Кампанелла. Последний маг эпохи Ренессанса
Томмазо успокаивает друга, а сам невольно вспоминает учителя, старика Фиорентино, как тот, слушая его пылкие речи, сокрушенно качал головой: «Кампанелла, Кампанелла, ты плохо кончишь!..»
Страшные вести пришли из Рима: Авраам, которого он так долго и безуспешно разыскивал, был переправлен из Неаполя в Город св. Петра и там заживо сожжен как еретик на Кампо ди Фиоре. Слухи о «турецком шпионстве» астролога Авраама оказались простой уловкой инквизиторов.
Теперь бесполезно было до боли сжимать кулаки и проклинать палачей. Авраам был первым из друзей Кампанеллы, сожженных инквизицией. Казнь в Риме должна была бы явиться предупреждением ему самому. Не следует ли вернуться в монастырь, покаяться, смириться? Но он ни за что не хотел думать о возвращении. Мысли о казнях только усиливали в его сердце ненависть к палачам. Он никак не мог заставить себя скрывать свои истинные взгляды. Да и было уже поздно…
Его схватили в Сан-Доминико Маджоре, у входа в библиотеку, стражники апостолического нунция. В руках у них были короткие ружья, а поверх монашеских ряс – широкие черные плащи.
Когда Кампанеллу вели по улицам Неаполя, прохожие останавливались, замолкал смех, исчезали улыбки. Сегодня одетые в черное люди тащат на расправу инквизиторам молоденького доминиканца, а завтра кого? Может быть, вас? Навстречу Кампанелле попался знакомый, который тотчас сделал вид, что не узнал его, и поторопился скрыться в толпе.
Томмазо вели по Пьяцца делла Карита ко дворцу нунция[11].
Окна подвального этажа, выходившие в переулок, были затянуты решетками. Нового арестанта принял тюремщик Манат и отвел его в довольно сносную камеру с окном. Кампанелла хотел, чтобы его проводили к нунцию. Почему его схватили? Надзиратель усмехнулся его наивности. И ушел.
К нему никто не приходил, кроме тюремщика, два раза в сутки приносившего пищу. Его никто не вызывал на допросы, никто не объявил, за что он арестован. Его попросту забыли.
День шел за днем. Кампанелла настаивал, чтобы надзиратель напомнил нунцию о нем. Тот ничего не ответил. Кампанелла кричал, барабанил кулаками в дверь. Бесполезно! Когда в следующий раз Манат принес пищу, Кампанелла снова напустился на него со своими требованиями. Тюремщик удивленно пожал плечами и сказал:
– Куда ты так торопишься? У тебя очень хорошая камера.
В мучительных раздумьях и тревожном ожидании тянулись дни. Он ломал голову над тем, что послужило причиной ареста. Неужели фраза, брошенная в библиотеке? В вестибюле было так много народу…
Как вести себя? Церковь никому не прощала гордыни, но даже большой грешник, если он проявлял смирение, мог рассчитывать на снисходительность. Он часто думал о судьбе Авраама. Такой конец страшил каждого. Что же делать? Отрицать, что он насмехался над отлучением? Или каяться? Угодить на костер из-за такого пустяка? Он старался подавить в себе дух возмущения, боролся с отчаянием, пытался заставить себя быть смиренным.
Однажды, в середине дня, его совершенно неожиданно вызвали на допрос. За ним снова явились два стражника в черных плащах, но теперь без ружей, и повели его наверх, в одну из комнат, где проводились дознания. Он вошел и поздоровался с должной кротостью – скромный молодой монах в белой одежде доминиканца.
Трибунал орденской инквизиции был в полном составе. Кампанелла сразу узнал нунция. Никто из присутствующих не ответил на его приветствие. Стражники ушли. Члены церковного суда внимательно разглядывали арестанта. Кампанеллу поразили их лица, тупые и хитрые, жестокие и равнодушные. Да, люди именно с такими рожами пытают инакомыслящих и посылают их на костер! Они еще что-то будут говорить о книгах и упоминать о науке, когда и существуют они только для того, чтобы давить свободную мысль и уничтожать ее носителей. От смиренного настроения Кампанеллы не осталось и тени. Взор его загорается ненавистью и презрением.
– Откуда ты знаешь то, чему тебя никогда не учили? – внезапно, без всяких предисловий спрашивает нунций.
Один из членов суда с красной, испитой физиономией довольно ухмыляется. Кампанелла, вспыхнув» бросает в лицо судьям:
– Я больше сжег в светильниках масла, чем вы за свою жизнь выпили вина!
Он ждет, что раздадутся возмущенные крики, угрозы, брань. Но никто не нарушает молчания. Члены трибунала не спускают с Кампанеллы глаз. Потом нунций говорит, что гордыня – смертный грех и узник не должен новыми ее проявлениями пополнять длинный список своих преступлений. Он советует Кампанелле поразмыслить над своим прошлым и над ожидающей его участью. Дорога раскаяния всегда остается открытой, и святая церковь всегда поможет заблудшему обрести ее.
Кампанеллу водворяют в другую камеру, сырую, темную камеру без окон. Вечером тюремщик не приносит пищи: церковный суд больше всего заботится о том, чтобы помочь узнику стать на путь спасения.
Первое время Кампанелла не понимал серьезности своего положения. Но потом в памяти оживали все страхи, которые он слышал об инквизиции. Он думал о судьбе Авраама, и ему становилось ясно, какая смертельная угроза нависла над ним. Несколько недель его держали на хлебе и воде, и когда в следующий раз вызвали на допрос, то от слабости у него кружилась голова, и он был доволен, что стражники ведут его за руки.
Трибунал был в полном составе. Нунций встретил его тем же самым вопросом, что и раньше:
– Откуда ты знаешь то, чему тебя никогда не учили?
Кампанелла молчал. Его стали расспрашивать о фразе, сказанной в вестибюле библиотеки. Почему он так презрительно отозвался о церковном отлучении? Он попытался оправдываться, но вдруг заметил, что на столе перед нунцием лежит его книга «Философия, основанная на ощущениях». Кампанелла сразу понял: главной причиной ареста явилась не дерзкая фраза, а сочинение, где он защищал Телезия. Ему вспомнили все: и первый диспут в Козенце, и вольнодумство, и смелые речи в Никастро и Альтомонте, и увлечение Телезием, и непризнание церковных авторитетов. Кампанеллу поразило, с какой точностью они цитировали его высказывания, многие из которых он давно уже сам забыл, и с какими подробностями говорили о его пребывании в Сан-Джорджо и Неаполе. Они ставили ему в вину преступные сношения с Авраамом, уход из монастыря, жизнь в доме дель Туфо. Они требовали признаний, что его редкая ученость объясняется не талантом и трудолюбием, а общением с нечистой силой. Ему зачитали даже показания одного клирика, который утверждал, что фра Томмазо до встречи с еврейским чародеем был до смешного тупоумен. Кампанелла указал обвинителям на противоречивость их аргументов. Они говорят о его тупоумии и вместе с тем упрекают его за победу на диспуте в Козенце, происшедшем за три года до знакомства с Авраамом!
Ему напомнили, что он, обремененный столькими преступлениями, должен каяться, а не порочить показания истинно верующих католиков своими хитроумными увертками. Кампанелла понимал, насколько бессмысленно было бороться доводами разума с теми, кто упрятал его в тюрьму только за то, что он именно разуму и опыту отдавал во всем предпочтение.
Он не мог согласиться, когда называли Авраама, этого ученейшего человека, агентом дьявола! Он доказывал, что в занятиях Авраама, великого знатока астрологии и натуральной магии, не было ничего преступного. Нунций заставил его замолчать и прочел вслух официальный документ, из которого явствовало, что Авраам, осужденный за распространение ереси, был сожжен в Риме. Кампанеллу предупредили, что, защищая казненного еретика, он усугубляет тяжесть собственной вины. Подобные речи расцениваются как упорствование в преступных заблуждениях. Церковь милостива, но она отрубает члены, которые начинают загнивать!
Месяц за месяцем продолжаются допросы. Один папский нунций сменяется другим – за Джерманико Маласпина следует Асторджио Сампьетро, за Сампьетро – Альдобрандини, а Кампанелла все еще сидит в подвале, в темной камере без окон, которую называют «секретной». Его по-прежнему держат на тяжелом режиме, не дают прогулок, плохо кормят. Он часто болеет. От холода страшно обостряется ишиас, доставлявший ему столько страданий даже в прекрасном доме дель Туфо.
Инквизиторы не считают нужным прерывать расследования. С трудом отвечает он на одни и те же, из месяца в месяц повторяемые вопросы. Члены трибунала то и дело зачитывают подчеркнутые чернилами места из его книги в защиту Телезия и настаивают, чтобы он признал, что они не имеют ничего общего с церковным учением и граничат с ересью. Он должен был повсюду проповедовать взгляды Фомы Аквинского, а не Телезия!
Когда есть силы, он пытается спорить, ссылается на авторитеты, цитирует отцов церкви, а когда сил нет – а это с каждым днем становится все чаще, – молчит.
Он отрезан от всего мира. Он не знает, что творится в Неаполе, что происходит на соседней улице или даже в соседней камере. Рядом Пьяцца делла Карита, где находится гостеприимный дом братьев делла Порта с его коллекциями, книгами и замечательными людьми, влюбленными в науку. Накануне ареста он обещал им, что придет завтра. Отсюда рукой подать до их дома, но скольким суждено протечь месяцам, если не годам, пока он сможет преодолеть это расстояние?! Да и сможет ли вообще?
Прошла осень и зима, настала весна. Кампанелла знал об этом только по датам протоколов. В камере было все так же сыро и темно. Допросы стали более редкими. Но он не мог спокойно смотреть на ненавистные физиономии судей. Невежды, важно рассуждающие о науках! Варвары, сжигающие не только прекрасные книги, но и людей, их создавших! Он с тревогой ждал приговора. Неужели ему никогда больше не вернуться к своим рукописям, не побывать в Калабрии, не увидеть весны, не услышать женского голоса?
Внезапно пришло облегчение. Ему дали матрас, стали принимать передачи. Он не понимал причины таких перемен. По изменившемуся поведению Маната он решил, что дело не обошлось без вмешательства друзей. Самым радостным был день, когда ему позволили пользоваться книгами. Ему дали только библию. Он испытывал наслаждение от одного вида типографского шрифта. А когда ему разрешили иметь в камере бумагу и чернила, он почувствовал себя по-настоящему счастливым. Теперь целые дни он писал. Рукописи часто забирали на проверку и придирчиво вчитывались в каждую строчку. Из-за отсутствия книг работать было очень трудно. Его выручала прекрасная память. Он писал о философии Пифагора и Эмпедокла, о метафизике и ораторском искусстве – писал так, словно к его услугам была большая библиотека и горы выписок. Он задумал огромное сочинение, трактат «О вселенной», целую философскую энциклопедию, где были бы изложены основные принципы различных наук, и с необычайным упорством приступил к осуществлению своего замысла. Камера, в которой он теперь сидел, была полутемной, свечей не давали, от чрезмерного напряжения страшно воспалялись глаза.
28 августа 1592 года Кампанелле был объявлен приговор: в семидневный срок он обязан покинуть Неаполь и направиться на родину, в монастырь. На Кампанеллу были наложены различные церковные наказания. Ему было в категорической форме приказано везде и всегда придерживаться учений Фомы Аквинского и осуждать взгляды Телезия.
Кампанеллу целый год продержали в темном, сыром подвале, и все-таки, когда он, больной и начинавший слепнуть, был выпущен на свободу, считалось, что ему чертовски повезло. Его счастье, что им не занялась римская инквизиция, а все дело было решено внутри доминиканского ордена!
В доме дель Туфо Кампанеллу окружили самым тщательным уходом. Но задерживаться в Неаполе он не мог. Приговор был предельно ясен – он должен, не откладывая, возвращаться в Калабрию. Врачей очень беспокоило зрение Кампанеллы. Джамбаттиста делла Порта взялся его вылечить. Он приготовил какие-то чудодейственные капли, секрет которых был известен ему одному, и сам закапал их Томмазо в глаза.
Выйдя на свободу, Кампанелла узнал, что в то время, как он сидел в тюрьме, случилось непоправимое несчастье. В Венеции по доносу предателя был арестован Джордано Бруно, и теперь римская инквизиция пустила в ход все средства, чтобы заполучить его в свои руки.
От дель Туфо у Кампанеллы не было никаких тайн. Он признался, что ни за что на свете не отправится обратно в монастырь. Его не пугают ни угрозы, ни наказания. К прошлому возврата нет! Друзья не стали его отговаривать и предложили содействие. Марио находил, что ему следует поселиться где-нибудь в другом месте, подальше от Неаполя, и вызвался попросить у великого герцога Тосканы Фердинанда Медичи, чтобы Кампанелле разрешили преподавать в Пизанском университете. Дель Туфо был с великим герцогом на короткой ноге. Правда, в основе их близости лежали интересы, весьма далекие от философии; герцог был страстным любителем чистокровных лошадей, а Марио имел в Минервино прекрасный конный завод, знаменитый далеко за пределами Апулии. Он несколько раз посылал Фердинанду племенных жеребцов, а сам получал от него в подарок особый свежий сыр из молока буйволиц. Поэтому были все основания надеяться, что великий герцог окажет Кампанелле протекцию и поможет обосноваться в Пизе.
На седьмой день после того, как Кампанелла был освобожден из тюрьмы, в особняк дель Туфо пришел человек, присланный нунцием. Он поинтересовался, отбыл ли фра Томмазо в установленный срок. Ему ответили, что Кампанелла давно находится в пути.
Глава четвертая
Рим, Флоренция, Падуя
В конце сентября 1592 года Кампанелла приехал в Рим. Ему нельзя было здесь оставаться. Как только станет известно, что он осмелился нарушить предписание церковных властей и не пожелал возвратиться в Калабрию, его сразу же схватят. Он не мог даже позволить себе вдоволь насладиться достопримечательностями Вечного Города. На правом берегу Тибра, рядом с Ватиканским дворцом, словно предупреждение, высилась грозная громада Замка св. Ангела, где находилась одна из самых страшных тюрем инквизиции.
Кампанелла остановился в доме Лелио Орсини, родственника дель Туфо, с которым он познакомился в Неаполе. Орсини, принадлежавший к очень влиятельной в Риме семье, затратил немало усилий, чтобы помочь Томмазо, когда тот сидел в тюрьме. Любовь к Телезию Орсини привил его наставник Антонио Персио. Кампанелла много о нем слышал и рад был познакомиться с одним из самых верных учеников и последователей Телезия. Антонио Персио не боялся пропагандировать идеи учителя и бережно собирал все написанное им. Ему удалось издать в Венеции в 1590 году целый том сочинений Телезия, большая часть которых раньше никогда не публиковалась. Томмазо нашел в лице Персио не только единомышленника, но и друга.
Кампанелле не хотелось покидать гостеприимный дом Орсини. Здесь так чудесно было беседовать на темы о философии, слушать рассказы о Телезии, жадно листать книги, вышедшие за время, пока он сидел в подвале на Пьяцца делла Карита. Но Персио и Орсини в один голос убеждали его, что все-таки ему следует уехать в какой-нибудь другой город, где он будет в большей безопасности. Томмазо рассказал им о попытке Марио дель Туфо склонить великого герцога Тосканы, чтобы тот разрешил ему читать лекции в Пизанском университете. Они поддержали этот план. Лелио тут же сел писать рекомендательные письма. Было решено, что в ближайшие дни Кампанелла уедет во Флоренцию. Умудренный опытом Антонио предостерег молодого друга, чтобы тот, если хочет получить кафедру, не кричал бы везде, где нужно и не нужно, о своем несогласии с Аристотелем и не подчеркивал повсюду своей приверженности к Телезию. Время для подобных излияний было совершенно неподходящим, и тем более их не должен позволять себе Кампанелла. Многие видные богословы-квалификаторы, изучая разбиравшиеся в инквизиции дела, обратили внимание руководителей Святой службы на то разлагающее влияние, которое оказывали идеи Телезия на умы молодежи. С каждым днем обнаруживалось все большее число еретиков, выступавших против признанных церковью авторитетов и требовавших, чтобы в основу науки были положены не тексты священного писания, а человеческий опыт. По мнению квалификаторов, сочинения Телезия следовало включить в «Индекс запрещенных книг», и этот вопрос обсуждался теперь в высших церковных инстанциях. Друзья предупреждали Кампанеллу, чтобы тот был вдвойне осторожен. Когда они прощались, Антонио сказал, что если Кампанелле доведется побывать в Болонье, то пусть он разыщет его брата, Асканио Персио, который уже шесть лет как читает в университете греческую словесность.
Покидая Рим, Кампанелла увозил прекрасные воспоминания о днях, проведенных в доме Орсини. У него не было с собой ничего, кроме рукописей и нескольких книг, но когда он прижимал к груди подаренный ему том сочинений Телезия, то чувствовал себя крезом.
Во Флоренции благодаря рекомендательным письмам Марио дель Туфо и Лелио Орсини Кампанеллу встретили благосклонно. Великий герцог Фердинанд согласился дать ему аудиенцию. Он с любопытством разглядывал молодого доминиканца, о котором так много говорили. Герцог выслушал Кампанеллу и сделал вид, что заинтересовался его сочинениями. Томмазо, помня настойчивые наказы Лелио, предложил посвятить его высочеству свой трактат «О смысле вещей». Фердинанд не возражал.
Однако, когда Кампанелла прямо сказал о цели своего приезда и спросил, разрешат ли ему преподавать в университете и издавать свои сочинения, герцог отвечал уклончиво и неопределенно. Кампанелла понял, как ошибались его друзья, думая, что Фердинанд согласится ему покровительствовать. Прощаясь, он попросил позволения осмотреть дворцовую библиотеку, которая в его глазах была самой большой достопримечательностью Флоренции. Эту просьбу герцог удовлетворил. После аудиенции Кампанелле передали в виде подарка небольшую сумму денег. Фердинанда нельзя было назвать щедрым. За посвящение ученого труда он заплатил меньше, чем Кампанелла заработал бы у типографа, держа корректуру этого же трактата.
День шел за днем, а разрешения преподавать ему все еще не давали. Люди, которым герцог поручил заниматься этим, не особенно торопились. Повсюду собирая о Кампанелле сведения, они обратились с письмом и к генералу доминиканского ордена. Под предлогом необходимости перед печатанием трактата, посвящаемого герцогу, внимательно с ним ознакомиться, они попросили у Кампанеллы рукопись. Он ждал.
В середине октября его вызвали во дворец. Поездка во Флоренцию оправдала себя уже тем, что он повидал одно из богатейших книгохранилищ Италии. После осмотра библиотеки его пригласили на беседу. Он невольно вспомнил о трибунале, когда увидел, с каким рвением трое ученейших мужей – Баччио Валори, Ферранте Росси и известный флорентийский богослов отец Медичи, – принялись расспрашивать его. Они не только прекрасно знали рукопись трактата, но и самым внимательным образом прочли напечатанную в Неаполе «Философию, основанную на ощущениях». Их интересовали те же самые вопросы, что и членов трибунала, которые целый год продержали его в подвальных камерах. Нет, господа, все ваши уловки напрасны и вам не уличить Кампанеллу в опасном образе мыслей!
На первый взгляд казалось, что они обсуждали самые отвлеченные темы, которые не имели ничего общего ни с политикой герцога Фердинанда, ни с догмами католической церкви. Правда, им очень не терпелось узнать истинное отношение Кампанеллы к Аристотелю, но он, помня допросы в Неаполе, оставался благоразумным, хотя ему было очень трудно сдержать себя, когда они начали задевать Телезия. Томмазо не стал говорить о сочинениях философа из Козенцы, вопрос о внесении которых в «Индекс запрещенных книг» обсуждался в Риме. Зато он нарочно подчеркнул важное значение тех идей Телезия, которые не вызывали со стороны церкви никаких нареканий. Ученые мужи, беседовавшие с Кампанеллой, не могли не отдать должного исключительной широте его познаний. Но, восхищаясь его разнообразными дарованиями, они не преминули упрекнуть его в том, что он слишком мало ценит Аристотеля как одного из мудрецов, чьи мысли стали непоколебимым оплотом христианской философии.
Этот разговор убедил Кампанеллу, что ему нечего надеяться ни на кафедру в Пизанском университете, ни на возможность издать во Флоренции свои книги. Здесь господствовал такой же дух нетерпимости и изуверства, как в Неаполе и Риме! Здесь тоже не особенно жаловали людей, имеющих собственные мысли!
Он написал герцогу письмо, учтиво поблагодарил за оказанное внимание, восторженно отозвался о прекрасной библиотеке и объявил об отъезде.
На следующий день Кампанелла покинул Флоренцию. Он пробыл в столице Тосканы неполных три недели. Когда он уезжал, стояла золотая осень…
Позже на место, которого добивался Томмазо, великий герцог пригласил юриста Джакопо Антонио Марту, того самого Марту, чью книгу «Крепость Аристотеля против принципов Бернардино Телезия» блестяще опроверг Кампанелла. Для герцога благонадежность была во сто крат важнее ума и таланта.
Дорога на Венецию проходила через Болонью. Кампанелла не собирался надолго останавливаться в этом древнем, красновато-коричневом городе, лежащем среди покрытых виноградниками холмов. Но встреча с Асканио Персио, братом Антонио, заставила его задержаться. Профессор Болонского университета Персио познакомил Кампанеллу с несколькими интересными людьми, в том числе со знаменитым математиком Маджини. Томмазо много беседовал и с другими приятелями Персио – с Пьетро Руффо и его племянником Оттавио Лонго. Нередко разговоры заходили на опасные темы, и собеседники высказывали суждения, сильно отдающие ересью. Больше всех горячился Оттавио Лонго.
Не желая стеснять Персио, Кампанелла отказался от его гостеприимства. Комнатушка, в которой он остановился, была почти пустой, но он большего и не хотел: с ним были его рукописи и он мог спокойно работать.
К нему приходили несколько монахов-доминиканцев, они затевали ученые разговоры, восторгались его книгой, изъявляли самые добрые чувства. Кампанелла не ждал от них ничего плохого. Но однажды, когда он вернулся в свою комнату, он с ужасом обнаружил, что все его рукописи украдены. Он понял, что дело не обошлось без вмешательства Святой службы. Низкие душонки, подосланные комиссаром, инквизиции, надев на себя маску доброжелателей, подло воспользовались его непростительной доверчивостью и выкрали его бумаги. Все до последней строчки! Сейчас не время было предаваться ярости и возмущению. Надо было немедленно бежать. Бежать, пока не поздно.
Он постарался уехать из Болоньи незаметно, чтобы сбить со следа вездесущих агентов инквизиции.
В Падуе он ночевал в монастыре св. Августина. Обитель была переполнена бродячими монахами. В кельях стало тесно. Спать было негде. Хорошо еще, что какой-то добряк потеснился и уступил Кампанелле часть своего ложа.
Ночью в монастыре разразился страшнейший скандал. Монахи узнали, что в покоях приора остановился ненавистный всем генерал ордена доминиканцев. Проклятый лицемер и ханжа, он не давал никому жизни и везде пытался вводить свои строгости. Вчера он преследовал монахов за то, что они приводили к себе в кельи девиц, сегодня он запрещал ставить в монастырях комедии и напиваться допьяна, а завтра того и гляди он оставит монахам только молитвы и посты. А сам-то хорош! Он тратит на дорогих куртизанок церковные деньги и без умолку разглагольствует о пользе нравственности. Он требует, чтобы к обители даже близко не подпускали девчонок. Буйная монастырская братия не знала удержу. Генерал всем отчаянно насолил, и его решили отменно проучить. Воспользовавшись темнотой, толпа вломилась к нему в комнату. Генерал орал, будто его резали. Его никто не собирался убивать. Но над ним сотворили такое, что теперь повсюду – от Венеции до Мессины – монахи будут надрывать от злорадного хохота животы!
Вызванная стража не заставила себя долго ждать. Первым делом в монастыре стали хватать всех пришлых. Схватили и Кампанеллу. Начались допросы. Никто толком не знал, кто оскорбил генерала. Подозрения падали на тех, кто был в монастыре проездом. И надо же было ему оказаться здесь в ночь скандала!
Томмазо больше всего боялся, что если расследование затянется и о нем начнут наводить справки в других городах, то инквизиция разнюхает о его местонахождении. А это не сулило ему ничего хорошего. Но, к счастью, ему удалось быстро и легко доказать, что он всю ночь никуда не выходил из кельи. Его отпустили. Он нашел убежище в одном из густо населенных беднотой кварталов Падуи. Он стал скрываться под чужим именем и выдавать себя за студента-испанца.
Все города, в которых он побывал, имели свое неповторимое лицо. Однако на каждом из них лежал отпечаток великого неустройства. Кампанеллу всегда до глубины души возмущала вопиющая неразумность, господствующая повсюду. Да и разве там, где поклоняются золотому тельцу, может быть иначе? Невозделанными лежат тучные нивы, а в городах тысячам бедняков не хватает хлеба. Почти пустыми стоят просторные дворцы – в глиняных мазанках, лепящихся одна рядом с другой, нет места, чтобы положить на пол лишний тюфяк. Вокруг богача, подорвавшего здоровье кутежами и излишествами, вертятся десятки лекарей, а в то же самое время от недоедания и болезней умирают дети, которых никогда не посещал ни один врач. Гувернеры и учителя толпой ходят за каким-нибудь выродком-аристократом, а подавляющая масса народа остается безграмотной и вместо подписи ставит крест. Одни надрываются от непосильного труда, другие проводят жизнь в безделье, предаваясь порокам. Нет! В мире все должно быть иначе!