Просто поверь

Глава 4

– Я рад… новому знакомству, мисс, – проговорил Рэймонд, пока Эвелин пыталась справиться с ошеломлением и свыкнуться с мыслью, что это действительно он.

Рэймонд изменился – она увидела это с убийственной ясностью, так как помнила его очень хорошо. Он, кажется, стал еще немного выше, но при том шире в плечах, хотя и оставался довольно худым: такие люди и к старости не полнеют. Раньше он брился чисто, а теперь отрастил усы и короткую бородку, что придавало ему сходство с романтическим пиратом. Рэймонд унаследовал не мягкие черты своего отца, а решительные скулы матери, наполовину валлийки; от нее же достался ему прямой нос с тонкими ноздрями, плавный изгиб губ и четкие, заломленные брови. Синие глаза смотрелись еще ярче на загорелом лице. Злодейская получилась бы внешность, если бы не одно «но»: проглядывала в его чертах тщательно скрытая мягкость, которую никто бы не спутал с нерешительностью. Когда-то давно, очень давно, Эвелин заблуждалась, полагая, будто это романтичность или же доброта; теперь она была твердо уверена, что это воздействие распущенности.

– Я тоже рада встрече, – произнесла Эвелин подходящие слова, однако, при всем желании, не могла сказать что-то еще. Слишком неожиданным получилось его появление.

Рэймонд, казалось, наслаждается происходящим. Он поцеловал протянутую ему руку, а затем поклонился и остальным женщинам в их маленьком кружке – маме, тете Абигейл и Барбаре.

– Я вижу, что в уилтширском цветнике по-прежнему расцветают лучшие розы в Англии.

– Я ведь говорил, что ты ее знаешь, Рэйн, – с удовольствием произнес Лоуренс.

– Да, – ровным тоном отвечал Рэймонд, – ты сумел меня удивить, дружище.

Эвелин знала теперь, откуда взялось это прозвище, – Лоуренс как-то рассказал. Рэйном сэра Хэмблтона прозвали в Итоне, так как иногда его проделок было столько, что казалось – разверзлись хляби небесные. И звать его позволялось так только лишь друзьям, в круг которых Эвелин не входила. Рэймонд – не друг ей, отнюдь нет. Он враг. И судя по его виду, оба они об этом не забыли.

О чем, Господь всемогущий, думал Лоуренс, приведя его сюда так внезапно?! Он ведь все знает, и в детстве и юности был на стороне своего друга, хотя с Лоуренсом Эвелин не ссорилась почти никогда. Потому, может, и смогла взглянуть на него по-новому… Неужели он счел взаимную неприязнь между нею и Рэймондом простыми детскими играми? Если так, то он ошибался. Это гораздо глубже.

Мама оправилась от потрясения гораздо быстрее Эвелин – а может, она и не настолько сильно удивилась. Добросердечность леди Дверрихаус была всем известна.

– Сэр Хэмблтон! Лоуренс не говорил нам, что вы собираетесь возвратиться, да и ваш отец хранил эту тайну крепко. – Селия улыбалась, отчего ее похожее на сердечко личико делалось светлым, будто солнышко.

– Они с большим удовольствием предупредили бы вас, если б я сам знал, что приеду. Но я по-прежнему живу так, как в голову взбредет. Вот я сижу во Флоренции и рассуждаю с моим учителем фехтования об итальянских нравах, а вот я у дверей Лоуренса, и он не смог отказать мне в маленькой просьбе познакомить меня со своей невестой немедленно. Он ведь был загадочен в своих посланиях, а заинтриговать меня – пара пустяков.

– Только не говорите, что вы приехали из Италии лишь для того, дабы познакомиться с невестой Лоуренса, – едва сдерживая насмешку, сказала Эвелин. Рэймонд посмотрел на нее своими холодными глазами. Словно льдинку сунули за корсет.

– А если бы я сказал, что это так, то что бы вы подумали? Не поверили бы, мисс Дверрихаус? И зря, совершенно зря. Я люблю своего друга и, кстати, только что согласился стать его шафером на свадьбе – не зная даже, кто невеста!

– Теперь передумаете? – все-таки не удержалась Эвелин. Мама предупреждающе дернула ее за рукав.

– Теперь точно нет, – он улыбнулся.

Эвелин сглотнула. Она полагала, что этот вечер выдастся хорошим, и заранее предвкушала, как проведет его с Лоуренсом, однако теперь все безнадежно испорчено. Лоуренс, конечно, не виноват, для него сэр Хэмблтон – лучший друг, и жених не видит в нем ничего плохого. Эвелин удавалось избегать пространных разговоров о Рэймонде, пока тот находился за пределами Англии, но теперь… Придется выносить не только беседы о нем, но и его присутствие.

«Теперь точно нет», – для всех остальных обычная любезность, комплимент, и только двое здесь знают истинное значение этой фразы – Эвелин и Рэймонд. Она осмелилась ему перечить, и он превратит ее жизнь в ад, как уже бывало раньше. Он всегда обыгрывал ее в слова, в этом ему равных нет. Ах, если бы такой изысканный дар служил добру! Пустые мечты.

Эвелин полагала, что Рэймонд закрепит свою маленькую победу и продолжит говорить с нею, однако он обратился к Селии:

– Леди Дверрихаус, позвольте лично принести соболезнования вам и вашей семье. И вам, конечно же, леди Толберт. – Тетя Абигейл кивнула. – Мне жаль, что лорд Дверрихаус покинул нас. Он был достойным человеком, и я навсегда запомню его одним из благороднейших джентльменов.

Эвелин сглотнула. Отец умер полтора года назад, однако тоска по нему и чувство обиды на судьбу до сих пор не выветрились. Что уж говорить о маме! Та погрустнела после слов Рэймонда, однако на публике она уже умела отвечать так, чтобы не расплакаться, и сейчас не показала, насколько глубоко ранят ее воспоминания.

– Благодарю вас, сэр. Это очень любезно с вашей стороны – вспоминать моего супруга с подобной добротой. Я надеюсь, не следует напоминать, что вы – всегда желанный гость в нашем доме – и здесь, и в Уилтшире.

– Полагаю, леди Дверрихаус, мне надлежит воспользоваться вашим приглашением, – улыбнулся Рэймонд, – более того – придется им воспользоваться! Лоуренс мне как брат, и теперь, когда он станет вашим родственником, мы с вами словно бы и породнимся. И позвольте всех вас поздравить с этим. Что за чудесное событие!

При всем желании Эвелин не могла обнаружить в его словах издевки, но ее не оставляло ощущение, что Рэймонд насмехается над всеми у себя в душе. Боже, как Лоуренс может выносить этого человека? Хэмблтон насквозь лжив.

– Мне кажется, пор идти в музыкальный салон, – отметила тетушка Абигейл. – Сэр Хэмблтон, коль скоро вы объявились так внезапно и снова сделались частью нашего скромного общества, не соблаговолите ли сопроводить мою дочь Барбару?

Низенькая, пухлая Барбара еле заметно вздохнула. В отличие от многих девушек, ей Рэймонд не нравился, но не потому, что она опасалась его репутации – в конце концов, Барбара была слишком юна, когда лорд Хэмблтон уехал из Англии, и редко с ним виделась. Просто кузина Толберт никого особо не привечала. Что ж, они с Рэймондом составят прекрасную пару.

– Охотно, леди Толберт, это честь для меня, – и он подал Барбаре руку.

Пока шли в музыкальный салон – впереди Рэймонд с Барбарой, за ними мисс Дверрихаус с Лоуренсом, а замыкали это чинное шествие две старшие дамы, – Эвелин рассматривала спину Хэмблтона и сделала вывод, что та стала прямее. То ли занятия фехтованием на пользу пошли, то ли это возраст, делающий из юноши мужчину. Раньше Рэймонд двигался расслабленно, словно в любой момент готов был закрыть глаза и вытянуться на кушетке, а теперь похож на зверя, плавно перетекающего из одной позы в другую. И это делало его еще более опасным.

Что он там делал, в своих странствиях? Лоуренс рассказывал немного, только то, что сам хотел, так как Эвелин редко спрашивала. Когда Рэймонд покинул Уилтшир, а затем и вовсе за пределы страны уехал, она испытала большое облегчение. Не то чтобы они были официальными врагами, вовсе нет. Та война, что шла между ними, осталась незамеченной почти для всех; даже матери Эвелин ничего не рассказывала, а ведь с матерью они всегда были лучшими подругами. Но после встреч с Рэймондом, после бесед с ним Эвелин испытывала такое огорчение и такой стыд, что предпочитала забиться к себе в комнату и там выплакать обиду, а затем улыбаться как ни в чем не бывало. Она решила: если хоть раз даст кому-то из взрослых понять, что он ее обидел, то проиграет. Не то чтобы у Эвелин имелась особая надежда на победу.

Рэймонд был старше нее на четыре года. Владения Хэмблтонов и Дверрихаусов граничили, обе семьи знали друг друга много лет, а потому не было ничего удивительного в том, что дети тоже были знакомы. Мать Эвелин и отец Рэймонда полагали: юным существам не повредит общество друг друга, и пока взрослые обсуждали свои темы во время многочисленных летних пикников или же подобных этому музыкальных вечером в одном из поместий, дети общались. Если это можно так назвать.

Вначале все было неплохо, Эвелин смутно помнила это. Ей исполнилось пять, а Рэймонду девять; вот Дверрихаусы впервые прибыли в гости к Хэмблтонам, и она идет за мамой, раскрыв рот, глядя на мраморные полы и цветочные букеты, аккуратно расставленные на столах. Затем – просторная детская, владения синеглазого мальчика со встрепанной темной шевелюрой, и слова мамы:

– Ну же, Эвелин, не робей, познакомься с Рэймондом.

Синеглазый мальчик говорит:

– Здравствуйте, мисс, – и кланяется ей, как большой. Эвелин, сияя, делает реверанс.

Потом они сидят вместе, рассматривают большую книгу с картинками, и Рэймонд, улыбаясь, показывает девочке:

– Вот видишь, это слон, он живет в Индии. Ты знаешь, что Индия – наша колония? Папа так говорит.

Эвелин смотрит на слона и не верит, что такое животное вообще существует. В комнате полутемно из-за задвинутых портьер, однако, когда няня уходит ненадолго, оставляя детей одних, Рэймонд быстро бежит и открывает занавески. Его волосы из черных становятся золотыми в солнечном свете, падающем из окна, окутывающем худую фигурку, как плащ.

И сначала все подобным образом и шло. А затем что-то случилось – Эвелин так и не поняла, что именно. Она даже не помнила, как в первый раз Рэймонд ее обидел, и она, семилетняя, но довольно бойкая, тоже ответила ему обидными словами. Тогда они, кажется, просидели весь день в разных углах комнаты. Когда же находились на глазах у родителей, приходилось вести себя прилично, и это заставило обоих перейти к тактике тайной войны. Лоуренс, которого строгий дядя не всегда отпускал играть со сверстниками и поощрял знакомство скорее с юным наследником Хэмблтонов, чем с дочерью соседей, редко принимал участие в таких встречах, а если принимал, всегда выступал на стороне Рэймонда, хотя сам Эвелин и не дразнил. Рэймонд же, чьи способности к острословию зародились явно очень рано, практиковался на девочке и преуспевал: Эвелин терялась в какой-то момент, не знала, что ему ответить, не могла его переиграть. Он был старше, умнее, и он был мальчишкой, а она – всего лишь девочкой, единственное предназначение которой – удачно выйти замуж и вести дом. К счастью, с отъездом мальчиков в Итон встречи сделались реже, однако и тех, что случались во время приездов на каникулы, Эвелин хватало. Она училась дома, и никуда не могла скрыться от визитов соседей. Рэймонд при встречах еле заметно кривился, Эвелин отвечала ему взаимностью, однако по-прежнему победителем выходил он. Ему как-то удавалось находить самые обидные на свете слова, высмеять то, в чем Эвелин сама сомневалась – ее внешность, ее умения, ее желания. Откуда он все это знал? Какой дьявольской догадливостью нужно обладать, чтобы ударить по самому больному месту? И знал ли Рэймонд, что бьет именно туда? О, Эвелин полагала, прекрасно знал.

А потом Рэймонд с Лоуренсом закончили Итон и перебрались в Лондон; обоим было по девятнадцать лет, Эвелин исполнилось пятнадцать, и она все еще оставалась в Уилтшире. Это было облегчение. С Рэймондом виделись все реже и реже, да и прежние споры сошли на нет. Эвелин наблюдала за ним, как за ядовитой змеей, однако теперь он бросался редко и еще реже кусал. Ходили слухи, что в столице он ведет распутный образ жизни, вовлекая туда и Лоуренса, который, впрочем, свою репутацию старался беречь: строг был дядюшка Невилл. Рэймонду же словно все было нипочем, он не задумывался, какой позор навлекает на своих родителей. Мать с отцом редко говорили об этом, но кое-что из их разговоров Эвелин смогла понять. Да у нее самой имелись глаза и уши, и она могла делать выводы.

Потом прошел слух, будто Рэймонд уезжает. Он действительно уехал весной пятьдесят первого года, чтобы совершить ознакомительное путешествие по Европе и Азии, да так ни разу и не возвратился домой. Даже не приехал родителей проведать, видимо, погряз в увеселениях. Впрочем, через некоторое время Эвелин забыла о нем: началась война, Англия вступила в нее вместе с Францией и Турцией против России, и девушка проводила дни, читая газеты и сожалея, что никак не может помочь солдатам, осаждавшим Севастополь. Да и защитников Крыма Эвелин было, пожалуй, жаль. Печатавшиеся в газетах статьи о том, как проходит жизнь английской армии, трогали ее до глубины души. Тогда она узнала имена многих журналистов, отважных людей, писавших эти заметки под свист пуль, – первых военных корреспондентов, которые отправляли свои тексты и снимки в тихую Англию. Британские военные проложили по дну Черного моря телеграфную линию, и по ней шли в Лондон сообщения с восточного берега Крыма. Особенно любила Эвелин статьи, печатавшиеся в «Таймс», и всех журналистов знала, как будто лично с ними встречалась. Роджер Фентон, чьи снимки и рисунки появлялись на страницах газеты регулярно и открывали настоящее окно в мир той войны. Джулиан Феллоу, говоривший о морском флоте, о сражениях в прибрежных бухтах, и с юмором и удивительной тонкостью повествовавший о быте союзников; читая его статьи, Эвелин иногда плакала, а иногда смеялась до слез. И, конечно же, знаменитый Уильям Говард Рассел, рассказывавший в своих репортажах о нехватке медикаментов в британской армии, о волоките и анахронизме британской структуры командования и о превосходстве в организации французской армии во всех отношениях. Тут легко было позабыть о Рэймонде Хэмблтоне (как помнить об этом ничтожном человеке, когда читаешь прекрасные слова Феллоу о работе медсестер под руководством Флоренс Найтингейл?!), и Эвелин позабыла.

Потом, конечно, она думала о нем иногда, особенно когда обручилась с Лоуренсом. Но времена изменились, и Эвелин изменилась сама; она полагала, что ей когда-либо придется увидеться с Рэймондом, и она будет готова.

А теперь он возвратился без предупреждения, и оказалось, ничего не изменилось. В его присутствии, обменявшись буквально несколькими фразам, Эвелин снова почувствовала себя неуверенной простушкой. Не помогло ни присутствие Лоуренса, ни уверенность в своих силах, ни безмолвная поддержка мамы. Рэймонд возвратился, и это означало, что жизнь вновь сделается очень и очень нелегкой.

Если кто-то и наслаждался музыкальными номерами в тот вечер, то уж точно не Эвелин. Она даже не запомнила, что играли и кто выступал, а ведь обычно обращала на это внимание. Эвелин сама музицировала, правда, немного, недостаточно хорошо, чтоб принимать участие в таких вечерах. Голос у нее был прекрасный, но петь она стеснялась, не желая выставлять себя напоказ. Она уже обручена, привлекать мужчин соловьиными трелями ей не нужно – так пусть другие стараются. И она с удовольствием слушала и хлопала, только не сегодня.

Рэймонд сидел на следующем ряду, прямо за ней, и Эвелин постоянно чувствовала на себе его взгляд, и лишь усилием воли не обернулась ни разу. Хотелось в лучших традициях деревенской детворы заехать кулаком по этой самодовольной физиономии. Эвелин всегда страшно недоумевала: как может такой красивый человек быть столь испорченным, столь злым? Почему ненависть заключена в прекрасную оболочку? Что это за проклятие злой феи, а? Ведь раньше Рэймонд временами казался ей нормальным человеком, и каждый раз Эвелин обманывалась. Редкие вспышки его расположения занавешивались многими другими случаями, когда он вел себя отвратительно по отношению к ней. И ведь в обществе Рэймонда притом полагали распущенным, но хорошим человеком; ни от кого Эвелин не слышала таких историй, как ее собственная, а уж если судить по числу его амурных побед, Рэймонд женщин любил. Значит, это она такая особенная, ее он возненавидел от всей души. Но Эвелин никак не могла понять, чем насолила ему еще в детстве.

Она думала обо всем этом, сидела как на иголках и ждала, чтобы вечер поскорее закончился. Можно было бы уехать после первого отделения, когда сделали перерыв на полчаса, дабы выпить пунша, однако это попахивало бегством. И Эвелин знала: Рэймонд именно так это и воспримет, потому что это и будет бегство. Поэтому, когда поаплодировали последней из выступавших и леди Гилмор объявила перерыв, Эвелин мило попросила Лоуренса отвести ее к столу с пуншем.

Там, наполнив чаши, они отошли в сторону, и Эвелин наконец-то дала волю раздражению:

– Почему вы не предупредили меня, сэр?

– О том, что Рэйн приедет со мною? О, простите меня великодушно, милая Эвелин! Я и сам не знал, что он в Лондоне. Появился у меня сегодня на пороге, а я так желал поскорее сообщить ему, что мы с вами теперь обручены… Я не успел предупредить вас!

– Могли бы послать записку, Лоуренс. Вы же знаете, что мы с Рэймондом никогда особо не ладили. – Жених – единственный человек, кто об этом знал, и уж он-то должен был догадаться.

– Вы имеете в виду ваши детские разногласия? Бог мой, Эвелин! Да вряд ли Рэймонд о них помнит, и вам не следует. Чего мы только ни говорили друг другу в детстве, и драки бывали, и ссоры, и слезы! Но это давно закончилось. С чего бы вам вздумалось об этом вспоминать?

Лоуренс выглядел искренне удивленным, и Эвелин вдруг отчетливо поняла: для него тогда ничего особенного не случилось. Даже Лоуренс не понимал глубину ее обид, а рассказывать о них сейчас – значит жаловаться и выглядеть жалкой. Ну уж нет. Эвелин Дверрихаус себе этого не позволит. Она положила ладонь на руку жениха.

– Все не так страшно, и я согласна предать забвению прошлое. Лишь прошу вас: предупреждайте, если сэр Хэмблтон решит нанести нам визит вместе с вами, или же отправится с вами на бал. Мне бы хотелось знать об этом заранее. Можете мне обещать?

– Вам я пообещаю что угодно, – произнес Лоуренс, взял ее ладонь и прикоснулся губами к кружевной перчатке. – Простите меня!

– Вы ни в чем не виноваты, сэр.

К счастью, Рэймонд не навязывал свое внимание: оставив Барбару на попечение тетушки, он фланировал по салону, здороваясь со знакомыми и представляясь тем, с кем знаком не был; продолжая спокойную, добрую беседу с Лоуренсом, Эвелин поглядывала издалека, чем занят Хэмблтон. И находила, что он действительно изменился.

Лоуренс все-таки увидел, куда она смотрит.

– Непривычно видеть его здесь, верно? Прошло несколько лет. Возвращения всегда выглядят немного странно.

– Вы рады, что он возвратился, Лоуренс?

– О, конечно. Это прежний Рэйн, хотя… не совсем прежний. Не могу понять, что в нем стало не так. Может, эта его итальянская жизнь…

– Чем он занимался? – наконец, задала Эвелин интересовавший ее вопрос.

– Полагаю, что многими вещами. Рэймонду нравятся новые впечатления, потому он постоянно в разъездах. Я ему писал на адрес его поверенного в Венеции, а тот пересылал письма, так как знал, где Рэйн находится в данный момент. И то мне кажется, не все послания добрались. Он набирался новых впечатлений, знакомился с людьми, много читал. Полагаю, и дрался. – Лоуренс поморщился. – Только никому не говорите. У него новый шрам на лице, и на руке еще один, бог знает, насколько серьезной была рана – я видел лишь кончик его, мелькнувший под манжетой… Рэйн всегда был забиякой и мечтал управляться со шпагой, как с продолжением руки. Думаю, он тренировался с итальянцами.

– Разве мужчины теперь бьются не на саблях?

В Лондоне после окончания войны появилось много офицеров, служивших в Крыму и щеголявших медалями и оружием; сабель Эвелин в этом году навидалась.

– Да, конечно. Но Рэйн всегда любил шпагу. Впрочем, сабля для него тоже не секрет.

– Значит, он занимался тем, что проводил время в Европе, как заблагорассудится.

– Не спешите осуждать его, Эвелин. Я ведь тоже не член парламента и не респектабельный землевладелец.

– Вы совсем другой, Лоуренс.

– Чем же?

Искренний ответ ему бы не понравился, и потому Эвелин ответила обтекаемо:

– Вы спокойнее и не рветесь доказать всему свету, на что способны – в худшем смысле.

– Уверяю вас, дорогая, репутация Рэймонда раздута, причем по большей части им самим.

Она удивилась.

– Вы никогда мне этого не говорили.

– Потому что это его дело и его выбор. А мне надлежит сейчас думать лишь о том, как бы поскорее прижать вас к груди перед алтарем. Честно говоря, не знаю, как выдержу еще полгода до окончания траура.

Эвелин улыбнулась ему успокаивающе. Ее задержка со свадьбой тоже расстраивала, однако не настолько, чтобы беспокоиться из-за этого слишком сильно. Время идет быстро, не успеешь оглянуться, и уже апрель. А она как-нибудь смирится за это время, что Рэймонд Хэмблтон возвратился в ее жизнь.

Глава 5

– Ты с ума сошел, Лоуренс? – Когда дверь экипажа захлопнулась и повозка тронулась с места, Рэймонд, наконец, дал волю своим чувствам. – Почему она? Почему, черт тебя дери, не герцогиня Глостерская – так же абсурдно, но гораздо более выгодно?

– Не понимаю твоего возмущения, – проворчал Лоуренс. – И не ты ли уверял, что если я когда-нибудь решусь жениться, ты с удовольствием посмотришь на эту даму? Ну вот, ты ее увидел.

– Но это же Эвелин Дверрихаус! Мы никогда хорошо не относились друг к другу.

– Хочешь сказать, ты не относился, – подчеркнул Лоуренс. – Я старался держать нейтралитет. И кстати, самое время сказать: никогда не понимал, Рэйн, отчего ты взъелся на бедную девочку. Она же тебе ничего плохого не сделала.

– Это мое дело.

– Прекрасно, а женитьба – мое. Так ты будешь моим шафером или отказываешься от этой роли?

Похоже, Лоуренс сейчас обидится. Рэймонд глубоко вздохнул и велел себе перестать думать как ребенок.

– Ты не дождешься моего отказа, даже если луна упадет на Англию. Я всего лишь удивлен.

– Ты не знаешь ее, – примирительно сказал Лоуренс. – Когда ты уехал, я почти перестал общаться с нашей прежней компанией. По правде говоря, это было без тебя далеко не так весело, да и пускаться в сомнительные приключения мне что-то расхотелось. С большим удовольствием я бы отправился с тобой в путешествие, но увы, дядя настоял на моем присутствии в Англии. Тебе все это известно. Известно также, как скучно зимними вечерами в Уилтшире. А Дверрихаусы слали нам приглашения, и дядя их часто принимал, и я отправлялся вместе с ним… Потом, однажды, незадолго до смерти лорда Дверрихауса, я и обратил внимание на Эвелин. Был рождественский бал, точно; она вышла туда в наряде белее снега, украшенном камнями, словно сияющими льдинками; и тогда у меня словно глаза открылись. Потом я стал приезжать все чаще и чаще. Поддержал ее и леди Дверрихаус, когда лорд скончался… А затем… Несмотря на обещание дядюшке, я и сам подумывал о том, чтобы жениться, и лучшей девушки, чем Эвелин, мне не найти. Она умна, красива, она обладает чувством юмора и спокойна, как озерная вода; думаю, мы прекрасно проведем годы в Уилтшире, конечно, приезжая в Лондон. Я хочу хорошую семью и много детей.

– Ты любишь мисс Дверрихаус?

Лоуренс возмутился:

– Что за вопрос! Конечно, я люблю ее и считаю дни до нашей свадьбы. Дату мы еще не оглашали, но будет это в середине апреля. Раз ты приехал, нужно готовиться, как считаешь?

Рэйн прикусил губу. В словах Лоуренса звучала неуверенность – та самая неуверенность неприкаянного мальчика, каким Рэймонд его узнал. Напуганный смертью родителей ребенок под крылом сурового дядюшки, ни разу не сказавшего о том, что на самом деле любит племянника. Дядя доказывал это действиями, отношением, деньгами, а вот вслух не произнес ни разу. И сейчас, без его поддержки, Лоуренс наверняка растерян, просто не желает этого показать. Он рано потерял семью и не научился ее строить; подготовка к свадьбе – загадка для него, а женщины Дверрихаус, похоже, ничем ему не помогли.

– Конечно, дружище. Во всем положись на меня.

– Значит, ты не уедешь во Флоренцию?

– Я вижу, твои намерения серьезны. Ты мой лучший друг. Твоя свадьба будет самой прекрасной на свете, не сомневайся.

– Спасибо, – растроганно сказал Лоуренс.

Экипаж укатил, Рэймонд вошел в собственный дом и, отдав лакею верхнюю одежду, поднялся наверх. Кевин, еще днем отосланный домой с лошадьми, чистил хозяйские сапоги, сидя на низенькой скамеечке в гардеробной и насвистывая марш.

– В ноты не попадаешь, – сообщил ему Рэймонд, заглядывая в царство шкафов и вешалок.