Любовь опера
Денис Евгеньевич Рябцев
Театральный роман и одновременно детектив «Любовь опера» посвящен абсолютному превосходству искусства над бренным и не всегда красивым человеческим бытием. От: "…знаешь, самое ужасное, когда духовную музыку поют, как траурную. Считают, что духовность – это смирение какое-то. Это не правильно. Потому что наоборот – это должен быть восторг. Даже заупокойные мессы – это переход на небеса. В состояние другое". И до: "Некоторые крысы запрыгивали на самый верх тележек, поверх всех туш. Скалились, проезжали пару метров, пока кто-нибудь из людей не бил их палкой. Они летели перпендикулярно двору. Бились об стену. Зло смотрели на обидчиков".
Денис Рябцев
Любовь опера
ТОНКОСТИ КОНВЕРТАЦИИ НОВОСТЕЙ
Театральная общага стояла среди старых лип Вишневого бульвара. Четыре этажа монументализма, построенного в эпоху Иосифа Виссарионовича, небольшой тенистый двор подле, включавший в себя мусорную контейнерную площадку и парные ворота из труб для хозяек, которые натягивали на штангах веревки и сушили здесь нехитрые вещи детей и другой скарб да постельное белье. Справа располагалась автомобильная парковка, на которой отдыхали от московских пробок иномарки и простые, давно убитые рыдваны.
– Данила, где ребенок?
Юноша, которому едва ли было тридцать, лежал в постели в одних трусах и моргал сонными глазами.
– Ты еще спроси, какой ребенок? – продолжала девушка, стоявшая в дверях.
Это была относительно недавно поженившаяся чета Роговых. Он – ведущий бас оперного театра, она – Оксана – до декрета танцовщица в клубе через дорогу. Красивая, фигуристая, с роскошной светлой косой, обычно очень спокойная девица.
Данила сел в кровати, зевнул, протер глаза ладонями. У него было широкое лицо с узким маленьким носом и почти азиатские глаза карего цвета.
В маленькой комнате пахло человеком, который здесь с друзьями пару часов назад распивал спиртное и дымил почти всем, что могло тлеть.
У Роговых было тесно, потому что досталось им когда-то одно из самых маленьких жилищ на этаже. Двуспальная кровать у правой стены, напротив – вытянутый стол, колыбель под окном. Фрамуги небрежно залиты монтажной пеной, чтобы по комнате не гулял ветер. Еще в этой каморке была шторка на входе, прикрывавшая дверь, и полка – одно-единственное произведение столярного искусства, сотворенное Данилой своими руками. На ней в гордом одиночестве стоял советский утюг с ветхим проводом, частично вывалившимся из оплетки. На полу валялось несколько картонных коробок, установленных друг на друга и рядом друг с другом, служивших семье бедуинским шкафом для одежды.
– Я тебя спрашиваю, где ребенок?
– Сейчас.
Солист встал, с трудом натянул трико с майкой.
– Наизнанку надел. Снимай! Бит будешь.
Рогов стукнул себя кулаком по щеке, чтобы снять примету.
Женщина стащила с супруга футболку и помогла правильно водрузить аксессуар на ведущего гения сцены.
– Так где ребенок? Я третий раз тебя спрашиваю.
– Гуляет ребенок, естественно. Где ж ему еще быть?
– Что ты несешь, Дань? Ему полгода, если ты забыл. Как он может гулять?
– В коляске, – сделал глупое лицо бас. – На балконе.
Оксана опешила, хлопнула себя по подолу и бросилась в коридор.
– «На призыв мой тайный и страстный, О, друг мой прекрасный, Выйди на балкон» (Ж. Бизе, Серенада Смита из оперы "Пертская красавица" – авт.), – пропел ей вслед театральный гений.
Правые торцы каждого из этажей здания заканчивались туалетом, душем, где располагались общие стиральные машины и выходы на небольшие веранды, украшенные массивными вазонами. На балконе третьего этажа стояла коляска с мирно спящим ребенком, который, видимо, несмотря на свой детский возраст, уже начал привыкать к одиночеству. По крайней мере, переносил его без воплей и слез.
Мать выдохнула, радуясь тому, что погода была теплой и не дождливой, а следовательно, ребенок не замерз и не намок. Она аккуратно закатила маленькую колесницу в коридор и направилась в сторону своей комнаты.
Отодвинув штору семейного гнездышка, она сморщила нос и справедливо решила, что ребенку стоит еще погулять на балконе, пока не проветрится помещение. Оставив сынишку у дверей, Оксана подошла к окну и настежь распахнула одну-единственную форточку, не залитую монтажной пеной, затем завязала штору на входе узлом и пошла с коляской прочь.
Данила тем временем уже зондировал почву по соседним комнатам на предмет обнаружения чего-нибудь пенного или прозрачного, но с градусами. Или совершенно любой жидкости, которая бы горела, кроме одеколона. Потому что туалетную воду он уже пробовал. И это золотому басу совершенно не подошло, потому что оно выскакивало назад быстрее, чем наступал какой-либо положительный эффект.
Ноги сами принесли Рогова к жилищу главного администратора театра Володи Бузилова, у которого всегда были залежи. Надо было только суметь найти нужные аргументы, чтобы тот распечатал свой склад.
– Володя, ты дома?
– Даня, ты?
– Мне надо с тобой срочно поговорить.
Бузилов открыл дверь. Это был худой очкарик в шикарном халате, купленном где-то в Европах, с отделанным золотой вышивкой отворотом и манжетами. За его спиной располагалась аккуратная комната с большой кроватью, застеленной шелковым бельем светло-синего цвета с переливами. Тут же стоял дорогой телевизор, музыкальный центр и шкаф с зеркальными дверями до самого потолка, сделанный на заказ специально для этого интерьера, гладильная доска с утюгом на керамической подошве и с функцией пара. На стене висела репродукция картины «Происхождение мира» кисти Курбе.
– Я могу зайти?
– Что-то срочное?
– Очень важная и страшная новость, – перешел на шепот Данил.
– Заходи. Только быстро. Мне уже пора собираться. Человечек очень статусный ждет.
Про встречу – это была, естественно, ложь. Просто Володьке нравилось изображать делового перца и не нравилось спонсировать Рогова литрами и денежными займами.
– Я пил с Акимом часа четыре назад, и он мне по пьяни сказал такое, отчего у тебя подогнутся ноги. Сядь лучше.
– Слушаю, – спокойно ответил Бузилов, оставшись на ногах.
– Цепов подрезал ключи от твоего сейфа, пока тебя не было в кабинете. И сделал дубликат. А оригинал положил на место. Теперь планирует тебя разуть по полной. На те деньги, что ты получил от продажи квартиры.
– Врешь.
– Да провалиться мне на премьере под сцену.
Володя сел на кровать и задумался. Ситуация была нетипичной. Мысли сталкивались в голове, как тучи, вызывая короткие молниевые разряды. «Позвонить директрисе?», «Позвонить худруку?», «А вдруг Рогов врет?», «А как расколоть Акима, чтобы он признался?», «Что вообще делать?».
Цепов батрачил в театре рабочим сцены. Жил здесь же в общаге в комнате на несколько коек. Был всегда молчаливым, даже скрытным. Но Бузилов ранее не больно-то его и рассматривал. Есть и есть. Кому он интересен? Работает, крутит свои шуруповерты по ночам, носит тяжести. И бог с ним. Одно он знал точно, что Рогов и Цепов – земляки. Самарские или новгородские. Точно не помнил. Но это было и неважно.
– Володь, мне бы… – Данил щелкнул себя по шее. – Болею, как черт. Выручишь опять?
– Нет, – отрезал главный администратор, который с самого начала знал, чем закончится разговор.
– Ну, я тебе такую информацию на блюдце доставил, а ты. Да и как без меня разберешься? Я же могу тебе еще в этом деле пригодиться.
Володя задумался, потом встал, открыл шкаф, где располагалась пара плотных полок с красавцами текилами, висками и ромами.
