Тал Жайлау. Библио-роман
Дала Ар ничего не ответил. Он и сам не знал, что он делал так далеко от своего города. Сказать, что он поехал в далекий город, чтобы посетить библиотеку и увидеть книги? Вряд ли этот здоровяк поймет. Сказать, что он тайком сбежал из своего города, не уведомив никого? И сейчас, в родном городе, его, поди, уже хватились. Ах, как глупо все это получилось. Нет, он лучше ничего не скажет этому подозрительному здоровяку. Может он лазутчик, и что-то пытается разузнать? Впрочем, что полезного может сказать он, несмышленый юноша, попавший в такую передрягу, врагам? Какой от него толк? Он кроме книг-то в своей жизни ничего больше не видел.
Брасс обиженно засопел, и прилег на свое ложе. И, немного покряхтев, вскоре захрапел.
– Turа!13 – донесся сердитый окрик и следом хлесткий звук удара плетки.
– Ааа! – закричал от боли кто-то и застонал, слезливо прося пощады. Дала Ару стало жутко и страшно. Он пытался скрыть, спрятать страх, но от этого стало еще тревожней.
– У тебя есть дети, тюрк? – донесся голос Брааса, и Дала Ар облегченно вздохнул. Беседа, хоть немного, но все же отвлекала от ужаса неизвестности, охватившего пленника.
– Нет, – с трудом выдавил из себя Дала Ар.
– Ты еще совсем юн, тюрк, снисходительно усмехнулся чужестранец. – А вот у меня есть дети.
– А где же твои дети? —боязливо прислушиваясь к шуму на улице, спросил Дала Ар.
– Они далеко, Ар, – неопределенно махнул здоровяк. – В той далекой прежней жизни.
– Тебя тоже захватили в плен?
– Нет, – пробурчал Браас, беспечно сложив руки на широкой груди. – Я попал в кабалу за долг. За дурацкий долг. Все получилось глупо, что уж там говорить. Эх!
Здоровяк вздохнул и отвернулся к стене. А снаружи продолжал стонать человек, моля о пощаде. Но суровый палач не унимался и продолжал нещадно стегать его плетью.
– Скажи Браас, а ты из алеманов14? – пытался поддержать разговор Дала Ар, чтобы не слышать эти чудовищных звуков. Но все было бесполезно, к одному голосу добавились другие, и все вокруг наполнилось истошными воплями.
А Браасу было все равно, он словно не слышал ничего. Равнодушно зевая, он приподнялся и приготовился рассказывать:
– Нашим городом действительно владеют алеманские короли, но там живет другой народ. Их называют баваты.
– Баваты? – удивленно протянул Дала Ар. – Баваты! – беззвучно повторил он про себя.
– Но наш род помнит свои корни, и мы ведем свой род с древнего кельтского рода Хорана. Кстати, кельты, говорят, пришли из ваших степей. Ведь в переводе с вашего языка, слово «кельты» означает пришедшие.
– Действительно, кельты – пришли, – удивился Дала Ар.
Наконец голоса за окном стихли, и опять донеслась далекая многоязыкая разноголосица, из которой Дала Ар пытался выцедить что-то знакомое и понятное, но из-за волнения ничего не получалось. Слова превращались в единый гул.
– Кха кха… Замучил этот кашель, – захрипел Браас. – Я белг, кха кха. Те земли принадлежали кельтам. Потом пришли баваты, а после них римляне и алеманы. Это долгая история.
– Твои земли, наверное, красивые? – с тоской в голосе спросил Дала Ар, вспоминая наполненный весенней силой, великолепный Сейхун. Сердце защемило от тоски по родным землям.
– Мои земли, …они очень красивые, Ар. Эх-х-х, они удивительно красивые. Там много полей, лугов, полных рек. Сочных трав и красивых женщин. Там сильное вино, юноша. Как я скучаю по нашим винам, если бы ты знал… Эх…
Скажи, Ар, у вас пьют вино?
– Нет, – возмутился он. – На то запрет. Мы молимся Аллаху.
– Как скучно, – зевнул Брас и разочарованно вздохнул. – Мне скучно там, где не пьют вина.
Дала Ар промолчал о том, что, несмотря на запреты и наказания, пьянство есть и у них. Пьяницы находят пути, чтобы предаться хмелю, и с ними трудно бороться. Но ему не хотелось говорить об этом белгу. Его, Дала Ара, город, непорочный и целомудренный. И даже о нем мысли должны быть чистые, как прозрачные воды Сейхуна
– Ты тоже воин, Дала Ар?
– Я из рода великого Коркыта15. Мои предки были музыкантами при дворе правителя.
– А кто такой Коркыт?
– Это наш великий предок! – горделиво вытянулся Дала Ар. – Он создал музыку.
– Так ты музыкант?
– Я писарь. Переписчик при книгохранилище.
– Как же так получилось, что ты попал в это подземелье? – сочувственно покачал головой Браас. – Ведь это казарма, где готовят воинов. Мы солдаты. Нам нужно уметь махать мечом, а не пером макать.
– Разве меня кто- то спрашивал? – усмехнулся Дала Ар.
– Ты прав, покупатели не спрашивают, – согласился Браас. – Но ничего, я тебя научу держать меч.
– Но ты ведь стар, чтобы воевать?
– Мне всего лишь 35 лет, юноша, – усмехнулся здоровяк. – Не юноша, но и не старик. И поднять меч я еще в состоянии. Я ведь рыцарь, а они не бывают стариками. Я командовал отрядом меченосцев при осаде Иерусалима и являюсь опытным воином Крестового похода. Я вольный воин и добровольно вступил в войско Раймунда IV16.
– Но как ты попал сюда? – снова повторил вопрос Дала Ар. – Неужели твой долг был таким большим?
– Дело не в долге, а в одном мерзком псе. Рыцарь, которому я задолжал, продал меня сарацинам.
– И ты дал себя взять?
– Почему? – возмущенно поднялся здоровяк. – Да я бился, как лев. Я уничтожил дюжину, прежде чем они меня взяли. Ведь в этих самых руках все еще много силы. А ты говоришь – старик, – обиженно насупился Браас.
– Прости, я не хотел обидеть тебя.
– Да ладно, ты еще совсем молод, чтобы понимать обиды. Да и я так много ранен, что обиды не трогают меня.
– А ведь Иерусалим и для нас священный город, – задумчиво произнес Дала Ар. – Такой же священный, как и благословенные Мекка и Медина.
– Там Гроб Господний, друг мой. И для нас он более священен. Мы столько пролили крови ради этого города и дрались ожесточенно. Враги бежали при виде нас. Но потом рыцари обезумели от трофеев, алчность и жадность стали нашими спутниками. Воины разлагались на глазах. Кутеж и пьянки стали царить в некогда строгих гарнизонах. И если бы не все это, то не оказался бы я, славный воин из рода Хоранов, здесь, в настолько темном подземелье, что не вижу даже своего собеседника.
Здоровяк внезапно вскочил на ноги и угрожающе помахал невидимому врагу.
– А сейчас? – развел руками и жалостно вздохнул Браас. – Я действительно стал стариком. Оборванный, грязный, жалкий. Ты прав, я старик. И мы все, воины крестоносцы, стали стариками. Жалкие остатки некогда великого войска стали ныне рабами. Эх!
Брас нервно стал ходить по узкой каморке и со злости ударил кулаком в стену.
– А ведь до войны я работал гончаром. Меня знал весь наш город. Ко мне приезжали за кувшинами из других графств. Даже из самого Великого Рима. Все знали Брааса из Неймегана.
– Зачем ты пошел на войну?
– Я был глуп. Был юн. Мне казалось стыдно обжигать горшки, когда люди воюют за священное дело. Наши бароны кинули клич, и мы, тогда еще юноши, побежали на священный призыв. Я даже оставил жену и детей. Священный долг был важнее.
– Трудно, наверное, бросить семью и уйти на войну.
– Мне хотелось быть героем. Вчерашние голодранцы приезжали героями, облаченными в доспехи. А в их мешочках звенели золотые монеты. Они становились богачами и уважаемыми людьми. Перед ними преклонялись, их любили. А я все продолжал обжигать горшки. И мне захотелось поймать удачу за хвост. Тоже вернуться рыцарем с огромным мечом и с блестящими доспехами, чтобы я гордо ехал на своей лошади по своему городу, а люди при виде меня приветствовали бы и отдавали честь. Они бы восторженно кричали: – Да это же сам великий рыцарь Браас из рода Хоран. Славный воин, истребитель неверных. Спаситель Гроба Господнего.
Мне хотелось славы, Ар. Мне хотелось почета. И много денег.
– Все хотят этого.
– О, я знаю, что вы, тюрки, славные воины. И воинская слава для вас не пустой звук.
– Я никогда не был воином. Я даже меч не могу держать. И из лука плохо стреляю. Меня учили переписывать книги в библиотеке правителя Дженда. Мы – хранители книг. Для других все тюрки – воины. А мы тоже разные. И я вышел в путь, чтобы посетить славные города, где были большие хранилища книг. Я вышел за знаниями, а меня записали в солдаты.
– Печально, мой друг, – сочувственно сказал Браас. – Теперь ты не книгохранитель. Теперь ты воин. Мы гулямы17, и наша участь теперь воевать за наших хозяев.
– Но я не хочу быть воином, – запальчиво воскликнул Дала Ар. – Я не хочу убивать. Война несет зло, а мои руки хотят творить добро, но не зло.
– Теперь не мы хотим, а за нас хотят. Мы – всего лишь орудие, и наша воля больше не принадлежит нам, – вернулся на свое место Брасс. – Забавно, что книгочей и гончар стали гулямами. Но такова жизнь. В ней все случайно. Ты лучше не думай об этом, завтра ты ко всему привыкнешь. А теперь давай спать. Сон важнее всего. Он лечит душу и исцеляет тело. Спи, мой друг. Спи!
И что-то пробормотав на незнакомом языке, громко захрапел.
А юноша никак не мог заснуть. Он видел величественно несущий свои воды Сейхун, своего учителя – мудрейшего Окырмана, и бесчисленное количество книг в Доме Чтения, наполняющих его сердце вечным восторгом и ощущением нескончаемого праздника. Увидит ли он теперь их? Кто его знает? Прав чужеземец, все в этой жизни случайно. И лучше всего в данном случае – научиться быстрее засыпать.
А на улице в темноте громко ухала чужестранная сова.
Глава 3. Тай Казан
– Гууу! – загудело что-то тяжелое и с шумом остановилось, задрожав всей своей мощью. Алма проснулась от толчка и осоловело оглянулась вокруг. Прямо перед ней сияли голубые купола древнего здания. А вокруг было полно людей в пестрых халатах и в белых платках. Неужели она все еще в Газне? В Древней Газне, которая так часто и настойчиво приходит к ней во сне?
Но действительность стала постепенно вырисовываться перед ней сквозь стекло автобуса, в образах мужчин в джинсах и женщин в юбках, и хоть и старыми, но, все же, современными домами вокруг древнего здания.
Спросонья Алма продолжила свой сон в реальности, и мозг услужливо напомнил те детали, которые вплелись в пробуждающееся сознание. Ведь настолько живой и реальной была картина, которую она видела во сне. Этот сон она видела с самого детства. Она была там лишь невидимым зрителем, сидящим в темном зале, далеко от сцены. Иногда сон дополнялся, расширяясь во времени и пространстве. А порой, наоборот сжимался, концентрируясь лишь на одном фрагменте, который кочевал из сна в сон, он настолько был ярким, красочным и осязаемым, словно Алма сама была частью древней Газны. А реальность казалась настолько зыбкой, что проснувшись, она долго не могла отойти от ночных видений.
Она любила сны. Порой, сны завлекали настолько сильно, что она временами теряла связь с реальностью. И проснувшись, в полусонной дневной рутине с нетерпением дожидалась ночи, чтобы вновь окунуться в эти загадочные миры из книг. Порой, сны имели продолжение, прерываясь лишь утром, от звука будильника. И следующая серия ждала ее в очередную ночь. Алма научилась не только жить во сне, но и порой управлять ими, внося свои коррективы в сценарий. И сознательно растягивала сны на серии, пока ей не надоедал сюжет. Но те сны всегда были основаны на том, что она видела, или читала. Ее сны не появлялись ниоткуда, они все имели четкое происхождение. Процесс возвращения из сна был привычно долгим и даже механическим, и машинальным. И сейчас, полусонно рассматривая пассажиров автобуса, выходящих из салона, она усиленно возвращала себя в эту реальность, вспоминая события последних дней. Как купила билет на самолет в Шымкент, и, не задерживаясь в городе, выехала в сторону Туркестана на автобусе. Хотя ее путь лежал еще дальше, в сторону Кызылординской области, где находится загадочное поселение Тал Жайляу.
Наконец, все пассажиры покинули салон, и Алма вышла из автобуса последней, оказавшись на знойной, шумной площади перед мавзолеем. Туркестан, представлявшийся ей древним и таинственным, словно из какой-нибудь восточной сказки, всегда манил ее. Перед ней рисовались картины величественных куполов, шумных базаров с пестрыми, диковинными товарами и ароматными запахами. И люди там должны быть такими же древними, как сам город. Так, наверное, выглядела неведомая Газна в реальности, ведь во сне она была прекрасной.
Но ее встретил обычный и даже достаточно современный, но все же провинциальный городок, ничем не отличающийся от других. Здесь был тот же ровный, где-то облупленный, ряд стандартных домов, утыканный хаотичными магазинчиками и безобразными рекламными плакатами, слишком характерными для современной действительности. И только древний мавзолей своей архаичностью уравнивал историческое восприятие города.
Алма сначала растерялась от обилия людей на площади перед мавзолеем. Но увидев группу паломниц из автобуса, незаметно пристроилась к ним. Позади шла пожилая женщина в очках. Заметив Алму, она чуть замедлила шаг и поравнялась с ней.
– Ты паломница, доченька? – приветливо улыбнулась она. – Ты уже была у Арыстанбаб?
– Нетнет, я не паломница, – отрицательно покачала она головой. – Я туристка, никогда не была здесь.
– Так ты туристка, – разочарованно протянула она, неодобрительно оглядев тесные джинсы и облегающую кофту Алмы. Но снова улыбнувшись, деловито протянула руку: – В любом случае, ты пришла поклониться духу великого Яссауи, пусть даже как туристка. А значит одна из нас. Меня зовут Шолпан тате.
И критически посмотрев на непокрытую голову Алмы, укоризненно покачала головой:
– Здесь не принято ходить в таком виде. Это место святое, и мы не должны оскорблять своим видом духи предков.
– Разве они нас видят? – искренне удивилась Алма.
– Не просто видят, но и читают наши мысли, – испуганно прижав палец к губам, прошептала Шолпан тате. – Не нужно их гневить.
И вытащив из сумки белый платок, она заботливо накинула на голову Алмы.– Нельзя посещать святые места с непокрытой головой.
Алма лишь усмехнулась, но не стала перечить женщине.
– Вот теперь порядок, – удовлетворительно крякнула Шолпан тате. – Теперь можно идти.
….
Вблизи, мавзолей оказался по-старинному величественным, хоть и был покрыт строительными лесами, портившими его архаичность. Шумно было не только снаружи, но и изнутри, где в прохладных залах сновало много людей.
– Это все туристы или паломники?
– Между туристами и паломниками очень тонкая грань, – поправила очки Шолпан тате, разглядывая большой казан, стоявший в центре мавзолея.
Алма тоже присмотрелась к артефакту, пытаясь увидеть то, что так заинтересовало спутницу. На вид это была большая, даже огромная утварь, и не было ничего примечательного в нем.
– А чем отличается паломник от туриста?
– Намерением. Паломник вышел в путь, чтобы достигнуть духовного совершенствования. А турист путешествует, чтобы увидеть новое, развлечься. У туриста приземленное желание, в то время как у паломника – возвышенное. Турист развлекает себя, даже если путь трудный. А для паломника трудности, преодолеваемые в пути, считаются духовно очищающими и рассматриваются как акт преданности Богу
– А нет ли в этом гордыни? – ехидно спросила Алма. – Ранжировать людей по намерениям?
Шолпан строго посмотрела на нее поверх очков.
– Ранжировать – это ставить кого-то выше, а кого-то ниже. А я говорю о различии, – назидательно объяснила она Алме, словно несмышлёному ребенку.
– Простите, если я бестактна, – извинилась Алма. – Мне просто хотелось бы понять смысл паломничества. Ведь духовно очиститься можно и дома, не выезжая никуда?
– У каждого свое намерение, – терпеливо объясняла Шолпан тате. – Лично мне это нужно, чтобы набраться духа, обновиться. Прикоснуться к местам силы и получить от них поддержку, очиститься и зарядиться. Ведь эти места полны той энергии, которой не получишь, сидя дома. Паломничество – это духовное подвижничество, часть моей веры.
Слова паломницы не укладывались в голове Алмы. До этого она никогда не встречала паломников, разве что в книгах. Они ей виделись изможденными путниками в оборванных лохмотьях, бредущих по безводной пустыне. В книгах они были полны духа и внутренней веры. Но здесь, в этой сутолоке, трудно было ощутить ту чистоту, о которой говорит Шолпан тате. Но, возможно, Алма многого не понимает.
– Многое не объяснить словами. Это нужно прочувствовать, – словно услышав ее мысли, сказала паломница. – Раньше я тоже многое не понимала. Более того, я сама во многое не верила. И если бы мне, преподавательнице научного атеизма кто-нибудь сказал, что буду паломницей, то я бы рассмеялась в лицо. Но время все меняет, и никогда не знаешь, насколько ты изменишься в будущем. Порой я сама не понимаю, что делаю. Но понимание истины, которую обрела, позволяет мне жить более гармонично и счастливо. Я словно только сейчас ощутила саму жизнь, хотя тоже многого не понимаю. И самое главное, в дороге я учусь еще больше любить Бога и его творения.
Шолпан тате говорила, не переставая разглядывать казан. Что она могла там увидеть особенного? Алма начала терять терпение.
– Каждый раз я смотрю на этот казан, и постоянно нахожу в нем новые грани. Знаменитый Тай казан. Король всех казанов! – восхищенно разглядывая казан, воскликнула паломница. – Это чудо! Это самая большая по всему восточному мусульманскому миру чаша для воды.
– Сколько же нужно еды, чтобы его заполнить? – изумленно спросила Алма, обойдя казан.
– В нем не варили еду. В Тай казане была освященная вода, которую давали паломникам. А воду брали из кудыкханы, колодезной, которая находилась здесь же. Воду из этого колодца считали священной, и ею наполняли Тай казан и раздавали паломникам в дни мусульманских праздников. Кстати, в этой кудыкхане были установлены светильники, два из которых хранятся в Лувре и Эрмитаже. Также был потерян зеленый флаг, который украшал этот мавзолей. Многое разворовали из этого мавзолея. Да и самого колодца уже нет. Не умеем мы хранить свои ценности. Эх, – сокрушенно вздохнула Шолпан тате.
– А что написано? – пыталась разглядеть Алма орнаментальную вязь-надпись на тулове казана.
– В центре – «Будь благословен». А чуть дальше, написаны слова мастера: «Сделал бедный раб, нуждающийся в Аллахе Всевладеющем, мастер Абд ал-азиз, сын мастера Шараф ад-дина Тебризи». В нижней части 22 раза повторяется на арабском языке «Власть принадлежит Аллаху».
– Вы знаете арабский?
– Нет, я не знаю арабского, – покачала головой паломница. – Но я так научилась понимать вязь и вникать в суть слов. И они отдаются в моей душе. А этого достаточно.
Наконец, паломница, видимо насмотревшись на казан, засеменила дальше, шаркая калошами по мраморному полу.
– Кстати, этот мавзолей построен Железным Тимуром. И казан привез он. Тот самый Тимур, строитель и покровитель зодчих, когда-то разрушивший Сарайчик18. Разрушив одно, он, получается, построил другое, – задумчиво покачала головой Шолпан тате. – Впрочем, в этом мире ничего не бывает однозначным.
Они пошли по длинному коридору, полному посетителей.
– Скажи, а кем ты работаешь доченька?
– Я работаю библиотекарем.
– О, это благородная профессия. Хранитель мудрости, защитник письмен, – одобрительно покачала паломница головой. – Здесь ведь тоже была древняя библиотека. Она примыкала к главному залу с запада, возле так называемого малого дворца. И в книгохранилище были древние рукописные книги. Там работали переписчики, задачей которых было обновление старых, ветхих книг. А еще, там же была канцелярия казахских ханов.
Алма равнодушно оглядела стены, где ничего не напоминало о библиотеке, и последовала за спутницей в малый зал. Внутри был постелен зеленый ковер, на котором расположились паломники, молча слушающие читающего молитву священнослужителя. Алма и Шолпан тате тоже присели на ковер у входа и притихли, слушая мелодичную молитву.
Алма была равнодушна к религии. Иногда, излишняя религиозность ее даже пугала и раздражала. И она с неприязнью смотрела на женщин в хиджабах и бородатых мужчин, которых стало много в ее городе. Они держались обособленно и вели себя, словно чужаки, увеличивая к себе антипатию. Ей вообще претило любое проявление религиозности. И когда кто-то начинал говорить о религии, она всегда отстранялась, стараясь держать дистанцию от всего, что касается духовности. Но Шолпан тате, несмотря на то, что тоже была одета религиозно, вызывала у нее симпатию. В ней были притягательная мягкость и жизненная мудрость. И о своей любви к Богу она рассказывала от сердца, пронося слова через себя и свой жизненный опыт, не манипулируя лишь догматическими формулами.
Верила ли Алма в Бога?
Она нечасто об этом задумывалась, но сейчас под звуки молитвы она скорее сказала бы «да», нежели «нет».
Скорей да, ведь в душе она часто к нему обращалась. Но не к богу определенной религии, а к абстрактному, всеобщему и, как написано на том казане, Всевладеющему Богу.
Там, в Алматы, так мало места для религии, что она почти не пересекалась с ней. Но здесь, в этом зале, ее неожиданно заворожил речитатив имама, и она зачарованно слушала его голос, пытаясь уловить в незнакомых словах некое понимание. И даже невольно подалась вперед, чтобы лучше услышать непонятные слова. Может в этом месте действительно есть сила, которая приближает тебя к Богу?
– Как божественно он читает! – прошептала Шолпан тате. – Говорят, он учился в школе хафизов19.
Как только имам закончил читать молитву, в зале началось протяжное: «Амин»! И прихожане снова разбрелись по узким коридорам. Шолпан тате, поблагодарив священнослужителя за великолепное чтение, вышла с Алмой из зала, и они снова пошли по коридору, рассматривая гробницы, установленные внутри мавзолея.
– Ты чувствуешь эту силу? Эту особую энергию этих мест? – испытующе глядя на Алму, спросила паломница.
– По правде говоря, не очень, – лихорадочно продираясь сквозь огромные потоки людей, растерянно ответила Алма. – Но я никогда не искала святости.
– А ты веришь в Бога? – Шолпан тате взяла ее за руку и отвела вглубь коридора. – Ты мусульманка?
– О, мне на этот вопрос трудно ответить, – замешкалась она. – Мой отец был коммунистом и с детства учил не верить. А мама скрытно пекла шельпеки и тайком читала молитвы, шепотом наказывая и нам так делать. Моя вера так и росла тайком и шепотом. Конечно, в душе я верю в то, что что-то есть. Но это, наверное, недостаточно, чтобы назвать себя мусульманкой или тенгрианкой.
– Мы все такие, – понимающе усмехнулась Шолпан тате. – Немного мусульманки, чуть-чуть тенгрианки, на публике – пренебрежительные атеисты. А внутри все-таки у каждого есть Бог. Даже тот, кто смеется над мракобесием верующих, в душе держит Бога. Может быть не так громко и шумно, немного боясь и робея, но у каждого есть Бог. Ведь он вездесущ.
– Но если Бог везде, то какой смысл его искать по миру, если настоящий мир – наша душа?
– Ты права! Чтобы узнать Божественную любовь, необязательно выходить из дома. Ведь в первую очередь важен труд сердца, а не тела. Но для того, чтобы узнать себя, мы выходим из дома. Ведь любовь к Богу – это постоянное совершенствование, это работа над собой. Тот, кто знает себя, знает Бога. Это, в конце концов, маурифат – постижение тайн божественного мира. И конечная наша цель – это фана, исчезновение в Боге. Но сколько нужно пройти, чтобы прийти к фане. И мы идем по миру, чтобы встретить больше людей, через которых, словно через зеркала, узнаем себя, а значит Бога. Ведь каждый человек на нашем пути – дар Бога. Вот как ты, например. Ты для меня подарок Бога. Поэтому мы и собираемся в дорогу, чтобы растворяться в пути, узнавая себя и божественную любовь вокруг. Ведь тот, кто знает себя, знает Бога.
– Кто это мы?
– Мы – это тарикат. Мы это суфии.
– Разве женщины могут быть суфиями?
– В океане Божественного Единства не существует ни «я», ни «ты», ни женщины, ни мужчины, – снисходительно улыбнулась Шолпан тате. – А в истории было много женщин-суфиев. Ведь суфии проповедуют любовь и радость. А женщина и есть воплощение любви и радости. Как говорил великий мавляна20 Руми: «Женщина – луч Бога. Она – не только земной возлюбленный; она является творческой силой». Ведь женщина полна творческого могущества, которая может родить другую жизнь, силу и суть.
Для нас, женщин-суфиев, много примеров, на кого можно ориентироваться. Например, для меня образцом идеальной женщины-суфия служит легендарная Рабийа21. Ее мистический опыт, как и опыт многих других женщин, показал, что на пути познания гендерная принадлежность не имеет значения. Суфием была великая Фатима, дочь императора Индии Джахана. Именно она написала знаменитую «Рисаля-Сахибиия», где описывает красочными рифмами свой суфийский опыт. Среди женщин-суфиев было много поэтов. Например, Хаяти Кермани, автор великолепных поэм, жившая в Средневековье в Дамаске. Женщины-суфии были ученые, тяготели к знаниям. Кстати, одна из ранних книг в Исламе называется «Первые женщины-суфии» в XI веке. В этой книге рассказывается о восьмидесяти женщинах-суфиях, живших в центральных исламских землях с VIII по XI века. И это были великие люди, своими знаниями, мудростью и благочестием являющиеся примером для подражания. Так что женщины еще как были суфиями.