Замок одиночества

Вон они – белые купола величественно-сказочной Сакре-Кёр! А вот у конной статуи – родители. Оленька бросилась в объятия матери. Все расцеловались.

– Чего это ты с таким огромным пакетом ходишь, солнышко моё? – спросила Ляля у дочери?

– Да нет, мам. Это я сейчас «прикупила» живописи… Нет, не покажу… Потом… Что-то себе… что-то на подарки…

На полчаса зашли в храм, столько же времени затратив на подъём по многочисленным ступеням. Спускались ещё медленнее, любуясь панорамами Парижа, элегантного и даже в зимнее время исполненного благородства и достоинства.

– Ты мой грандиозный и грациозный! Я полюбила тебя, Париж! – вскрикнула Ольга, воздев руки к небесам, и сотня голубей, лениво восседавших на ступенях, с шумом воспарили вверх, окутав собой базилику, а затем облепив её купол. Зеваки-туристы, в основном китайцы и русские, тоже отреагировали, но по-разному: русские зааплодировали непосредственному излиянию чувствительной девушки, а китайцы растянули свои белозубые фарфоровые улыбки. За обедом все были оживлены. Ляля показывала свои фотки на камере телефона, Оля – свои, и по кругу, по кругу… шутки, смех, восторги. Главной удачей была (по общему мнению) фотосессия деда на лавочках, где он изображал парижских клошаров.

– Ладно, раз вам всем понравилось, размещу парочку фото на обложке своего журнала. Я, гуляя вчера, как раз статейку обдумал… о свободе выбора. Вот тут… неплохо… дети мне бросают монетки в мою новую кепи, … вот я на набережной у самой воды что-то декламирую. Эзоп! Демосфен!

– Месье, же не манж па сис жур… – съязвил добродушно сын, пародируя Кису Воробьянинова.

– Ты, красавец, лучше не томи нас, а рассказывай давай, где новогоднюю ночь «пропивать» будем! – улыбнулся на шутку сына отец. – Он, Лёлёк, нас тут томит сюрпризами своими всю дорогу…

– Да, пора, – согласился Евгений. – Ресторан «Жюль Верн»! Второй уровень Эйфелевой башни! Забронирован столик! Высокий класс кухни! Карнавал на террасе! Мне пора позвонить и согласовать меню. Слушаю предпочтения! – Он «сбросил» на телефоны родных ресторанное новогоднее меню.

Через двадцать минут заказ онлайн был сделан, и ещё через два часа семья Софьиных устроилась отдохнуть в своей гостинице. С восьми до десяти вечера нужно покемарить. В одиннадцать – начало Праздника!

… Ох уже эти русские! Да ещё на фоне европейской умеренности и сдержанности! Шум-гам-тарарам! Тосты и пожелания! Подарки! Более всех отличилась Наталья Кирилловна. Она притащила на башню большой баул.

– Что? Надеешься своих Делонов-Бельмондо встретить и одарить? – подтрунивал муж.

Нет, она несла подарок внучке! И какой!

– Славная наша девочка! Оленька! На новогоднем «капустнике» в прошлом году в твоей «Щуке» одна девочка была в гусарском мундире из спектакля «Давным-давно» – костюм-форма Шурочки Азаровой… Да-да,… тебе очень хотелось тоже… Я… мы поздравляем тебя с Новым годом и дарим…

Она начала доставать из баула предметы.

– Это ментик – гусары в зимнее время надевали поверх доломана…

– А в летнее носили наброшенным на левое плечо. – Дед тоже показал своё участие и осведомленность. А как же!

– Вот и доломан – мундир со стоячим воротником, расшитый шнурами. Ментик выбрала синий, доломан – белый… Это кивер, чёрный с султаном… Это чикчиры – облегающие гусарские штаны; выбрала красные… все с золотой вышивкой… Сапожки…

– Бабуля! Ты – прелесть! И все – чудо! Огромное спасибо! – Внучка чуть не задушила еле устоявшую на ногах бабулю в объятиях. Потом по очереди и остальных. Я быстро! Ой! Переоденусь! – пулей выбежала девушка.

Когда Оленька вновь вошла в зал – смеющаяся, необыкновенно красивая от костюма и переполнявших её радости и счастья, – не только родные, но и некоторые мужчины за соседними столиками встали! Все были заражены ею, её праздником! Сообщающиеся сосуды! Дарить-получать! Вот оно – лицо Праздничного Единения! Казалось, что сама Эйфелева башня, вся сверкающая, как бенгальский огонь, вспыхнула ещё ярче!

Опять тосты, подарки…

В какой-то момент Матвей Корнеевич куда-то исчез на пять минут, а вернувшись, поднял очередной тост:

– Эта башня напоминает букву «А» – такую же изящную и филигранной формы, как наша Оля. – Все поняли, что дед, никогда не позволявший себе быть «вторым», хочет «обогнать» жену. – «А» – первая буква в алфавите. Начало! Идут первые минуты, начало года. Пусть начало будет счастливым и необычным! Нарядным, как Оленька. Для всех нас! – Пауза. Выпили тост. – А сейчас номер, который не делали Наташкины «делоны». Я договорился, что служащий проводит Олю на третий уровень! К звёздам! Только её и только на пять минут! Согласна?

– Ой, дедуля! Какой ты! Волшебный мой дед! – Девушка взяла под руку подошедшего кавалера.

Это не просто захватывает дух! Ты на высоте трёхсот двадцати метров! Под тобой фантастический город в светящихся декорациях бульваров, обрамлённых деревьями в гирляндах. Это настолько эффектно, полно такого магнетизма, что в душе вспыхивает невыразимый соблазн оторваться и взлететь! Фраза «увидеть Париж и умереть» не такая уж и «красивая». Это ведь за высокую цену достичь высоты, исполнения высокой мечты, а не плюхнуться с моста проигравшим, обиженным слабаком, или туфли на высоком каблуке, удобные эти, «от Лабутена» купить. «Ха! А ведь туфли-то и вправду ещё не купили. Может, удастся ещё… Там и цена высокая, “красная”, и подошва – красная», – мелькнуло в голове Оли.

– Ну как? Что видела? О чём думала? – спросил Матвей Корнеевич, когда внучка вернулась. – Небось, о женихе?

– Ещё круче! О «лабутенах», самоубийцах и невыразимом, – ответила девушка в стиле дедули. Только личико сияло безоблачностью.

– Молодец! Высокое и низкое неразрывны! Тьма и свет! Прошлое и будущее! – удовлетворённо заключил Софьин-старший.

– Ой, пойдёмте на каток! Там, возле башни на площади, каток, фейерверк. Смотрите! – предположила Софьина-младшая, вовлечённая в сказочный водоворот.

Все решили, что это отличная идея, что все сыты, достаточно пьяны и надо погулять по воздуху, покружить на катке, а потом – на такси по городу.

Евгений Матвеевич попросил официанта одну бутылочку «Луи Рёдерера» упаковать с собой и расплатился. «Генератор праны» незаметно положил в сумку Жени два фужера, а под тарелку – пятьдесят евро… «Глупо уйти вот так, ничего не разбив из посуды и не стащив на память. А фужерчики-то тут специальной формы – перевёрнутая Эйфелева башня!» – правильно подумал он о главном. Когда за подобные «выходки» ему доставалось от жены, академик-математик отшучивался: «Наташа! Я в окрестности особой точки! Умей отличить главную и правильную часть ряда Лорана». Это убеждало!

– Слушай, артистка! – говорил дед Ольге, когда они шли в гардеробную комнату. – Мысль только вот пришла… Города заполняются квестами… Нужен «Квест Квестович»! Представляешь: мы гуляем по Москве и попадаем… в район Парижа восемнадцатого века: извозчики, гризетки… Дарю идею! Можно на ВДНХ забабахать такую аллейку. Свою «Щуку» подключишь? А я в мэрии пошепчусь…

Ольга и Лялька взяли напрокат коньки и вышли на лёд. Оля, хоть и каталась слабенько, но в своём гусарском костюме смотрелась великолепно. Ляля оставалась в своём новогоднем наряде, но она не боялась упасть, разбить коленки и порвать колготки. Когда-то у неё был первый спортивный разряд, и каталась она всё ещё весьма прилично.

Евгений налил шампанского и произнёс тост в сторону жены и дочери, процитировав Гейне:

– «Парижанки рождаются на свет со всеми пороками, но чудная фея придаёт всякому пороку прелесть и чары. Эта фея – грация». Москвички – тоже! За вас, за дам!

Он любовался женой. Ему казалось, что вот она кружится и в руках её та самая флейта! И мелодия – их мелодия – жива, не забыта! Он, бедняга, просто не знал, что уже через пять минут она, «Ля-ля», скажет ему «не то» и праздник лопнет, как мыльный пузырь, и станет ясно, что ему… послышалось. Но пока… Пока он воскликнул:

– Внимание! У меня ещё сюрприз! Завтра мы идём в «Крейзи хорс»! Отсыпаемся – и вечером милости прошу! Заказаны… ещё два месяца назад заказано пять билетов в первые столики! Ну как, мои дикие, необъезженные лошадки»?! – И обнял запыхавшихся жену и дочь.

– А почему не в «Мулен Руж» или в «Лидо»? Инна Дудкина рассказывала, что один её знакомый… – с надутыми губами начала что-то говорить Лялечка.

Ну вот и всё, Женечка! Получил?!

Он не слушал, не слышал, что ещё она там доказывала… Его накрыло…

Отец подошёл к сыну и, с тревогой посмотрев на него, положил ему руку на плечо. Затем воскликнул, заминая паузу:

– Из всех искусств важнейшим для нас, мужчин, является «Крейзи хорс»! Я давно хотел именно туда! Сынок услышал… Как это тонизирует, пацаны!.. А вообще…. Не каждую глупую кобылу удается объездить…

– Ну нет! – продолжала спорить «простушка Ля-ля». – «Крейзи» – фирменная одинаковость… во всём… даже форма грудей и ягодиц… А «Мулен» – кабаре, бурлеск… Канкан! Мне Дудкина…

– Ну, положим, канкан-то везде «дают», – опять вступился Матвей Корнеевич, не желавший никакой, как он выражался, «сингулярности» в матрице их семьи. – Кому-то нравится исполнение в пышных юбках с валунами, кому-то – топлес в стрингах и чулочках. Ха! Главное, чтобы чулочки были «по понятиям», т.е. с подвязками!

… Говорят, что у некоторых умных людей получается обходить «острые углы». Получается даже держать «градус» Праздника! Кажется, что у семьи Софьиных это получилось. И дай бог, чтобы и послевкусие праздника длилось как можно дольше! Во всяком случае, следует уметь устранять конечные точки разрыва, а на бесконечные разрывы… ну, хотя бы смотреть философски. Софьиным (старшему и младшему) удавалось (оба математики!) объясняться друг с другом «не перпендикулярно и не прямолинейно» благодаря так называемой «математической культуре». Достаточно было словосочетаний: «несобственный интеграл», «несовместная система», «несовместные события», «неустойчивость решения», «неустранимая погрешность», «разветвление по параметру», «второй замечательный припёр» и сотни других, чтобы высказаться остроумно, кратко, полно и быть понятым в любой житейской ситуации.

… Поздним вечером второго января семья прилетела в Москву. «А скоро ещё наше Рождество, потом наш старый Новый год… и Париж теперь… мой. Хотя… Дедуля всё восклицал, гуляя перед отъездом, бесцельно, беспечно гуляя по случайным задворкам Латинского квартала: “Хорошо прошвырнулись… Спасибо, сынок!.. Полная группа событий!” А у меня… Полная ли? Нет, всё классно! А предсказание… когда?» – думала Оленька, ставя на прикроватную тумбочку сувенирную Эйфелеву башню и открытку с Шагалом. «Башня» была ночником на солнечной батарейке. Сейчас она была не заряжена, поэтому потухла через минуту. Всем и всему нужно отдохнуть. И подождать, и вновь зарядиться!

…Евгений Матвеевич, не разбирая чемодана, достал лишь из портфеля тот бокал «а-ля башня», что первого января за завтраком-обедом подарил ему отец со словами: «Будем-те недовыпивать!» Он купил в баре бутылку «Шато Шеваль Блан», разлил всем, но сказал, обращаясь к сыну: «Наливай в этот бокал весёлое вино! А захочется горького – переверни бокал!» Затем Евгений достал из портфеля книгу. Хотел почитать ещё в самолёте. Но… Очень потрёпанная библиографическая редкость: «Тайны Иерусалимских раскопок». На французском. Издание – Париж, 1796. Отец подарил ему эту книгу «под елочку», буркнув на французском: «Книга – лучший подарок» и, помедлив, добавил довольно туманно, на латыни: «В тебе, а не в этом писании содержится всё, что здесь вычитаешь!» Честно говоря, Матвей Корнеевич и сам удивился тому, как и зачем купил эту книгу. Во-первых, такие раритеты долго ищут, во-вторых, ищут специалисты или уже полные книжные «отморозки-любители». И лежат такие книги даже не у букинистов, а в крупных библиотеках или скрипториях.

Софьин-младший устроился в кровати поудобней, не потревожив уже похрапывавшую жену, включил торшер и открыл книгу. На грудь ему выпала открытка-закладка. С лицевой стороны изображена какая-то святая. С обратной он прочёл, переводя с греческого: «Святая Равноапостольная Елена, мать Константина Первого, ревнительница христианства». Ниже – уже от руки на старославянском: «Придёшь к Елене с сердцем сокрушённым и смиренным». «Господи! Что это? Знак?!» – Евгений сразу вспомнил и то, что Святая Елена прославилась раскопками в Иерусалиме. Там были найдены Гроб Господень, Животворящий Крест и многое другое. «Но найдено не всё!.. И не всё найдётся… А найдётся – не соединится… Впереди – не всё…» – Он остановил маятник удивления и сомнения.

Тосты, которые звучат на юбилейных (особенно полтинничных) торжествах, по какой-то грустной и глупой инерции изобилуют избитым «У юбиляра всё впереди!.. Расцвет!..» «К чёрту! Отдохнуть бы!» – думал Лев Антонович, с чуть растерянным видом восседая на «электрическом стуле» юбиляра. Елей речей всё скучней, а напряжение пафосности так старается вызвать ток благодарности и благодушия через сопротивление «не купиться»» Хороший ресторан, хорошие, уважаемые, умные люди, хорошая атмосфера. И всё: «всё впереди…, расцвет… расцвет…». «Почему бы не заменить слово “расцвет”… ну… синонимом, “распустившийся, распущенный, отпущенный… отвязанный”, а “впереди”-то уже животы и неутешительные медицинские анализы…» – думал иронично Евгений Матвеевич. Но когда тамада дал ему слово, он тоже не удержался от штампов, хоть по глазам друга и видел: «ну хоть ты скажи по-человечески, без чопорности, … с юмором… по-нашему». Софьину удалось лишь, с трудом воспарив в памяти к их независтливой и честной юности, к дням рождения с рислингом, или ркацители, простой закуской на кухне под «дискач восьмидесятых» изобразить эдакого личного астролога и использовать оборотцы типа «впереди больше звёздных часов… крупных удач… чем позади».

…Время… Удача… Да… Ирин три недели как вернулся из Италии в Петербург и искал, искал подходы, ключи и ключики, возможности «покопаться» в Михайловском замке. В первую очередь перечёл массу популярной и специальной литературы. Знакомился с людьми – и влиятельными, и теми, кто мог повлиять на тех, кто работает сейчас или работал ранее в этом музее-дворце-замке. Самым полезным было знакомство с искусствоведом Ростиславом Вадимовичем Юриковичем, который с одна тысяча девятьсот семьдесят шестого по девяносто третий год был ответственным работником сначала в Инженерном замке, ещё не отреставрированном и ещё не музее, а затем – с девяносто первого по девяносто третий год – исполняющим обязанности директора возрождающегося Михайловского замка, который передавался Русскому музею. В девяносто третьем году, уходя на пенсию, передал дело новому директору – Анастасии Родионовне Ясницкой. Та была коллегой и последователем идей Людмилы Валентиновны Коваль – крупнейшего исследователя биографии Павла Первого и выдающегося музейного работника Санкт-Петербурга. Этот старичок сказал, что обе дамы живы, а Коваль издала интереснейшую книгу «Жизнеописание императора Павла Первого».

– Хм… Я перечитал и составил для себя приличную библиографию, но эта книга не попалась… И почему вы выделяете фразу «последователь идей». В каком смысле? – спросил Лев. Ему была важна любая мелочь, любой оттенок интонации.

И верно. Старичок насупился – ему не очень хотелось объясняться на эту тему, видимо, нелёгкую. Он нервно приударил ножом и вилкой о тарелку (они беседовали в «Литературном» кафе на углу Невского и Мойки) и посмотрел на собеседника уставшими, блёклыми глазами.

– Что на стенах этого кафе? Да, таблички. Рядом с великими именами – новомодные «спринтеры» в искусстве. Вы знаете их, этих «спринтеров»? – начал он.

– Не всех, да и других… в общих чертах…

– Вот! В общих! А Павел – непонятый император, одинокая и оболганная личность. Но он – крупнейшая фигура! Коваль, Ясницкая попытались разгадать… объяснить людям… разрушить стереотипы, по крайней мере рассказать (и очень толково, тонко!). Нет, они оказались тоже непонятыми… и… одинокими. Вряд ли с вами, человеком со стороны, они будут откровенно разговаривать на тему… жизни и смерти Павла… А книга… книга Коваль в киоске в Павловске… Пожалуйста… Вы любите… читаете Ключевского? – неожиданно спросил искусствовед. – Тончайший психолог! И поэтому великолепнейший историк! И кто его почитает? Звучит громко его голос? Нет! Вот видите… А как превратился благородный, образованный, с тонкой душой и глубоким умом цесаревич в неврастеника и торопыгу, подозревающего своих и доверяющего врагам? Не был он наивным, не был… Хотел, как бабка Елизавета: чисто, без крови…

Старик-историк – видимо, искушённый, – сделал большую паузу, попил чайку и, взглянув на Ирина внимательно и доверчиво, продолжил:

– Если вам интересно меня слушать…

– Очень! И очень вам благодарен!

– Вы, молодой человек, можете себе представить, через какие испытания прошёл этот человек? Нелюбимый сын своей жестокосердной матери! Русский Гамлет! Как злобно, коварно хитроумная Катька Вторая «обломила ветку» – ветку наследника престола! Не сломала полностью, но надломила, ядом наполненный трон ему оставила… окружённый врагами. Она и после своей смерти «доставала» его – своей «петлёй», своей мёртвой хваткой тех капканов, что сумела ещё при жизни расставить…

Лев вспомнил Пасхина – его слова о Павле Петровиче.

– …А он, Павлуша, серьёзнейшим образом готовился к принятию власти: выработал внушительный пласт концепций реформирования и в государственных начинаниях, и в экономических преобразованиях. Эх, да что там! Прочтите книгу Коваль.

Через несколько дней Ирину удалось съездить в Павловск и купить книгу. Прочёл. «Да, это – труд! Достойно, честно, умно! Главное – глубоко! Но не глубже подвала… ха… Эх, а ведь знала что-то… Или не знала? Или негоже Учёному секретарю солидного заповедника-музея “Павловск” публиковать “домыслы и легенды”? Хотя легенд и мифов в книге достаточно, но общеизвестных… А дальше? Дальше? Опять нельзя? Табу? Кто наложил?!» – Лев нервно барабанил пальцами по гладкой обложке. «Хорошая обложка… кофе с молоком… Портрет Павла … в чём? Рамка в виде Триумфальной арки – некоего портала, с которого сдёрнута занавесь. Ха! Намёк, что занавесь лишь приоткрыта? … Ага, вот ещё… “издана при финансовой поддержке…” Ясненько… А тираж… тысяча – по нашим временам приличный».

Он позвонил своему знакомцу Юриковичу и договорился о встрече в том же «Литературном» кафе. Ростислав Вадимович жил там недалеко. Лев искренне благодарил старичка за оказанное внимание, ценные советы, сказал, что книга Коваль ему очень понравилась, что это великолепное, стилистически ясное повествование не может не вызвать симпатий к государю.

– Все выводы? Или ещё есть? – хитро спросил Ростислав.

– Ну… Первый: трудно быть принцем, да ещё сыном такой матери… Второй: невыносимо трудно легкокрылому Пегасу тащить русскую телегу реформ по русскому бездорожью.

– Метафорично, но верно… Всё? Ведь зачем-то позвали меня вновь? Что вам угодно выведать у меня? И, главное, – зачем?

– У меня ощущение, что дама эта ловко между стилистически ясными строчками оставила много неясностей, намёков, мыслей…

– Ну, допустим… Это настоящее исследование, и неясности будут всегда, молодой мой друг. Ещё раз: з-а-ч-е-м? – Старичок умел быть и жестковатым.

– Моя дочь… – Ирин тоже не простак и заранее придумал легенду. – …хочет работать в Михайловском замке. Она переезжает из Москвы, где получила диплом искусствоведа, и… и работает сейчас в Переделкино. Её… э-э… интересует история русского восемнадцатого века.

– В любой музей можно пойти – я имею в виду связанный с историей России… Зачем уезжать из Москвы и идти в Михайловский? Тем паче политика руководства везде одна и та же: «дайте денег» – к властям и «не встревать» – к своим работникам.

– Куда, простите, не встревать?

– Да обходить все острые, дискуссионные углы! Своё мнение не высказывать, не критиковать…, ну – не рассуждать!» – Искусствовед сгримасничал городового.

– В том числе личность и роль личности Павла?

– Ещё бы! Разумеется! И «Катьку», и «англичан» не трогать! «Ничего в музее трогать нельзя!» – кредо музейного работника. Ха!

– Вы, Ростислав Вадимович, знаток! Вы ведь что-то знаете и помимо официальных протокольных вещей…

– А… Бросьте. Я два раза весьма остроумно выпендрился. Первый раз в шутку подписал автореферат диссертации, поставив впереди первую букву своего имени. И так, гад, разборчиво написал: «Р. Юрикович». Совет долго не брал работу – изложение-де «немарксистское». Убрал «Р» – и «исторический материализм» восторжествовал. Другой раз по-серьёзному. Я изучил период становления Павла Великим магистром Ордена иоаннитов-госпитальеров. Тема диссертации, уже докторской, была связана с реликвиями Мальтийского ордена и всевозможными подарками рыцарей императорскому двору. А меня мучила мысль (давно мучила!): почему так резко Павел прервал великий поход Суворова в Европу? Тот выиграл итальянскую кампанию. Он, гений искусства войны, готов идти дальше и покорить Париж, и «наказать» талантливого выскочку Наполеона. Он уже изгоняет французов из Швейцарии, и пусть австрийский император Франц Первый бросает Суворова, предаёт, разрывает коварно договорённости с Россией – наш Александр Васильевич ждёт указания Павла брать Париж. Да, вся Европа «трухнула» тогда сильно! Но вот те на! Павел отзывает Суворова! Тут ещё англичане с Мальтой хитрят. Обещают вернуть её Ордену. Но Нельсон не уходит, а Александр Болл становится губернатором Мальты. Опять обман! Наказать и австрияков, и англичан бы надо. А вместо этого двадцать третьего октября девяносто девятого года Павел неожиданно отзывает флот Ушакова! Загадка. Новая… Да… Дочь любимая, Александра Павловна, – вот причина такого «безволия» императора. Она девятнадцатого октября в Гатчине вышла замуж за младшего брата Франца Первого – эрцгерцога Иосифа. Я здесь должен сказать, что у Александры уже один раз до этого расстроилась свадьба; ей тогда тринадцать было, бабка выдать спешила… да… несчастная Саша была… Её увозят в Вену. Отец более не увидит дочь. Девочке всего-то семнадцатый годик пошёл. Да… забыл: супруга императора Франца сильно невзлюбила девушку, мечтала сжить со свету. …Это всё долго рассказывать… Но сколько звёзд не сошлось! Несоединимое… Дочка умерла четвёртого марта восемьсот первого года. Павел живёт убитый горем. Одиннадцатого марта убивают его… Я сбился… Так вот: о предательстве и мести. Плохо получалось у Павла мстить. Австриякам, видите, нельзя было. Он ударил по англичанам: разрывает дипломатические отношения, арестовывает британские корабли с товаром, выдворяет из России посла – этого подлеца Витворта. Он, Витворт, потом всё и организует! Заговор и убийство! И «своих» врагов-то много! А Павел отправляет «в опалу» ещё и Панина Никиту Петровича – этого влиятельнейшего царедворца, вице-канцлера, англомана, ставшего теперь идейным противником Павла Петровича! Что там другие? Витворт и Панин – главные! Хотя другие – близкие и лицемерные

Примечания