Для меня этого было достаточно. Я сам повел его обратно к окнам, довольно сердито, пока он не взял меня за руку, а затем внезапно стал более единым с ним, чем когда-либо прежде. Я видел его сжатые губы в лунном свете и чувствовал, как неудержимо дрожит рука на моем рукаве.
Так получилось, что вломиться все таки не пришлось. Обычно у меня было с собой несколько ключей, и разнообразие замков на наших задних дверях не было неисчерпаемым. В данном случае счастливая случайность позволила мне открыть дверь в кладовую. Но теперь я был более решителен, чем сам Делавойе, и не стал бы прибегать ни к каким грабительским ухищрениям, чтобы проверить его предвидение, не говоря уже о тайном предчувствии, которое формировалось у меня самого.
Для того, кто ходил от дома к дому в Поместье, как я, и знал наизусть пять или шесть планов, по которым строитель и архитектор вносили изменения, темнота не должна была быть помехой для неоправданного исследования, которое я собирался провести. Я знал дорогу через эти кухни и нашел ее здесь без ложных или шумных шагов. Но в холле мне пришлось бороться с мебелью, которая делает один интерьер столь же непохожим на другой, как и сами дома. У Аберкромби Ройлов было столько же мебели, сколько и у Делавойе, только другого типа. Она не была массивной и неподходящей, но слишком изящной и разнообразной, без сомнения, в соответствии со вкусом бедной жены. Я сохранил впечатление искусной простоты: эмалированная водосточная труба для зонтиков, расписные тамбурины и поддельные молочные табуретки, которые в те дни меня просто очаровывали. Но я, конечно же, забыл о высокой подставке для цветов за кухонной дверью, и она обрушилась, когда я ступил в мозаичный холл. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из нас вздохнул в течение нескольких секунд после того, как последний осколок разбитого горшка неподвижно лежал на плитке. Потом я чиркнул спичкой о штаны, но она не зажглась. Уво схватил меня за руку прежде, чем я успел сделать это снова.
– Ты хочешь взорвать дом? – Прохрипел он. – Разве ты сам не чувствуешь?
Потом я понял, что вдох, который я только что сделал, был едким от вырвавшегося газа.
– Опять эта асбестовая печь! – Воскликнул я, вспоминая свой первый визит в этот дом.
– Какая асбестовая печь?
– Она в столовой. Она протекала еще в июне.
– Ну, тогда нам лучше сначала зайти туда и открыть окно. Подожди немного!
Столовая находилась как раз напротив кухни, и я был уже на пороге, когда он потянул меня назад, чтобы завязать нос и рот платком. Я сделал то же самое для Делавойе, и мы прокрались в комнату, где меня уговорили выпить с Ройлом в тот вечер, когда он ушел.
Полная луна освещала тлеющие панели французского окна, выходящего в сад, но сквозь длинную красную штору почти не проникал свет. Делавойе подошел к ней на цыпочках, и я до сих пор говорю, что это был естественный инстинкт, заставлявший нас говорить тише и двигаться незаметно, и что любой другой пустой дом, где нам нечего было делать глубокой ночью, произвел бы на нас такое же впечатление. Делавойе говорит о себе иначе, и я, конечно, слышал, как он неловко возился с шнурком, пока я шел к газовой плите. По крайней мере, я шел, когда наткнулся на плетеный стул, который заскрипел, не поддаваясь моему весу, и снова заскрипел, как будто в нем кто-то пошевелился. Я в панике отпрянул и стояла так, пока штора не поднялась. Затем тишину резко нарушил голос, который я все еще слышу, но с трудом узнаю в нем свой собственный.
Это был Аберкромби Ройл, сидевший в лунном свете над уходящей печкой, и я не стану описывать его, но мертвый цветок все еще свисал с лацкана фланелевого пиджака, который покойник ужасно перерос.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
