Горбун, Или Маленький Парижанин
– Да, – кивнул Пероль.
– Ему также известно, что мадемуазель Аврора де Келюс любит этого дворянина.
– Совершенно верно, – подтвердил Пероль.
– Это вы так утверждаете, господин де Пероль. Таково, по-вашему, объяснение нашего съезда в харчевне «Адамово яблоко». Кое-кто мог бы счесть это объяснение правдоподобным, но у меня есть основания считать его лживым. Вы, господин де Пероль, сказали нам неправду.
– Черт меня побери! – воскликнул тот. – Это уже наглость!
Но его голос утонул в криках наемных убийц:
– Давай, Плюмаж, говори! Выложи ему все!
Гасконец не заставил себя упрашивать.
– Во-первых, мои друзья, так же как я, знают, что ночной посетитель, предназначенный для наших шпаг, не кто иной, как принц…
– Принц! – хмыкнул, пожав плечами, Пероль.
Плюмаж продолжал:
– Да, принц Лотарингский, герцог де Невер.
– Ну, в таком случае вы знаете гораздо больше меня, – заметил Пероль.
– Ризы Господни! Это ведь не все. Есть еще кое-что, чего мои благородные друзья, возможно, и не знают. Аврора де Келюс не является любовницей господина де Невера.
– Даже так? – бросил Пероль.
– Она его жена! – отрубил Плюмаж.
Пероль побледнел и пролепетал:
– Откуда ты это знаешь?
– Знаю, и это главное. Откуда – это вас не касается. А сейчас я вам докажу, что знаю и еще кое-что. Они тайно обвенчались четыре года назад в келюсской церкви, и, если сведения мои верны, вы и ваш благородный патрон… – Плюмаж с издевательским видом снял с головы шляпу и закончил: – Были, господин де Пероль, свидетелями этого обряда.
Пероль не стал отрицать.
– Ну и к чему вы клоните, повторяя эти сплетни? – только и спросил он.
– К тому, чтобы открыть имя светлейшего сеньора, которому мы будем служить сегодня ночью, – отвечал гасконец.
– Невер женился на мадемуазель Авроре вопреки воле ее отца, – объявил Пероль. – Господин де Келюс жаждет отомстить. Чего проще.
– Да, ничего не было бы проще, если бы бедняга На Засове знал про этот брак. Но господину де Келюсу ничего не известно. Ризы Господни! Старый хитрюга не стал бы отправлять на тот свет самого богатого жениха Франции. Все давным-давно уладилось бы, если бы господин де Невер сказал старикану: «Король Людовик желает женить меня на своей племяннице принцессе Савойской, но я этого не хочу. Я тайно обвенчался с вашей дочерью». Но бедняжку-принца пугает репутация Келюса На Засове. Он обожает свою жену и боится за нее.
– И каков вывод? – прервал его Пероль.
– А таков, что мы работаем не на господина де Келюса.
– Это же ясно, – подтвердил Галунье.
– Как день, – зашумел хор голосов.
– Ну и на кого же вы, по-вашему, работаете?
– На кого? Хм… Кровь Христова! На кого? Вы знаете историю трех Филиппов? Нет? Ну тогда я вам расскажу ее в двух словах. Это три высокороднейших дворянина, чтоб мне пропасть! Один – Филипп Мантуанский, принц Гонзаго, между прочим, ваш господин – разорившееся и севшее в лужу высочество, готовый задешево продать душу первому встречному дьяволу; второй – Филипп де Невер, которого мы тут поджидаем, а третий – Филипп Французский, герцог Шартрский. Все трое, прах меня побери, красивы, молоды и блистательны. Даже если вы попытаетесь себе вообразить самую крепкую, высокую, небывалую дружбу, вы будете иметь разве что слабое представление о той любви, какую питали друг к другу три Филиппа. Так говорили о них в Париже. Королевского племянника, если позволите, мы оставим в стороне, он к нашему рассказу отношения не имеет. Мы будем заниматься только де Невером и Гонзаго, этими Пифием и Дамоном[14].
– Черт возьми! – воскликнул Пероль. – Уж не собираетесь ли вы обвинить Дамона в том, что он желает смерти Пифию?
– А что? – отвечал Плюмаж. – Подлинный Дамон, живший во времена сиракузского тирана Дионисия, был богат, а у подлинного Пифия не было ежегодного дохода в шестьсот тысяч экю.
– Каковой доход, – вставил Галунье, – имеется у нашего Пифия и единственным наследником какового является наш Дамон.
– Вы чувствуете, милейший господин де Пероль, насколько это все меняет? – продолжал Плюмаж. – Я добавлю, что у подлинного Пифия не было столь прекрасной возлюбленной, как Аврора де Келюс, а подлинный Дамон не был влюблен в красавицу или, верней сказать, в ее приданое.
– Совершенно верно, – вторично вставил Галунье.
Плюмаж наполнил свой кубок.
– Господа, – сказал он, – я пью за здоровье Дамона… я хотел сказать, Гонзаго, который завтра получит шестьсот тысяч дохода и мадемуазель де Келюс, если Пифий… я хотел сказать, Невер сегодня ночью уйдет из жизни.
– Здоровье принца Дамона Гонзаго! – закричали наемные убийцы, предводительствуемые братом Галунье.
– И что вы на это скажете, господин де Пероль? – торжествующе заключил Плюмаж.
– Чушь! – буркнул тот. – Клевета!
– Вы позволили себе грубость. Пусть мои доблестные друзья рассудят нас. Я беру их в свидетели.
– Ты сказал правду, Плюмаж! – зашумели доблестные друзья.
– Принц Филипп Гонзаго, – пытаясь сохранить достоинство, объявил Пероль, – выше подобных оскорблений, и ему нет нужды оправдываться.
Плюмаж остановил его:
– Вот что, милейший господин де Пероль, присядьте-ка.
Пероль отказался, и тогда гасконец силой усадил его на табурет, после чего обратился к своему помощнику:
– Ну как, Галунье, перейдем к более тяжким оскорблениям?
– Плюмаж! – произнес нормандец.
– Раз господин де Пероль не сдается, настал, дорогуша, твой черед взять слово.
Нормандец залился краской до ушей и опустил глаза.
– Но я не умею выступать публично, – пролепетал он.
– Попробуй! – предложил Плюмаж, закручивая усы. – Битый туз! Наши друзья простят тебе твою неопытность и молодость.
– Рассчитываю на их снисходительность, – промямлил робкий Галунье.
Голосом маленькой девочки, отвечающей на вопросы из катехизиса, Галунье начал речь:
– Господин де Пероль имеет все основания считать своего господина безукоризненным дворянином. Вот одна подробность, которую мне удалось случайно узнать. Я ничего дурного в ней не вижу, хотя иные злонамеренные души могут расценить ее по-другому. Когда три Филиппа вели в Париже веселую жизнь, настолько веселую, что король Людовик пригрозил сослать племянника в его владения… да, а происходило это года три назад, и я тогда служил у одного итальянского врача по имени Пьер Гарба, ученика небезызвестного Экзили[15].
– Пьетро Гарба-э-Гаэта! – прервал его Фаэнца. – Я знавал его. Большой был мерзавец.
Брат Галунье мягко улыбнулся.
– Это был человек степенный, – поправил он, – мирного нрава, истово верующий, ученый, как не знаю кто, а занимался он составлением благотворных микстур, которые сам он называл бальзамом долголетия.
При этих словах все виртуозы шпаги разразились хохотом.
– Битый туз! – бросил Плюмаж. – Да ты великолепный рассказчик! Продолжай!
Господин де Пероль вытер со лба выступивший пот.
– Принц Филипп Гонзаго, – продолжал Галунье, – частенько навещал добрейшего Пьера Гарба.
– Тише! – невольно воскликнул Пероль.
– Громче! – закричали храбрецы.
Они от души веселились, тем паче что знали: цель этого спектакля – увеличение платы.
– Продолжай, Галунье, продолжай! – кричали они, тесней окружив нормандца и Пероля.
А Плюмаж, ласково погладив своего помощника по затылку, произнес прямо-таки отеческим тоном:
– Ризы Господни! Малыш имеет успех.
– Мне очень жаль, – промолвил Галунье, – что я вынужден повторить слова, которые, похоже, не по нраву господину де Перолю, но истина состоит в том, что принц Гонзаго весьма часто навещал Гарба, вне всяких сомнений, чтобы набираться у него знаний. И как раз в это время юный герцог де Невер стал чахнуть.
– Клевета! – крикнул Пероль. – Гнусная клевета!
Галунье с невинным видом поинтересовался:
– Мэтр, а разве я кого-нибудь обвинял?
Подручный принца Гонзаго до крови прикусил губу, а Плюмаж бросил:
– Милейший господин де Пероль больше не будет таким невоздержанным.
Тот вскочил.
– Надеюсь, вы мне позволите уйти отсюда? – со сдержанной яростью осведомился он.
– Ну конечно! – смеясь от всей души, отвечал гасконец. – Мы даже проводим вас до замка. Добряк Келюс, наверно, уже проснулся, так что мы объяснимся с ним.
Пероль рухнул на табурет. Лицо его позеленело. Безжалостный Плюмаж протянул ему стакан.
– Выпейте, подкрепитесь, – предложил он. – А то у вас такой вид, будто вам худо. Всего глоточек… Не хотите? Тогда просто посидите, придите в себя и позвольте говорить этому плуту-нормандцу. Он красноречивей, чем адвокат в парламенте.
Брат Галунье благодарно поклонился Плюмажу и продолжал:
– Начались толки: «Ах, бедный молодой герцог де Невер умирает». Забеспокоились и двор, и город. Еще бы, Лотарингский дом – один из самых знатных домов во Франции! Король осведомлялся о его здоровье. Филипп, герцог Шартрский, был безутешен…
– Но еще безутешней, – прервал его Пероль, сумевший придать своему тону проникновенность и убежденность, – был Филипп, принц Гонзаго!
– Боже меня упаси противоречить вам! – воскликнул Галунье, чья неизменная любезность должна бы послужить примером всем спорящим. – Я даже уверен, что принц Филипп Гонзаго был крайне огорчен, и вот доказательство тому: каждый вечер, облачившись в ливрею лакея, он приходил к мэтру Гарба и всякий раз с унылым видом повторял: «Это слишком затягивается, доктор, слишком затягивается!»
В низеньком зальце кабачка «Адамово яблоко» сидели сплошь убийцы, и тем не менее все они содрогнулись. Холодок пробежал по спине у каждого. Плюмаж грохнул кулаком по столу. Пероль, не промолвив ни слова, опустил голову.
– Как-то вечером, – продолжал брат Галунье, непроизвольно понизив голос, – Филипп Гонзаго пришел раньше, чем обычно. Гарба пощупал ему пульс, тот был лихорадочно частый. «Вы сегодня много выиграли в карты», – сказал Гарба, хорошо знавший принца. Гонзаго рассмеялся и ответил: «Напротив, я проиграл две тысячи пистолей. – но тут же добавил: – Невер хотел сегодня пофехтовать в академии, но у него нет даже сил держать шпагу». – «Значит, это конец, – пробормотал доктор Гарба. – Возможно, завтра…» Но, – поспешил добавить почти ликующим голосом Галунье, – каждый день приносит свои сюрпризы. Назавтра Филипп, герцог Шартрский, посадил Невера к себе в карету и – гони, кучер, в Турень! Короче, его высочество увез Невера в свои владения. А оттуда молодой герцог в поисках солнца, тепла, жизни переплыл Средиземное море и прибыл в Неаполитанское королевство. Филипп Гонзаго пришел к моему хозяину и приказал ему отправляться туда же. Я уже стал собирать вещи, но, к несчастью, ночью у моего хозяина разбился перегонный куб. Бедный доктор Пьер Гарба скончался на месте, вдохнув испарения своего эликсира долголетия.
– Ах, достойный итальянец! – раздался чей-то голос.
– Да, я тоже очень горевал по нему, – простодушно сообщил Галунье. – Но вот чем кончилась эта история. Полтора года Невер провел вне Франции. Когда он вернулся ко двору, все были поражены: Невер помолодел на десяток лет! Невер был силен, зорок, неутомим. Короче, вы сами знаете: сейчас он первая шпага в целом свете после красавчика Лагардера.
Скромно потупив глаза, брат Галунье умолк, а Плюмаж заключил:
– Вот почему господин Гонзаго, чтобы одолеть его, счел необходимым нанять восемь учителей фехтования… Битый туз!
Воцарилось молчание. Пероль прервал его.
– И какова же цель этого словоблудия? – поинтересовался он. – Увеличение платы?
– И притом значительное, – подтвердил гасконец. – Честно говоря, нельзя брать ту же плату от отца, жаждущего отомстить за честь дочери, и от Дамона, желающего до срока наследовать Пифию.
– И чего вы требуете?
– Утроить сумму.
– Согласен, – не раздумывая бросил Пероль.
– Во-вторых, после исполнения мы все должны стать слугами дома Гонзаго.
– Согласен, – повторил доверенный принца.
– В-третьих…
– Вы слишком много требуете… – начал Пероль.
– Разрази меня гром! – вскричал Плюмаж, обращаясь к Галунье. – Он считает, что мы слишком много требуем!
– Ну будьте же справедливы! – примирительно заговорил нормандец. – А ежели королевский племянник захочет отомстить за друга?
– В этом случае, – ответил Пероль, – мы пересечем границу, Гонзаго выкупит свои владения в Италии, и там все мы будем в безопасности.
Плюмаж вопросительно взглянул сперва на Галунье, потом на остальных своих единомышленников.
– Уговорились, – объявил он.
Пероль протянул ему руку.
Гасконец не принял ее. Он хлопнул по своей шпаге и сказал:
– Вот нотариус, который послужит мне гарантией вашей честности, милейший господин де Пероль. Битый туз! Попробуйте только надуть нас!
Пероль, обретший свободу, направился к двери.
– Но если вы его упустите, договора не было, – объявил он с порога.
– Само собой разумеется. Можете спокойно спать, милейший господин де Пероль!
Уходящего конфидента принца Гонзаго провожали раскаты смеха, а затем все голоса слились в ликующем хоре:
– Вина! Вина!
IV
Маленький Парижанин
Только-только пробило четыре пополудни. У наших храбрецов еще было полно времени. Если не считать Галунье, который все чаще бросал взгляды на косоглазую толстуху и шумно вздыхал, все веселились.
В зальце кабачка «Адамово яблоко» пили, кричали, пели. А на дне келюсских рвов косцы, поскольку жара спала, продолжали сгребать сено.
Вдруг от кромки леса донесся стук копыт, а спустя некоторое время во рву раздались вопли.
Это косцы с криками разбегались от небольшого отряда волонтеров, награждавших их ударами шпаг плашмя. Волонтеры приехали за фуражом, и, разумеется, лучшего сена они не нашли бы нигде.
Восемь наших храбрецов подбежали к оконцу, чтобы лучше видеть.
– Отважные ребята! – заметил Плюмаж-младший.
– Не побоялись подъехать под самые окна маркиза! – добавил Галунье.
– Сколько их? – Три, шесть, восемь…
– Ровно сколько нас.
Фуражиры же тем временем спокойно набирали себе сена, смеясь и перекрикиваясь во все горло. Они прекрасно знали, что старинные фальконеты Келюса давно уже молчат.
Они тоже были в кожаных полукафтанах, лихо заломленных шляпах и с длинными рапирами, почти все молодые, только у двоих или троих в усах пробивалась седина, но, в отличие от наших мастеров шпаги, у них у каждого из седельных кобур торчали пистолеты.
Обмундировка у них была крайне разномастная. В этом маленьком отряде можно было увидеть поношенные мундиры самых разных регулярных частей. Были тут два егеря из полка де Бранкаса, канонир из Фландрской бригады, каталонский стрелок из-за Пиренеев и даже старик-арбалетчик, который, может быть, участвовал еще во Фронде[16]. Одежда остальных уже давно утратила свои отличительные признаки, точь-в-точь как стершиеся медали. А вместе их вполне можно было принять за обычную шайку разбойников с большой дороги.
И то сказать, эти искатели приключений, взявшие себе имя королевских волонтеров, мало чем отличались от разбойников.
Закончив свои труды и навьючив лошадей, они поднялись наверх. Их главарь, один из двух стрелков де Бранкаса, носивший галуны бригадира, огляделся и крикнул:
– Сюда, господа! Вот где наше место!
И он указал пальцем на кабачок «Адамово яблоко».
– Ура! – закричали фуражиры.
– Государи мои, – пробурчал Плюмаж-младший, – советую вам снять шпаги со стены.
В один миг все пояса были застегнуты, и восемь наших храбрецов, отойдя от окошка, уселись за столы.
В воздухе запахло большой потасовкой. Брат Галунье кротко улыбался в редкие усишки.
– И мы утверждаем, – заговорил Плюмаж, чтобы создать видимость непринужденной беседы, – что лучшая стойка, когда сражаешься с левшой, а он крайне опасен…
В это время в дверях показалась бородатая физиономия предводителя мародеров.
– Ребята, а кабачок-то занят! – крикнул он.
– Так освободим его! – ответили его подчиненные.
Предложение было простое и логичное. У командира, которого звали Карриг, никаких возражений против него не имелось. Волонтеры спешились и привязали своих коней, навьюченных вязанками сена, к кольцам, вбитым в стену кабачка.
Наши виртуозы шпаги продолжали сидеть как ни в чем не бывало.
– А ну, выметайтесь, да поживей! – объявил Карриг, вошедший первым. – Здесь места хватит только для королевских волонтеров.
Ответом ему было молчание. Только Плюмаж полуобернулся к друзьям и тихо сказал:
– Спокойно, дети мои! Не будем выходить из себя и заставим господ королевских волонтеров поплясать.
Люди Каррига уже ввалились в кабачок.
– Вы слышали, что вам сказано? – бросил тот.
Учителя фехтования поднялись и вежливо поклонились.
– Да вышвырнуть их через окно! – предложил канонир.
При этом он взял полный стакан Плюмажа и поднес его к губам. А Карриг продолжал:
– Вы что, мужланы неотесанные, не видите, что нам нужны ваши кувшины, столы и табуреты?
– Битый туз! – рявкнул Плюмаж-младший. – Сейчас вы у нас, голуби мои, все получите!
И он разбил кувшин о голову канонира, а брат Галунье бросил свой тяжелый табурет в грудь Каррига.
В тот же миг в воздухе сверкнули шестнадцать клинков. Все, находившиеся здесь, были опытные, храбрые вояки и большие любители подраться. В схватку они вступили все разом и с великим удовольствием.
В шуме выделялся тенор Плюмажа.
– Сын человеческий! Задайте им! Задайте! – кричал он.
На это Карриг и его люди, бесстрашно бросившись в атаку, отвечали:
– Вперед! Лагардер! Лагардер!
И тут произошла неожиданная развязка. Плюмаж и Галунье, бывшие в первом ряду, отступили и толкнули между двумя сражающимися отрядами массивный стол.
– Битый туз! – крикнул гасконец. – Всем опустить шпаги!
Трое или четверо волонтеров уже получили царапины. Штурм им не удался, и они только теперь сообразили, с кем имеют дело.
– Что это вы тут кричали? – дрожащим от волнения голосом спросил брат Галунье. – Что кричали?
Остальные учителя фехтования ворчали недовольно:
– Да мы их тут, как котят, передавим!
– Тихо! – властно остановил их Плюмаж и обратился к пришедшим в смятение волонтерам: – А ну, отвечайте честно и без утайки, почему вы кричали «Лагардер!»?
– Потому что Лагардер – наш командир, – ответил Карриг.
– Шевалье Анри де Лагардер?
– Да.
– Наш Маленький Парижанин! Наше сокровище! – заворковал Галунье, у которого даже глаза увлажнились.
– Минутку, – остановил его Плюмаж. – Тут нужно разобраться. Мы оставили Лагардера в Париже, он служил в гвардейской легкой кавалерии.
– Лагардеру наскучила эта служба, – сообщил Карриг. – Он оставил себе только мундир и сейчас командует в этой долине ротой королевских волонтеров.
– Раз так, – приказал гасконец, – всем шпаги в ножны! Сын человеческий! Друзья Маленького Парижанина – наши друзья, и сейчас мы вместе выпьем за первую в мире шпагу.
– Согласен! – сказал Карриг, понявший, что его отряд легко отделался.
Господа королевские волонтеры торопливо вкладывали шпаги в ножны.
– А хотя бы извинения мы получим? – осведомился гордый, как все кастильцы, Пепе Убийца.
– Дружок, ежели у тебя так горит душа, ты получишь удовлетворение, сразившись со мной, – отвечал Плюмаж. – Что же касается этих господ, они под моим покровительством. За стол! Эй, вина! Я ошалел от радости! – И он протянул Карригу свой стакан со словами: – Имею честь представить вам моего помощника Галунье, который, не в обиду будь вам сказано, намеревался научить вас пляске, о какой вы даже и представления не имеете. Он, как и я, преданный друг де Лагардера.
– И гордится этим, – добавил брат Галунье.
– Что же до этих господ, – продолжал гасконец, – уж вы простите им их дурное настроение. Они приготовились разделаться с вами, мои храбрецы, а я вырвал у них кусок изо рта, опять же не в обиду будь вам сказано. Выпьем!
Все выпили. Последние слова Плюмажа польстили его друзьям, а господа королевские волонтеры, похоже, сделали вид, будто не заметили их, и не выразили обиды. И то сказать, они избавились от изрядной взбучки.
И пока толстуха пошла в погреб за холодным вином, остальные вынесли на лужайку столы, скамейки и табуреты, поскольку зальчик «Адамова яблока» оказался слишком мал для столь воинственной компании.
Вскорости все, вполне довольные, расселись за столами.
– Поговорим о Лагардере! – предложил Плюмаж. – Это ведь я дал ему первые уроки обращения со шпагой. Ему не было еще и шестнадцати, но какие надежды он подавал!
– Сейчас ему чуть больше восемнадцати, – сказал Карриг, – и, Бог свидетель, он их оправдал.
Виртуозы фехтования невольно прониклись интересом к герою, о котором им уже прожужжали уши. Они слушали, и ни у одного из них не возникло желания встретиться с ним иначе как за столом.
– Так, говорите, он оправдал надежды? – воодушевившись, продолжал Плюмаж. – Семь смертных грехов! И конечно, он все так же красив и так же бесстрашен как лев!
– Все так же счастлив с прекрасным полом! – пролепетал Галунье, залившись краской до кончиков ушей.
– Такой же ветреник, – бросил гасконец, – такой же сумасброд!
– Укротитель наглецов, защитник слабых!
– Буян, гроза мужей!
Наши два друга чередовались, как пастухи Вергилия: Arcades ambo[17].
– А какой игрок!
– А как он швырял золотом!
– Скопище всех пороков, ризы Господни!
– Средоточие всех добродетелей!
– Само безрассудство!
– А сердце, сердце – золотое!
Последнее слово все же принадлежало Галунье. Плюмаж с чувством расцеловал его.
– За здоровье Маленького Парижанина! За здоровье де Лагардера! – вскричали они в один голос.
Карриг и его люди с энтузиазмом подняли кубки. Пили стоя. Учителям фехтования пришлось тоже встать.
– Но, черт побери, объясните хотя бы, кто такой этот ваш Лагардер! – потребовал маленький бретонец Жоэль де Жюган, поставив на стол кубок.
– У нас от него уже в ушах звенит, – заявил Сальданья. – Кто он? Откуда появился? Чем занимается?
– Голубь мой, – отвечал Плюмаж, – он дворянин под стать самому королю. А появился он с улицы Круа-де-Пти-Шан. Чем занимается? Проказничает. Вы удовлетворены? А ежели хотите услышать поподробнее, тогда налейте.
Галунье наполнил ему стакан, и гасконец после недолгого сосредоточенного молчания начал рассказ:
– Ничего чудесного в этой истории нет, верней, когда рассказываешь, все выглядит просто. Это надо было видеть. Что до его происхождения, я сказал: он благородней короля, и буду стоять на этом, но на самом-то деле никому не известно, кто его отец и мать. Когда я повстречался с ним, ему было лет двенадцать, а произошло это в Фонтанном дворе перед Пале-Роялем. Он как раз дрался с полудюжиной уличных мальчишек, причем все они были старше его. Из-за чего? Оказывается, эти юные разбойники хотели отнять деньги у старухи, торгующей ватрушками под аркой особняка Монтескье. Я спросил, как его зовут. Лагардер. Кто его родители? У него нет родителей. Кто же о нем заботится? А никто. Где он живет? На разрушенном чердаке в старом особняке де Лагардеров на углу улицы Сент-Оноре. А занятие какое-нибудь у него есть? Даже два. Он ныряет с Нового моста, дает представления в Фонтанном дворе, изображая человека без костей. Битый туз! Превосходные занятия!
Вы ведь не парижане, – сделал отступление Плюмаж, – и не знаете, что это такое – нырять с Нового моста. Париж – город зевак. Парижские зеваки бросают с Нового моста в реку серебряные монетки, а отчаянные мальчишки с опасностью для жизни прыгают за ними. Это развлекает зевак. Сын человеческий! Величайшее из всех наслаждений – отколотить палкой кого-нибудь из этих сукиных детей горожан! И стоит это недорого.
Ну а человека без костей увидеть не редкость. Но этот молодчага Лагардер делал со своим телом что хотел. Он становился то длинней, то короче, на месте рук у него оказывались ноги, а на месте ног руки, а однажды я видел, как он передразнивал причетника церкви Сен-Жермен-л’Оксерруа, у которого был горб спереди и сзади.
Короче, этот светловолосый, розовощекий мальчонка понравился мне. Я вырвал его из рук недругов и сказал: «Эй, плутишка! Хочешь пойти со мной?»
А он мне ответил: «Нет, потому что мне нужно заботиться о матушке Бернар». Матушка Бернар была старая нищенка, которая жила на разрушенном чердаке. Каждый вечер малыш Лагардер приносил ей то, что заработал, ныряя и изображая человека без костей.
Тогда я ему расписал все прелести фехтовального зала. Глаза у него загорелись, но он ответил мне с сокрушенным вздохом: «Я к вам приду, когда выздоровеет матушка Бернар».
И он ушел. Ей-богу, я о нем и думать забыл.
А через три года мы с Галунье видим, как к нам в зал входит робкий и смущенный херувимчик изрядного роста.