не делала очень давно. Так давно, что почти никогда. Но то, что она планировала совершить сегодня, тоже нельзя было назвать привычным.
Из-за боевого характера в детстве Валерию принимали за мальчика. Она росла в приемной семье, где у нее было еще три младших брата. Они жили в русской деревушке на севере Дагестана. Затем переехали в Кизляр и разбежались кто куда. Последние тридцать лет Валерия жила в Махачкале. И больше двадцати из них – одна.
В детстве они с братьями часто играли в войнушку. Делали из веток ружья, автоматы и пистолеты. Бегали друг за другом со всякими «пах-пах-пах», причем побеждала всегда она. Не потому, что была старшей, и не потому, что была самой умелой в обращении с веточным оружием. Просто по-другому и быть не могло. Победа или поражение – это вопрос веры. Она всегда, с самого детства, верила в свою победу в любом состязании. И всегда побеждала. И на беговой площадке, и за школьной партой. И в драках, что уж от греха таить. Валерия Занозьева всегда шла за победой. И кровью врагов. По крайней мере так считали все, кто был с ней знаком.
А еще в детстве она любила поезда. Пассажирские, междугородные, длинные, как сама жизнь, что тянулась в этих поездах через бесконечные вагоны. Ее мама работала в кассе на вокзале Кизляра. Валерия много часов провела на перроне, разглядывая пассажиров. Там была жизнь. Не в поездах. Точнее, не только в них. Жизнь была в рельсах. Жизнь была там, откуда приехал поезд и куда ехал. В пассажирах. Светлых и смуглых; гладких, как листья айвы, которые было жалко срывать с веток, предназначенных стать орудием войнушки, и изрезанных морщинами; одетых в белоснежные рубашки, с иголочки, и в маслянистые дырявые и давно уже не белые майки.
В 8:00 Валерия вышла из дома с мыслями о муже и поездах. Как уже было сказано ранее, она никогда не проигрывала. Кроме одного раза, но то был особый случай, когда ей пришлось просто отступить. В этот день в 8:37 она отступила во второй раз, не смогла сделать задуманное и сдалась. Презирая себя за это, Валерия пошла в сторону железной дороги.
От деревушки, в которой она жила до десяти лет, до Кизляра было три с половиной километра. Если идти вдоль железной дороги, то можно сократить почти километр. В деревне не было библиотеки, но в Кизляре была. И поэтому Валерия и еще с десяток деревенских детей шли футбольной командой в город. Брали интересующие книжки и возвращались обратно. Все, кроме нее, шли строго-настрого вдоль дороги. Валерия же шла вдоль другой дороги – железной. Она не боялась летом змей, а зимой голодных бездомных собак. Рельсы успокаивали ее с детства. И поэтому, после того как у нее не получилось сделать задуманное, она решила пройтись по железной дороге (а та была проложена вдоль прибрежной части Махачкалы) – и шла довольно долго. Поезда и жизнь в них, за ними и перед ними проносились рядом с ней. Валерия некоторое время смотрела на море, думая о том, что она хотела, но не сделала. Вернувшись в центр города, она подошла к парку, издалека посмотрела на коричневую шапку Большой Суеты, которая упрямо отказывалась избавляться от сухих листьев, несмотря на довольно ветреный декабрь. Обозвала крепким словцом всех, кто был причастен к планирующемуся уничтожению бука.
Неподалеку, через дорогу, стоял знакомый ей активист Шамиль. Он задумчиво замер, будто планировал броситься под колеса. Она откровенно не переваривала его за вспыльчивость, за нежелание вести разговор через призму светских взглядов (Шамилю действительно было тяжело удержаться от религиозного морализаторства), но его трагедия заставила их на время отложить топор войны. Точнее, периодически они устраивали перестрелку в комментариях под постами в соцсетях и почти никогда не сходились во мнениях, но, будучи людьми цивилизованными, уважали друг друга. И все же о том, чтобы поздороваться при случайной встрече на улице, речи не шло. Поэтому она предпочла бы не сталкиваться с ним. Однако мысль, что этот грубоватый парень может через мгновение оказаться под колесами машины, не давала ей покоя. Решившись, Валерия направилась в его сторону, чтобы просто дать понять, что есть знакомый человек, который видит его, и если он задумал что плохое, то пусть постыдится перед ней сделать этот шаг. Они оба понимали, в каком положении он находится. Десятая часть республики, следившая за его судьбой, это понимала, ведь его судебная Санта-Барбара растянулась уже на год, и все шло к неутешительному финалу. А значит, суицид всеми был бы воспринят как капитуляция перед безжалостной машиной власти. Этого Валерия допустить не могла. Правда, парень вроде религиозный, а в таком случае о суициде речи быть не может.
Она затормозила где-то на полпути, пытаясь ответить на простой вопрос: «Вот чё он встал?» Затем заметила идущую бодрым шагом модницу, явно не местного разлива. Та громко что-то вещала, глядя в экран телефона и совершенно не смотря по сторонам. Увидев машину, ехавшую на слишком большой для таких улиц скорости, Валерия напряглась. Она уже готова была вскрикнуть, как вдруг заметила, что на болтовню туристки обернулся Шамиль и схватил ее за плечо. Через секунду перед ними пролетел автомобиль. Девушка хотела было что-то сказать, но Шамиль ее опередил, угрюмо что-то буркнул и ушел, оставив ее смотреть ему вслед.
«Дурак», – подумала Валерия. Наверняка злится, что пришлось притронуться к девушке, вместо того чтобы осознать, что, возможно, спас ее. Теперь, видимо, пойдет делать заново свое омовение. Валерия хорошо знала этот тип мужчин, которыми был полон Дагестан. Религиозные богатыри с двумя извилинами в голове, не готовые принять, что живут в светской стране с вполне определенными законами, прописанными в Конституции. И это при том, что Шамиль вообще-то юрист! Уже много лет она вдалбливает таким, как он, основы светской жизни через социальные сети, общественные мероприятия, встречи, собрания неравнодушных жителей города. А о том, как она лупит изо всех пушек во время обсуждения прав женщин, лучше вообще промолчать. В такие моменты добрая половина республики готова пойти на нее с вилами в руках. Вначале она по этому поводу напрягалась, а затем решила проблему, изменив отношение к ней, то есть приняла этот образ грозы ортодоксального общества и довела его до такого уровня, что большинство дагестанских мужчин предпочитало обходить ее за километр. Такие методы борьбы с ней не работали, но нашлись другие: Валерию сделали завсегдатаем полицейских участков. Перед каждой акцией или пикетом она покупала конфеты, чтобы потом наслаждаться ими часа три, пока полицейские будут делать вид, что оформляют ее задержание. Ей даже было их жалко. Одни и те же угрюмые лица, вопросы, требования и документы. Пустые угрозы. Освобождения и прощания до следующего раза.
Пройдясь вокруг дерева, она вдруг ощутила острое желание выйти на очередной пикет. Последние два раза ее забирали как раз по делу о дереве. А почему бы не быть третьему? Попить чаю с сотрудниками. Добавить красок в их серые будни. Было бы прикольно. Тем более сегодня. В день, когда она не смогла сделать то, что планировала. Немного поразмышляла об этом, но передумала.
Вместо этого она сфотографировала Большую Суету. Опять. Валерия делала фотографии дерева каждый день с момента, когда было объявлено о планах на эту землю. Вернувшись домой, написала очередной длинный пост от имени дерева. Уже двадцать девятая запись. Дерево призналось в любви к жителям города и сказало, что не осуждает махачкалинцев за то, что они не проявили достаточного желания бороться за его будущее. А еще дерево сказало, что принимает свою судьбу и просит лишь, чтобы после его смерти материалу нашли более полезное применение, чем дневнички для саморазвития. На этом все. Занавес.
Валерия опубликовала запись в своей ленте. Но еще пока она писала текст, решение было принято. Этот день не закончится ее поражением. Она не смогла сделать одно, но попытается сделать другое. Возможно, даже более важное.
В 22:07 Валерия вновь оказалась у подножия Большой Суеты и удивилась тому, что цепь и сломанный замок лежат рядом с лестницей в небо, на земле. Ну что ж. Может быть, ради этого дня последние несколько лет она просыпалась утром и делала зарядку. Ее ожидал еще один бой. Валерия начала свое восхождение.
Глава 6
29 декабря Юсупа Курамагомедова
В начале двухтысячных его называли человеком с тысячей лиц. Выходя в свет, он действительно становился таковым, но, возвращаясь домой после тяжелых трудовых будней, глядя перед сном в зеркало, видел одно и то же уставшее лицо.
В последний месяц у него не было необходимости просыпаться в 7:00. Впервые за многие годы он мог позволить себе спать сколько хочется. По крайней мере пока не закончатся денежные накопления. Которых у него не было. Но ему казалось, что они есть. Надо было лишь в это поверить. Это задача любого актера, а актер такого уровня мог заставить себя поверить во все что угодно.
Однако сегодня Юсуп Курамагомедов все же проснулся в 7:00. Иса Исаевич в это время, намучившись от беспокойного сна, садился завтракать, Шамиль уже несколько минут смотрел внутрь холодильника, не совсем понимая, зачем его открыл, а Валерия допивала ту самую лишнюю чашку кофе.
Юсуп встал так рано, потому что понимал, что сегодня особенный день – день, когда он докажет ей, что способен на невероятные поступки. Мужские. Безрассудные. Страстные. Этот день должен был показать силу его чувств. Так он решил вчера (или даже сегодня), ложась спать ночью (или уже утром) в три часа. Он понимал, что ради такого обязан вновь проснуться в 7:00, чтобы в 8:00 быть в театре. Больше нельзя было тянуть. В последние месяцы ситуация слегка усугубилась, но случилось то, что должно было случиться, и пора было ему выложить все карты на стол.
Умывшись, честно в течение двух минут пошлифовав белые, как снег в высокогорных районах, зубы, размяв по привычке мышцы лица, издав самые что ни на есть странные звуки для балансировки голосовых связок, он сказал себе, глядя в зеркало на отражение пятидесятипятилетнего мужчины:
– Юсуп Курамагомедов, ты готов. Ты готов покорить ее сердце!
Чеканя шаг, как в былые времена начала девяностых, когда он считался одним из лучших танцоров ансамбля «Лезгинка», Юсуп пошел вдоль прибрежной части в сторону Кумыкского театра. Отметил для себя, что держать грудь колесом в его возрасте уже не так легко, но делать это он был обязан. Как же еще идти на священную битву ради всего, что дорого, если не чеканя шаг с выставленной вперед грудью? Нос, размерам которого позавидовал бы каждый носитель кавказского гена, улавливал соленый запах Каспийского моря. Когда-то Юсуп Курамагомедов комплексовал по поводу размеров дыхательного органа, длины ног (не то чтобы он стеснялся высоченного для среднестатистического жителя Дагестана роста 189 сантиметров, вопрос скорее был в непропорционально длинных по отношению к стандартному туловищу ногах), длинных пальцев рук, вытянутого лица. В общем, ребенком, а потом подростком и некоторое время студентом он был закомплексованным, но сцена исправила все. Как и Валерия, он решил проблему, изменив к ней отношение. Вместо того чтобы стыдливо прятать свой нос, он, будто орел, гордо выставлял его напоказ публике. Сперва в рядах национального ансамбля, а затем как ведущий актер Кумыкского театра.
Этим победным шагом он и прошел сквозь фойе театра в главный зал, а оттуда на сцену, чтобы свершить задуманное.
Через десять минут он покинул театр через черный ход (при помощи охранников – бывших собутыльников) с одной мыслью – провалиться сквозь землю, взлететь в небо и вспыхнуть в лучах солнца или хотя бы утонуть. И увидел перед собой море.
Пожалуй, утонуть было страшновато. Страх – это эмоции, а эмоции имели для него важнейшее значение. Если выбирать среди способов самоубийства, утопиться в Каспийском море – идеальное решение. В общем-то, другие способы суицида он уже испробовал на сцене: вешался, стрелялся, уходил под землю в образе дьявола, улетал в небо и сгорал в образе ангела. Нападал на полчища русских в пьесах о Кавказской войне, вступал в переговоры с горцами в роли русского генерала. Однажды даже, лет тринадцать назад, умудрился совершить харакири на сцене Токийского национального театра. Я к тому, что Юсуп Курамагомедов был когда-то выдающимся актером и, как любой выдающийся актер, он проходил через сценарные тернии с максимальной отдачей, поэтому произнеся со сцены: «ЮРУШТЭ МАСДА!» – и протыкая себя катаной, он свято верил в собственную смерть. Именно поэтому теперь он предпочел утопиться в Каспийском море – это должно было стать его новым и последним эмоциональным опытом.
Но не утопился, потому что отвлекся. Так иногда бывает. Ты настроился на что-то: на то, чтобы писать статью, приготовить мясной рулет, убить себя прыжком со смотровой площадки на скалы в Каспийском море – а потом такой отвлекаешься на что-то, а потом еще на что-то и к вечеру, уже выключая игровую приставку, вспоминаешь про статью или идешь в кафешку за шаурмой, вместо которой предпочел бы на ужин, например, мясной рулет, или перед самым прыжком замечаешь женщину, видишь в ней символ некой свободы, вдохновляешься этим и решаешь прожить еще один день. А дальше – кто знает?
В последние годы память начала подводить его, но он точно помнил, что где-то в районе Большой Суеты был магазин алкогольной продукции. Обычно он снабжал себя градусом в специализированном магазине рядом с театром (этот магазин выживал только за счет театра и феноменальной работоспособности печени Юсупа), но тот уже остался далеко позади. А еще было прохладно. Особенно после того, как он посидел на пляже. Хотелось чего-нибудь согревающего. Такого, чтобы после ста грамм сразу в пляс или в бой, или еще во что-нибудь такое, чтобы все поняли, какого масштаба перед ними личность. Чтобы вспомнили! Чтобы помнили…
Пару лет назад он впервые почувствовал, что время утекает. Это случилось в самый обычный день. Юсуп уже не мог вспомнить, что они играли на сцене, но это было что-то серьезное, что-то эпическое, потому что после такого (и во время такого, что уж там) ему необходимо было разжечь в себе костер путем заливания в тело крепкой ликеро-водочной продукции. И тогда со сцены искры из его глаз, в свою очередь, разжигали костры в глазах и сердцах зрителей. Именно поэтому он был ведущим актером Кумыкского театра, а еще самым титулованным актером в истории дагестанского театра. Он был лучшим, и все это знали. Но…
Именно в тот день после непродолжительной пьянки за сценой в обнимку с охранниками и реквизитом он услышал оживленную речь. Пройдя на голос сквозь занавес, он вышел на сцену, где стояли два парня лет двадцати пяти. Они бурно обсуждали кинематограф и актерскую игру. Киношники, подумал Юсуп, местные, судя по растительности на лице, и неглупые, судя по разговорам, суть которых уловить ему было нелегко. Представившись, он поинтересовался целью пребывания в театре гостей из регионального кинематографа. Те рассказали, что вели кастинг для съемок нового фильма в репетиционном зале и во время перерыва решили взглянуть на сцену. Юсуп, всю жизнь мечтавший попасть в какой-нибудь годный фильм, но так и не получивший этой возможности, решил предстать перед парнями во всей красе: принялся рассказывать истории, поделился своим многолетним опытом игры на сцене этого и многих других театров, вспомнил и о том, что с камерами имел дело, снимаясь в каждой третьей рекламе республики. Парни были приятные, вроде слушали, вроде соглашались и признавали его величие, но, когда он поинтересовался фильмом и как бы вскользь упомянул, что не прочь бы сняться в чем-нибудь, те ответили, что были бы рады пригласить такого талантливого и опытного актера, да вот беда – нужны актеры моложе. Хотя бы ближе к пятидесяти годам. Он послушал, пожелал удачи в поисках, а потом вернулся к коллективу охранников, но до конца дня больше не проронил ни слова. В тот день ему исполнилось пятьдесят два. Он пришел домой, посмотрел в зеркало и подумал, что, вероятно, его жизнь плавно переходит в стадию кульминации. А за спиной слава, награды, премии, дипломы – и одновременно ничего.