Мечтатели Бродвея. Том 3. Чай с Грейс Келли
– Не может быть! – весело воскликнула Хэдли, мыслями уже далеко.
– Ставлю ужин с Кэри Грантом, ты никогда не догадаешься, куда приглашает ее это чудовище, этот жуткий тип!
Хэдли удержала Огдена, который хотел погрызть орхидеи.
– На премьеру… премьеру…
– На какую премьеру, черт возьми?
– «Саут Пасифи-и-и-ик»
Девушки рассыпались с визгом, делая вид, что падают в обморок вповалку среди кучи свалившихся с вешалки пальто, прямо под вышивкой в рамке, где синими буквами показывала зубы доктрина пансиона:
ПАНСИОН ДЛЯ ДАМ
Господа, бойфренды и женихи (официальные и прочие) в комнаты, в коридоры и на лестничную площадку не допускаются.
В ИСКЛЮЧИТЕЛЬНЫХ СЛУЧАЯХ ЗА РАЗРЕШЕНИЕМ НА ВИЗИТ ОБРАЩАЙТЕСЬ В ДИРЕКЦИЮ
Пейдж жестко приземлилась. Это значит, что она встала.
– Я отошлю эту коробку назад. Я не могу ее принять.
Из-под вороха пальто зазвучали энергичные протесты:
– Орхидеи назад не отсылают!
– Что подумает твой дорогой Лестер Лэнг?
– Что он подумает, если я ему это позволю? – парировала Пейдж.
– Что ты любишь цветы. Что же еще?
Пейдж покружилась на месте, кусая большой палец.
– Я ни за что не хочу, чтобы он подумал… Решено, я их отсылаю.
Она открыла дверь, чтобы позвать рассыльного (который давно покинул 78-ю улицу), но Эчика с недюжинной силой втянула ее назад за шиворот, а Урсула захлопнула дверь.
– Не будь такой благородной, – сказала одна. – Не отказывайся от бродвейской премьеры.
– Даже Армия спасения принимает подарки, – подхватила другая.
Пейдж молчала. Почему бы и нет, в конце концов…
– Можно мне пройти? – попросила Хэдли – она вернулась, запыхавшись после погони за Огденом.
Остальные снова попадали на кучу пальто и зонтиков, хихикая и взвизгивая. Именно эту минуту выбрал телефон на стене, чтобы проснуться.
– Кто ответит? – спросила Хэдли в дверях. – Я ухожу.
Девушки все еще смеялись, как пьяные, не в состоянии произнести связную фразу.
– Шик? – крикнула Пейдж в сторону. – Телефон!
После четвертого звонка (а Шик по-прежнему не было видно) Хэдли смирилась.
– Подожди здесь, милый, – сказала она Огдену и стянула перчатку, чтобы снять трубку.
– Я хотел бы поговорить с Фелисити, – сказал голос, который она уже слышала по этому телефону.
Тот же приятный мужской голос снова просил Шик.
– Одну секунду, пожалуйста. – Она прикрыла рукой микрофон. – Не шумите так, девочки. Я сейчас посмотрю, – сказала она собеседнику. – Боюсь, что Шик… Что она не…
Внезапно что-то похожее на ледяную мышь проползло от ее поясницы к затылку. Оцепенев, Хэдли ухватилась за стену.
– Не очень в форме сегодня утром, – закончила она слабым голосом.
– Ничего серьезного, надеюсь? Не беспокойте ее, я перезвоню.
– Нет, нет… Подождите.
Шик будет рвать и метать, если узнает, что свернули звонок, предназначавшийся ей.
– Кто… кто ее спрашивает?
Чья-то рука вырвала у нее трубку. Хэдли ухватилась за аппарат, чтобы удержать равновесие, и сглотнула. Боже мой, подумала она, окутанная красным туманом. Как будто… как будто я беременна, но это же совершенно невозможно.
Шик сделала ей знак отойти и лениво заняла ее место. Хэдли повиновалась, пятясь задом, держась за стену.
– Алло-о-о, – прошелестела Шик, приняв томную позу. – Ну же, говорите. Я не могу, у меня ночь еще не кончилась.
Она сделала знак хохочущим под пальто убавить громкость и коротко помахала Хэдли и Огдену в дверях.
– Это вы, Фелисити?
– Я не знаю, дайте удостовериться.
Шик рывком выпрямилась, едва успев поймать трубку, которая чуть не упала на пол. Краска бросилась ей в лицо.
– Уайти!
Она рассмеялась, не зная, что сказать, помолчала так же бессмысленно.
– Это вы, Фелисити? – повторил он.
– Она самая.
Господи, голос у нее дрожит. Но… но… Почему он звонит теперь, когда она потеряла всякую надежду?
Ценой колоссального усилия Шик собралась с мыслями. Или с тем немногим, что от них осталось.
Она переложила трубку к другому уху.
– Значит, вы ее помните? – слабым голосом осведомилась она.
– Даже очень хорошо. Фелисити, я хотел…
– Так опишите ее.
– Красивая. Очень. Любит танцевать. Есть огурцы в кисло-сладком соусе. Душиться шампанским за ушами. У нее тревожно-синие глаза.
– Тревожно? – переспросила она, встревожившись. – Мне очень жаль… это не та Фелисити, которую я знаю. Та – зануда, редко подходит к телефону, а когда отвечает, ломается.
На том конце провода, кажется, улыбнулись.
– Я вас не узнала, – призналась она. – Обычно звонит мой агент… Это его время. К тому же мы немного… отвыкли слышать вас здесь.
Стоп, стоп, мисс Всё-недостаточно-хорошо-для-меня! Эчика была права. Ты невыносима.
– Вы всё еще сердитесь на меня, – заметил он почти смиренно. – Зароем топор войны, ладно?
– Я и не думала сердиться, – тихо сказала она.
Это было не совсем так.
– Если вы хотите, чтобы я вас простила, – продолжала она вопреки всякой логике, – пригласите меня… потанцевать.
Шик услышала его тихий смешок. Почти безмолвный.
– Я как раз собирался вам это предложить, представьте себе. Она задумалась, не упрек ли это.
– Правда? Вы приглашаете меня потанцевать?
– Для начала поужинаем. Потом потанцуем, если вам хочется.
– Сегодня вечером? – спросила она с надеждой.
– Я работаю. Предлагаю на той неделе.
Все равно это было чудесно. Свидание назначили в баре, который он знал, в Нижнем Виллидже. Она повесила трубку много времени спустя после того, как отключился он. Сердце ее отчаянно колотилось. Колени подгибались. Ей понадобилось несколько минут, чтобы заметить, что истерички давно уже оставили пальто, да и холл.
– Смотри-ка! Вы больше не больны? – воскликнула Истер Уитти, встретив ее на лестнице.
Шик улыбнулась и станцевала чарльстон на трех ступеньках, насвистывая «Has anybody seen me gaaal?..»[18]
– Вы чертовски быстро выздоровели. Ваши подруги сделали вам операцию?
* * *Хэдли сбежала с крыльца, таща за собой Огдена, и взяла курс на метро.
Она вынуждена была замедлить шаг, коря себя на чем свет стоит. Это не жизнь для бедного мальчика – так бегать утром и вечером на буксире у властной руки, не понимая смысла этой вечной гонки. К счастью, в конце пути его ждала няня, милая мадам Люси-Джейн, его светлый островок спокойствия.
Погода стояла чудесная, юные зеленые листочки были чисты и создавали легкую дымку.
Хэдли стало лучше. Что такое случилось с ней давеча у телефона? Она слишком устает, слишком много работает, мало спит, все время бежит куда-то. Теперь всё в порядке. Только чуть-чуть, о, совсем чуть-чуть побаливает с левой стороны.
Огден, державшийся за ее руку, остановился. Он высвободился, чтобы энергично приветствовать фигуру, большими шагами пересекавшую улицу им навстречу.
– Джей Джей? Что вы здесь делаете? – воскликнула Хэдли.
– Я ждал вас.
Хэдли поспешно вернула в свою ладонь шуструю ручонку Огдена и пошла дальше. Джей Джей подстроился под ее шаг, под мышкой у него был портфель из мягкой кожи, тяжелый на вид. Под кожей что-то бугрилось.
– Я веду моего… племянника к няне.
– Я знаю. Здравствуй, малыш.
Мальчик раскинул руки. Джей Джей остановился, присел на корточки и поцеловал его.
– У меня мало времени.
– Поговорим на ходу, – предложил он, вставая.
Он взял протянутую ручонку, и они пошли втроем шеренгой, Огден в середине. Сначала молча.
– Вас больше не видно в «Сторке», – сказала Хэдли, чтобы что-нибудь сказать.
Она чуть было не добавила: «Раньше вы бывали там каждый вечер», но Джей Джей мог принять это за упрек. У мужчины, обладающего состоянием, наверняка есть обязательства, непостижимые для нее дела.
– Кстати, о «Сторке», – сказал он, – вы помните тот вечер, когда там ужинал Фред Астер?
– Конечно.
Как она могла забыть? Вечер шимми! Вечер, когда она снова танцевала, в первый раз с 1946 года. Тот вечер, когда Джей Джей пришел с женщиной, красавицей Эллой… Как дальше?… Элла Тарлингтон. Шея и плечи принцессы.
– Вы не приходили с тех пор, – не удержалась она.
– Я был ужасно занят, Хэдли. После кончины дедули я впрягся в настоящую работу муравья. Почти детектива. Мы со старшей сестрой разобрали его архивы, освободили от мебели его квартиру здесь, в Нью-Йорке, которую вы знаете, и дом в Коннектикуте. У дедули было чертовски много хлама.
Зачем он это рассказывает? Извиняется, что захвачен новой любовью? Как будто и у Хэдли нет обязательств и непостижимых для него дел.
– Я вызову такси, – решил он, увидев, что она смотрит на часы. – Я без машины, у Пруэтта сегодня выходной. Да и все равно я предпочел прийти один.
– Я поеду на метро.
– На такси быстрее и спокойнее. Мне надо с вами поговорить.
Огден остановился, глядя то на него, то на нее, крепко сжимая их руки своими маленькими кулачками. Его глаза чего-то требовали.
– Он хочет поиграть в семимильные сапоги, – вздохнула Хэдли. – У нас нет времени, цыпленок.
– Конечно, есть! – запротестовал Джей Джей. – Что это за игра?
– Надо приподнять его, чтобы он прыгнул как можно дальше.
– Понятно. Я называл это самолетики. Готов, малыш?
Мальчик разбежался и – оп-ля! – приземлился, как на пружинках, четырьмя шагами дальше между взрослыми на ноги и громко рассмеялся. Они повторяли этот трюк раз двадцать, до угла улицы.
– Это была моя любимая игра с дедулей и бабушкой. Я держался за них, и – оп-ля! – промасленная бумага становилась горами, собачьи лужицы – озером Типсу, пар из решеток – гейзерами Йеллоустонского парка.
– Держу пари, на вас был синий костюмчик с матросским воротником.
– Белокурые кудри до плеч и большой бант на макушке, – улыбнулся Джей Джей. – Не то пасхальное яичко, не то пудель на выставке. Я покажу вам семейный альбом.
На проспекте он подозвал такси.
– Хэдли, – продолжал он, дав шоферу адрес няни. – В тот памятный вечер, когда вы поразили нас с Эллой вашим невероятным номером с Фредом Астером, я задал вам вопрос, вы помните?
– Не помню.
– Я хотел знать, откуда вы взяли брошку- птичку, которая была тогда приколота к вашему плечу.
Теперь она вспомнила. Она, кстати, отметила, что Элла Тарлингтон не носила никаких украшений, кроме обручального кольца. Неуместное замечание, даже в мыслях. Хэдли закусила губу, почувствовав, что краснеет. Она попыталась притянуть Огдена к себе. Он уперся, ему хотелось сидеть на руках у Джей Джея, как в их прошлую поездку в машине.
– Оставьте, он не тяжелый. Вы тогда ответили, что одолжили ее у подруги.
Лицо у него было напряженное, голос встревоженный и усталый.
– Я помню. Я ее носила, потому что в «Сторке» патрон любит оригинальность. Но какой у вас серьезный вид, Джей Джей.
– Будет нескромно спросить у вас имя этой подруги?
– Нет, конечно. Вообще-то птичек две, по одной на каждое плечо. Это осколки былых времен, понимаете? Реликвии старой дамы.
– Старой да…
Он поперхнулся.
– Настоящий феномен, – сказала она. – У нее была бурная молодость флэппера[19].
– Она рассказала вам, как… это украшение попало к ней?
– Нет, ничего не сказала. От пылкого поклонника, я думаю. У нее была толпа воздыхателей на Бродвее в «ревущие двадцатые». Она знала всех. Бутлегеры, спикизи, вечеринки в «Ритце», премьера «Шоу Бот»…[20]
– Где я могу ее увидеть? Мне нужно ее имя. Непременно нужно.
Его голос стал нетерпеливым, звучал отрывисто.
– Ее зовут Артемисия.
– Митци! – выдохнул он.
Хэдли посмотрела на него с любопытством.
– Миссис Мерл… ее сестра так ее зовет. Это хозяйки нашего пансиона «Джибуле». Мы там были десять минут назад.
Он откинулся на сиденье, прикрыв глаза рукой, со вздохом, показавшимся бесконечным. Другая рука рассеянно гладила голову мальчика, прижавшегося к его рубашке.
4. Open the door, Richard![21]
Девушка открыла дверь молодому человеку.
Эчика Джонс тут же порадовалась, и еще как, что засиделась за последней чашкой кофе. Остальные девушки, поспешившие наверх, не имели счастья слышать звонок… и, стало быть, открыть.
Он походил на рекламу булавок для галстука, нарисованную Лейендекером[22], в витрине «Сакса». Портфель же его был – вне всякого сомнения – из секции «Роскошная кожа на заказ» того же «Сакса».
Он же думал совсем о другом. Джей Джей готов был сучить ногами, но, поскольку он был очень хорошо воспитан, делал это про себя. Он поздоровался с девушкой и назвал себя – все по правилам этикета. Имя Эчика не запомнила, слишком занятая восторгами от его повадки, прически, зубов, галстука, ботинок и т. д.
Он просил о встрече с мадам Артемисией.
– Мадам! – хихикнула Эчика. – Не говорите этого слова при ней. Безбрачие – ее «Пурпурное сердце»[23]. Скромного «мисс» будет достаточно.
Проверив тылы, она добавила вполголоса:
– Ее еще зовут Дракон. Или Капитан Блай, тиран в треуголке, мучивший экипаж «Баунти».
Если он и был ошарашен, хорошие манеры все же сохранил.
– Вы думаете, что мисс Артемисия будет пытать меня колесованием?
– Нет, если я ей скажу, что вы молодой, белокурый и просто очаровашка.
– Ради бога, не надо, а то она подумает, что я в слюнявчике и с соской во рту. Могу я попросить вас доложить обо мне, пожалуйста? – добавил он серьезнее.
Она наморщила нос – воплощение шаловливой осмотрительности.
– Только эпидемия тифа или возвращение Руди Валле могут когда-нибудь заставить ее высунуть нос наружу. А пока вам придется карабкаться на вершину. Напомните мне ваше имя?
– Джей Джеймсон Тайлер Тейлор. Джей Джей.
Она посторонилась. Он вошел.
– Ее сестры, миссис Мерл, нет дома. Она ушла на рассвете смешивать с грязью «Электроникс», магазин телевизоров на Лексингтон-авеню. Они обещали доставку, а ее все нет. Перегорели лампочки и трубки на заводе. Повалили валом покупатели. У вас есть телевизор?
Молодой человек внимательно рассматривал прихожую, как будто искал потерянную вещь. Он вздрогнул, когда она повторила вопрос.
– Да, да, конечно, – пробормотал он машинально.
Конечно! Ах, эта беззаботность баловня судьбы, который может позволить себе телевизор так же легко, как банку роль-мопса![24]
Она оставила его ждать и упорхнула. Удостоверившись, что находится вне поля его зрения, предприняла не очень пристойный спринтерский забег до третьего этажа. Поднималась она туда нечасто. Даже никогда. Эчика постучалась к Артемисии, и… ее охватил мандраж.
Никакого ответа. Из дальней комнаты показалась Истер Уитти с метелкой из перьев в руке.
– Что вам от нее надо?
– Ее спрашивает джентльмен.
– Джентльмен? Какого рода?
– Парк-авеню. Золотые запонки. Английские мокасины.
– Он сказал, как его зовут?
– Джей Джеймсон Тайлер Тейлор.
– Не знаю такого.
– Я тоже. Но он спрашивает не нас.
Истер Уитти бесцеремонно постучала в дверь. Створка приоткрылась, донеслась воркотня и негромкая брань. Когда ее ввели в курс дела, Дракон изрыгнул пламя:
– Никогда не слышала. Он красив?
– Красивее некуда! – пылко заверила Эчика.
– Скажите ему, что мне уже не по возрасту.
И она захлопнула дверь перед их носом.
Эчика сбежала по лестнице, притормозив ланьим прыжком на подходе к холлу. Джей Джеймсон Тайлер Тейлор (он, кажется, сказал Джей Джей?) был по-прежнему там.
– Мисс Артемисия не хо… не может вас принять.
Губы его перекосила гримаса отчаяния, казалось, он весь сейчас растечется лужицей.
– Я могу вернуться и умолять ее, – прошептала взволнованная Эчика. – Но мне понадобятся боеприпасы.
– Бое… боеприпасы? – выговорил он.
– Аргументы. Убедительные.
– О, я понял. Скажите ей…
Лицо его просияло, он изящно щелкнул пальцами.
– Произнесите это имя: Нельсон Джулиус Маколей.
– Нельсон Джулиус Маколей. – Гримаска сомнения. – Думаете, этого будет достаточно?
– Если я ошибаюсь, это имя действительно будет ей неизвестно. Но если это она, вправду она!.. О боже мой, если это она…
Опустив голову, он что-то забормотал в кулак. Эчика озадаченно развернулась.
– Нельсон Джулиус Маколей, – повторяла она вслух, поднимаясь по лестнице. – Нельсон Джулиус Маколей…
Ее остановили на полпути.
– Какое имя? Эчика, опять вы! Какое имя вы назвали? Повторите, безмозглое создание…
Лицо Артемисии наверху, над перилами, казалось яблоком в конце туннеля. Слух у старухи был отменный.
– Нельсон Джулиус Маколей! – проревел голос Истер Уитти где-то в дальнем коридоре.
Молчание.
– Какое… имя? – выдохнул Дракон.
– Нельсон Джулиус Маколей! – прокричала Эчика во все горло. – Я вам что, громкоговоритель бродячего цирка?
– Боже милостивый… Вы держите этого бедного гостя узником в холле, Эчика? Если это для того, чтобы выйти за него замуж, я вам подскажу более действенные методы. Кончайте ловить мух и пригласите его подняться!
Рука Эчики указала дорогу бедному узнику.
Который поспешно повиновался.
5. Beg your pardon[25]
– Эта балаболка права. Действительно, красивее некуда, – объявила старая дама со своего наблюдательного пункта под абажуром от Тиффани.
Джей Джей не рискнул осведомиться, к кому относится эта оценка и не иронизирует ли она. Он боялся ответа – если ответ был. Во всяком случае, у него было ощущение, что его просвечивают рентгеном.
Другой бы почувствовал себя неуютно в этом нагромождении безделушек, финтифлюшек, бумаг, мебели, всего. Он, однако, нет. И быстро понял почему.
Это место, где он никогда не бывал, было ему уже близко знакомо. И эту женщину, которую он видел впервые в жизни, он как будто хорошо знал. Пусть даже целая жизнь отделяла Артемисию, которую он себе представлял, от несговорчивого старого дракона, стоявшего посередине комнаты.
– Я заметила вас на улице сегодня утром. Вы ждали меня?
Она расставила ему ловушку. Надо сказать, не очень коварную. Он не попался в нее, потому что ответил правду:
– Я ждал одну из ваших пансионерок в надежде получить сведения… которые привели меня сюда. Вновь привели, лучше сказать.
Действительно, она видела, как он провожал Хэдли и малыша… потом вернулся в такси.
Она приблизилась, выпустив трость. Он не выказал никакого удивления, когда она коснулась его лба, ощупала контуры лица своими невесомыми прозрачными пальцами.
– Вы на него не похожи, – сказала она.
Села в кресло и указала ему на другое.
– Садитесь напротив меня и побеседуем.
Кокетка. Она выбрала кресло против света. В халате из японского шелка она походила на самурая, сумрачного и, наверно, такого же одинокого. Он повиновался, поставив кожаный портфель на колени. – Кто вы?
– Джей Джей, – просто ответил он, глядя ей прямо в глаза.
– Я имею в виду, по отношению к Нельсону Маколею?
– Его единственный внук. У меня есть две сестры.
– Он женился на девице из Олдричей.
Она произнесла фамилию с недобрыми нотками, но он не стал возражать.
– На моей бабушке Эмили, да. Ба Милли. Она умерла тринадцать лет назад.
– Я знала. Он любил ее?
– Полагаю, да, – ответил он осторожно.
– А она его любила?
– Очень.
Свет мелькнул в зеленых глазах. Кошка цвета половой тряпки, урча, устроилась в складках кимоно. Самурай отчасти утратил свою воинственность.
– Почему вы здесь сегодня?
Он догадался, что «сегодня» – важное слово. Открыл кожаный портфель и выложил какие-то вещи на круглый столик.
– Из-за этого.
Страницы цвета слоновой кости, светлый сафьян, коричневый шнурочек, связывавший их… Она узнала всё вплоть до почерка. Перед глазами встал Нельсон, склонившийся над бюваром, золотое перо его элегантной ручки, хрустальные чернильницы.
Из горла ее вырвался звук, глухая нота, похожая на удушье. Она попыталась встать, но не могла. Силы покинули ее.
– Его дневники, – сказала она наконец.
Едва слышно и сильно побледнев. Ее дрожащие пальцы потянулись к светлому сафьяну, ощупали его. Таинственные дневники Нельсона.
В последний раз он писал в них при ней в тот день, когда она покинула «Бродвей Лимитед» и оставила его навсегда.
– Он исписывал страницы и страницы, – прошептала она, затрепетав. – Писал везде. Я спрашивала его: «Про что такое серьезное вы пишете там, Нел?» Он отвечал: «Про жизнь. Про вас. Про меня. Но больше всего про вас».
– Да. Больше всего про вас, – мягко подтвердил Джей Джей.
– Так вы их читали?
– Читал и перечитывал много раз после его смерти прошлой осенью. Я принес только последние. Остальные передам вам позже, если хотите.
Он помедлил и продолжал:
– Последняя страница последнего дневника обрывается на дате, когда он послал вам вторую пару птичек. Копию тех, что вы растоптали в «Бродвей Лимитед». В приложенном письме он назначал вам свидание в «Уолдорфе».
Снова пауза.
– Я догадываюсь, что вы туда не пошли, потому что после этого он перестал писать.
Она сидела неподвижно и молчала.
– Он хранил сломанных птичек под замком, в ящике своего секретера. Элла, моя старшая сестра, случайно наткнулась на них.
Артемисия прикрыла глаза рукой, по-прежнему не говоря ни слова.
– Я много думал о том, кто же эта загадочная Митци, занимавшая столько места на этих страницах… и в жизни моего деда. Два года. В которые он писал только о вас.
И он закончил совсем тихо:
– Он вас безумно любил.
Проглотив вертевшиеся на языке вопросы, он продолжал негромко:
– Я не знал…
– Топчу ли я еще эту землю?
Внезапный смех озарил ее лицо, и оно на миг помолодело.
– Судя по тому, что эти дневники сказали мне о вашем характере, я полагал, что да, – сказал он с мягкой иронией. – С тех пор у меня было только одно желание, одна цель: найти вас, вручить вам эти дневники, в которых излагаются день за днем два года страсти. Я ужасно этого хотел, ради дедули.
Она встала, кошка скатилась на подушки кресла. Из застекленного буфета она достала бутылку и два бокала от Лалик.
– Нам с вами нужно взбодриться. Мне, во всяком случае. Льда у меня нет.
– Я пью безо льда. Дедуля оставил одно указание – ваше уменьшительное имя, Митци. Немного. Но мне улыбнулась госпожа Удача. Показав один из своих ошеломительных фокусов, которыми она так любит забавляться.
Она разлила напиток, села и позволила кошке вернуться на колени.
– Расскажите мне.
– При самых… невероятных, скажем так, обстоятельствах я познакомился прошлой осенью с одной из ваших пансионерок. Она работала тогда в клубе «Платиниум».
Он покрутил ножку бокала в пальцах.
– В ту ночь, когда дедуля умер, ваша пансионерка, Хэдли, была там.
– Она была там? Хэдли? Она встречала… видела Нельсона?
От волнения она почти заикалась. Он кивнул.
– Мы с ней слышали его последние слова, его последний вздох. Дедуле она сразу понравилась. Я хотел бы…
Он замолчал, о чем-то задумавшись. Артемисия отпила глоток, чтобы переварить информацию.
– Необычайный случай, – продолжал он. – По причинам, о которых я вам, вероятно, когда-нибудь расскажу, Хэдли заняла место… другой девушки. На самом деле она не должна была там быть.
– Я больше верю в звезды, чем в случай, – сказала Артемисия до жути ласковым голосом.
Их взгляды встретились. Джей Джей поспешно отвел глаза. Он знал, что она увидит в них то, чего видеть нельзя.
– С того вечера мы с ней еще виделись. Из-за меня Хэдли пришлось сменить работу. Она теперь гардеробщица в клубе «Сторк». В первый день она пришла с этим украшением на плече. С этой экстравагантной птичкой… Таких не может быть тысяча.
– Последний подарок, который я получила от Нельсона.
– Это моя сестра, это Элла заметила ее первой. Она узнала птичку, потому что…
Он достал из портфеля коробочку, обитую потускневшим и потертым фетром. Когда щелкнул замочек, Артемисия вся напряглась в кресле, пальцы ее вцепились в подлокотники.
Она не двинулась с места, ни к чему не притронулась. Только неотрывно смотрела в коробочку, где вперемешку лежали сломанные тельца, разорванные перья, треснувшие клювики. Казалось, это были вороны, расстрелянные из охотничьего ружья.
Вот что осталось от украшения, которое она в ярости сломала, от птичек, растоптанных в «Бродвей Лимитед» ее маленькими крепкими каблучками на глазах у потрясенного Нельсона. Потому что в тот день он так и не смог произнести слова, на которые она надеялась два года.
– Где… где они были? – спросила она сдавленным голосом.
– У него. До самой смерти он хранил их, хоть и сломанных. Он заказал ювелиру копию, которую послал вам. Ту, которая у вас сейчас. Но эти птички первые – те, что он подарил вам во время поездки в Плейнсфилд, и…