– Вы правы. Вот опять! Я думаю, что там развлекаются.
В лощине за домом раскидистый кедр ловил свет из окон, которых мы не видели. Делавойе подкрался к углу, повернулся и поманил к себе силуэтом на фоне дерева. Он усмехнулся, когда я присоединился к нему. – Старик, должно быть, в отъезде. Рискнем заглянуть?
Мои ответ был – найти дорогу, но прошло много времени, прежде чем мы обменялись еще одним словом. Через несколько секунд и еще несколько минут мы сидели на корточках у открытого окна, глядя на жизнь своими невинными глазами. Мы заглянули в бильярдную, но она не использовалась для игры в бильярд. Один конец стола был превращен в бар для шампанского: он ощетинился бутылками на всех стадиях истощения, с еще нераскрытым "магнумом", возвышающимся над ведрами со льдом, серебряными тарелками с конфетами, гранеными графинами с вином и спиртными напитками. На другом конце над вращающимся колесом рулетки висела кучка раскрасневшихся лиц; почти все молодые женщины и мужчины яростно курили в серебристом тумане, на мгновение страшно сосредоточенные; и пока шар тикал и дребезжал, единственное бледное лицо присутствующего – лицо меланхоличного крупье, показывало сухую усмешку, когда он произносил обычные увещевания. Тогда они были для меня в новинку; теперь я, кажется, узнаю по годам англо-французское его "rien ne va plus" и все остальное. Среди ставок были банкноты и золото. Старый негодяй без эмоций сгреб свою долю; одна из дам обняла его за плечи, а другая воткнула веточку девичьих волос в его почтенные локоны; но он сидел там с почтительным достоинством, единственный очень трезвый член партии, которому было стыдно служить. Какой шум они подняли перед следующим вращением! Было еще хуже, когда он перешел на более простую речь; одна молодая кровь покинула стол со смертельной дозой алкоголя и сидела, сердито глядя на него, на приподнятом диване, пока колесо снова вращалось. Я не смотрел пьесу; мне было достаточно диких, внимательных лиц; и вот я увидел, как обезумевшая красавица сошла с ума у меня на глазах. Это было безумие полнейшего экстаза: вопли смеха и счастливые проклятия, а потом этот нераспечатанный “магнум”! Она схватила бутылку за горло, закрутила вокруг себя, как индейскую дубинку, а потом со всей силы опустила на стол, словно настоящий панцирь. Кровавая лента потекла по ее платью, когда она отшатнулась, и шампанское залило зеленую доску, как пузырящиеся чернила; но старый крупье едва оторвал взгляд от груды банкнот и золота, которые он отсчитывал с хитрой, ледяной улыбкой.
– Вы видели, что она поставила на пятерку? Вы можете смотреть рулетку много долгих ночей, не видя этого снова! – Прошептал Делавойе, таща меня прочь. Теперь он был крутым. Слишком возбужденный для меня на ранних стадиях нашего приключения, он был не только тем самым человеком для всего остального, но и живым уроком в одной-двух вещах, которые, как я чувствовал вначале, я мог бы ему преподать. Боюсь, что я свалил бы этого дворецкого, если бы он увидел нас в сигарном погребе, и я знаю, что закричал, когда взорвался "магнум", но, к счастью, все остальные, кроме Делавойе и старого крупье, тоже закричали.
– Полагаю, это был дворецкий? – Спросил я, когда мы обогнули неглубокую подъездную аллею, минуя пару кэбов, которые стояли там с извозчиками, уютно устроившимися внутри.
– Что? Старый крупье? Только не он! – воскликнул Делавойе, когда мы вышли на дорогу. – Послушайте, разве эти извозчики не рассказывают нам все о его приятелях!
– Но кто же он?
– Сам хозяин.
– Не сэр Кристофер Стейнсби?
– Боюсь, что так – старый грешник!
– Но вы сказали, что он святой старик?
– Так я и думал; милорд хранитель нонконформистской совести, как я всегда слышал.
– Тогда как вы это объясните?
– Я не могу. Я не думал об этом. Подождите немного!
Он стоял неподвижно на дороге. Это была его собственная дорога. Эту дыру надо было заполнить до утра; между тем сладкий ночной воздух был гораздо слаще, чем мы покинули его несколько часов назад; и маленькие новые пригородные домики превосходили все удовольствия и дворцы со своими добрыми лампами, с чистыми звездами, наблюдающими за ними и за нами.
– Я не хочу, чтобы вы думали обо мне плохо, – сказал Делавойе, беря меня под руку и ведя за собой, – но в эту минуту я как-то меньше думал бы о себе, если бы не сказал вам, что после всего, что мы пережили вместе, у меня действительно было сильное искушение взять это кружево и эти бриллианты!
Я знал это.
– Ну что ж, – сказал я с должной рассудительностью, свойственной моей обычной северной натуре, – у вас было бы на них какое-то право. Но это еще ничего! Черт возьми, я был так близок к тому, чтобы положить мертвого дворецкого к нашим ногам!
– Тогда мы все трое в одной лодке, Гиллон.
– Почему трое?
Настала моя очередь стоять неподвижно перед его домом. И теперь на его смуглом лице было достаточно волнения, чтобы утешить меня.
– Вы, я и бедный старый сэр Кристофер.
– Бедный старый лицемер! Разве я не слышал, что его жена недавно умерла?
– Только в прошлом году. Это звучит еще хуже. Но на самом деле это оправдание, потому что, конечно, он все равно стал бы жертвой.
– Жертвой чего?
– Мой добрый Гиллон, разве вы не видите, что он затевает те же игры на том же самом месте, что и мой подлый родственник сто пятьдесят лет назад? Кровь, спиртное и дамы, как и прежде! Мы признаем, что даже у нас с вами были задатки вора и убийцы, пока мы находились под этой призрачной крышей. Разве вы не верите во влияние?
– Не в этом смысле, – горячо возразил я. – Я никогда этого не делал и думаю, что никогда не сделаю.
Делавойе рассмеялся при свете звезд, но губы его дрожали, а глаза были похожи на звезды. Но я поднял руку: соловей пел в лесу точно так же, как тогда, когда мы нырнули под землю. Каким-то образом это снова свело нас вместе, и мы стояли, прислушиваясь, пока часы в далекой Деревне не пробили двенадцать.
– Сейчас самое колдовское время ночи, – сказал Уво Делавойе, – когда зияют церковные дворы, как у нас на заднем дворе! А не сказать ли вам, Гиллон, настоящее название этого проклятого Холма и Поместья? Это Ведьмин холм, дружище, Ведьмин холм с этой ночи!
Глава II
Дом с красными шторами
Уво Делавойе разработал теорию, которая соответствовала его названию Поместья. Зловещий дух печально известного лорда Малкастера все еще витал над Ведьминым холмом, и невинные обитатели домов королевы Анны все до единого были подвержены пагубному влиянию. Таково было скромное предложение, высказанное настолько справедливо, насколько можно было ожидать от того, кто с самого начала противился ему; ибо и по темпераменту, и по воспитанию я был, пожалуй, необычайно стойким противником подобного рода вещей. Но я всегда считал, что сам Делавойе не верил в свою идею, что он никогда не думал о ней до нашего подземного приключения и забыл бы о ней, если бы не дом с красными шторами.
Этот дом с вызывающими алыми шторами! Я до сих пор вижу, как они выделяются в свете тех нескольких августовских дней.
Было так жарко, что преждевременно бронзовые листья конских каштанов за нечетными номерами в Малкастер-парке были хрустящими, как фольга, а рыжеватая щетина бросала вызов садовым клумбам тех арендаторов, которые не отправились в другую страну или на побережье. Половина наших жилых домов была либо заперта на замок, либо находилась в руках слуг, которые проводили время, сплетничая у ворот. И я лично не удивился, когда красные шторы, в свою очередь, остались опущенными.
Аберкромби Ройлы были молодой парой, которая могла быстро уехать только по причине слабого здоровья жены, поскольку других связей у них не было. Сам факт их отъезда в праздничные дни, когда все остальное Поместье находилось на берегу реки, значил для меня не больше, чем внезапная прихоть леди, но мне никогда не нравилась ее внешность или ее очень желтые волосы, и меньше всего она нравилась мне в кресле для купания, которое ее снисходительный муж тащил после работы, но с ним я подружился из-за утечки газа, к которой он относился скорее как к шутке, чем как к проблеме. Мне показалось, что он как раз из тех людей, которые потакают своим женам, вплоть до того, что увольняют слуг на жалованье, как они, по слухам, и cделали перед отъездом. Конечно, я никогда не думал о зловещем объяснении, пока Уво Делавойе не вложил его мне в голову, и тогда я потерял терпение.
–Такая жара, – заявил я, – такая жара, что можно выкорчевать кого угодно.
– Интересно, – сказал он, – сколько еще мест они нашли слишком жаркими для себя?
– Но почему ты удивляешься такой чепухе, когда сам говоришь, что никогда даже не кивнул Аберкромби Ройлу?
– Потому что я все равно положил на него глаз, Гиллон, как на очевидный материал для злого гения этого места.
– Я вижу! Я и забыл, что ты баловался вторым делом.
– Дело или не дело, – ответил Уво, – хозяева обычно не уезжают в одно мгновение, а их повар сказал нашему мяснику, что это случилось только сегодня утром. Если бы у меня была твоя работа, Гилли, а мой босс был бы в отъезде, не думаю, что я был бы так уж счастлив из-за своей арендной платы на Рождество.
И я уже не был так счастлив, как прежде. Я собирался провести вечер у моего друга, но урезал его несколько короче, чем намеревался, и по дороге к дому, в котором я жил, не удержался и остановился перед домом с задернутыми красными шторами. В это время ночи они выглядели вполне естественно, но все окна тоже были закрыты, и в доме не было никаких признаков жизни. А потом, когда я шел своей дорогой, я уловил звук, который только что услышал, когда подошел, но не стоя за воротами. Это был звук тайного стука молотка—несколько ударов, а затем пауза, но я вернулся назад слишком тихо, чтобы продлить паузу во второй раз. Это была какая-то дьявольская татуировка на самой двери пустого дома, и когда я поднял руку, чтобы ответить на стук, дверь распахнулась, и дьяволом оказался сам Аберкромби Ройл.
При свете лампы напротив он тоже выглядел таковым, но только на мгновение. Что меня больше всего поразило в нашей беседе, даже в то время, так это то, как снисходительно меня принял явно испуганный человек. Он прервал мои извинения, чтобы похвалить мое рвение; что же касается объяснений, то он должен был дать их мне, если я соблаговолю войти. Я сделал это со странным чувством безличного страха или дурного предчувствия, вызванного отчасти душной темнотой зала, отчасти дрожью ласковой руки на моем плече. Столовая, однако, была вся освещена и походила на печку. На столике стояло виски, и мне пришлось присоединиться к мистеру Ройлу, чтобы он мог развязать себе язык.
Насчет слуг это была чистая правда: они ушли первыми, а он последним покинул корабль. Эта метафора не показалась мне неудачной до тех пор, пока ее не выдали с глухим смехом: мистер Ройл больше не скрывал своего нервного беспокойства; он, казалось, особенно беспокоился о своей жене, которая, по-видимому, последовала за слугами в деревню, и к которой он никак не мог присоединиться. Он упомянул, что отвез ее в город и проводил, а потом сказал, что сам поедет туда последним поездом этой ночью, и, наконец, после паузы и между нами он сообщил, что немедленно отплывает в Америку. Услышав это, я подумал о Делавойе, но Ройл, казалось, был так рад, когда рассказал мне, и вскоре так взволновался из-за своего поезда, что я был уверен, что в действительности все в порядке. Это был внезапный звонок, и он очень расстроился; он не делал секрета ни из этого факта, ни из своих планов. Утром он оставил свой багаж в клубе, где собирался переночевать. Он даже рассказал мне, что привело его обратно, и это привело к столь же добровольному объяснению стука, который я слышал на дороге.
– Вы бы поверили? Я совсем забыл о наших письмах! – Воскликнул Аберкромби Ройл, когда мы вместе выходили из дома. – Поскольку остаток дня был у меня в запасе, я подумал, что мог бы вернуться и сам отдать необходимые распоряжения. Но нет смысла просто заполнять обычный бланк; половина вашей корреспонденции все равно попадает в пустой дом, поэтому я просто приклеил эту крышку от старой коробки из-под сигар поперек щели. Я закончу дело, если вы не возражаете, и тогда мы сможем пройтись вместе.
Всю дорогу мы ехали вместе, и я провожал его на поезд, загруженный праздничными проводниками. Мне показалось, что он внимательно разглядывал их на платформе и что некоторые мои замечания остались без внимания. Кроме всего прочего, я сказал, что с радостью проветрил бы пустой дом, если бы он доверил мне свой ключ. Это была услуга, которую я не предлагал ни одному из наших отсутствующих жильцов. Но единственным ответом адвоката было пожатие руки, когда поезд тронулся. И это лицо показалось мне каким-то призрачным, растворившимся в ночи, несмотря на поникший цветок во фланелевом пальто и немного съехавшую набок шляпу.
Трудно было бы определить, какое впечатление произвел на меня весь этот двусмысленный эпизод; достаточно того, что по более чем одной очевидной причине, я ни словом не обмолвился об этом Уво Делавойе. Раз или два меня соблазняли его собственные замечания об Аберкромби Ройле, но каждый раз я стискивал зубы и защищал отсутствующего человека, как будто мы оба были в равной степени в неведении. Это казалось мне долгом, после того как я влез в его дела. Но именно эта неделя принесла события, которые положили необходимый конец всем подобным сомнениям.
Я беседовал с одним из наших бригадиров в доме, который должен был быть готов к половине четверти дня, когда вошел Делавойе с горящими глазами и сказал, что меня ждут.
– Это насчет нашего друга Ройла, – добавил он, стараясь не кричать. – Я был совершенно прав. Они уже напали на его след!
– Кто они? – Спросил я, когда мы оказались вне пределов слышимости мужчин.
