Идём в сак

Но вахты длинные и, от нечего делать, мы умудрялись этот ножик высовывать и лупили им в дверь, ничуть не заботясь о казённом имуществе. Я так здорово наловчился нож на полтора оборота кидать, наверное и сейчас ещё смогу. В конце концов, вояки отнесли этот ножик вместе с ножнами к сантехникам и те приварили, на хрен, их друг к другу намертво, дуговой сваркой. Так, что теперь этот ножик ни за что было не вытащить. Пришлось нам лупить его в дверь вместе с ножнами.

В конце концов у нас забрали этот пост.

Так что, насчёт кортиков там или палашей, у нас с традициями напряг был. Не было у нас ни того, ни другого.

У нас зато другая традиция была. У нас, когда какая рота выпускается, то выставляет всей мореходке бочку пива. Ну, такую, которая на колёсах. Девятьсот литров. Вот традиция, так традиция: пиво на халяву сколько хочешь. Куда там палашу, а тем более кортику.

Я тогда на втором курсе учился и как-то по весне рота судоводителей выпускалась. Слух прошёл, что судоводы пиво выставлять будут. Это, чтобы все подготовились заранее. Никто, главное, не знает, где эта раздача происходить будет, чтобы отцы-командиры не обломали. Ну, собрались мы все, кто хотел за воротами мореходки, всего человек пятьсот набралось и ждём. У кого бидончик, у кого канистра, банки, там, кружки разные. Смех, шутки, анекдоты. И тут подъезжает на такси выпускник выкрикивает улицу и номер дома. Ну, мы всем табуном и несёмся туда, прохожих распугивая, да бидонами позвякивая. Судоводы, в этот раз, пиво в оцинкованных бочонках купили. Блестящие такие, по сто литров. А из нашей роты человек двадцать было, так мы одну бочку сразу в сторону откатили, пробку свинтили, шланг туда сунули, и давай пиво по банкам разливать. Только успевай подставлять тару.

И тут, в самый разгар, менты на уаизике подъезжают. Мы думаем: всё, кранты, кончилась халява. А они дверь открыли, банку трёхлитровую, судоводам протягивают и просят, чтобы те плеснули им туда. Тоже, значит, халяву уважают. Они и плеснули, лишь бы в покое оставили. А тут наши отцы-командиры пожаловали. Спрашивают у ментов, кто им пива налил, а те на судоводов показывают.

Вот на этом традиция и закончилась. Пиво вылить заставили. Судоводам, кто эту халяву организовывал, характеристики испортили. Нас, всех, командир собрал и по сколько-то там нарядов выписал, вне очереди. Мне эти наряды до лампочки, конечно. Я тогда, за разгильдяйство, вообще из нарядов не вылазил, так, что одним больше, одним меньше. Другое обидно: традиция. Ни в какой мореходке такой традиции не было. Нет, были конечно и в других мореходках какие-то традиции. В Калиниградской, например, одеколон за здорово живёшь хлебали. Всю страну могли научить. В Ленинградских – палашами, да кортиками гордились. А у нас – пиво всей мореходкой пили.

Но, что-то я отвлёкся.

Сидим мы, значит, с напарником, после вахты, в карты играем, чайком балуемся. Я прикуп беру. Через пару сотен у меня – тысяча. А по спикеру, теперь уже голосом капитана:

– Старшему механику и электромеханику срочно на промысловую палубу.

Что-то не то, думаю. Открываю дверь – полный коридор дыма. Удивительно, но у меня в тот момент никакой паники. Только одна мысль: за бортом – минус двадцать.

– Одевайся, – говорю, – Андрюха, потеплее и пошли ближе к шлюпкам.

У меня по «тревожному расписанию», значится: сбор в столовой команды. Я в группу обеспечения порядка вхожу. Бред какой-то. Кому этот порядок нужен, да ещё в столовой команды, когда судно ко дну идёт? Накинул фуфайку, штаны ватные и бегу в столовую (вдруг покормят на халяву? – это я шучу). Я моряк дисциплинированный – сказано в столовую, значит в столовую. Только, там столько же дыма, как и в коридоре. И кто придумал это пожарное расписание? Наконец-то играют тревогу. Опомнились. Я выбежал на шлюпочную палубу и вздохнул полной грудью морозный камчатский воздух.

Наш БМРТ делали на судоверфи в польском городе Гданьске. Двадцать пять лет назад. Он давно сгнил, но ледовый пояс у него подходящий, это полоса такая, стальная, по всему борту судна идёт в районе ватерлинии, поэтому каждую зиму его гоняют на Аляску. С августа и по декабрь наш БМРТ и ему подобные, ловят минтай возле Камчатки, а в январе – на Аляску, в советско-американскую кампанию, сокращённо – САК.

Я про эту кампанию только здесь в Находке и узнал. Каждый январь десяток траулеров (американцы их называют – «процессоры») шурует к Аляскинским берегам. Туда же подгребает пара десятков американских шхун («кэтчеры»). «Кэтчеры» ловят рыбу и передают нам – «процессорам», а мы обрабатываем, и морозим. Рыбу забираем себе, американцам платим твёрдой валютой. У нас на борту два американца – переводчик и наблюдатель. Переводчик переводит. Наблюдатель наблюдает, чтобы мы ничего лишнего, кроме трески и камбалы не морозили. Вот и всё. Очень просто. Треска и камбала. Шесть тысяч за рейс гарантировано. В русских рублях и ещё триста американских долларов. По тем временам – целое состояние. Можно было за один рейс автомобиль купить. Поэтому, эти БМРТ такие популярные. Популярность столь высокая, что надо было садиться на него за рейс до советско-американской кампании. То есть сначала ты идёшь на Камчатку на три месяца, потом десять дней в Находке и на полгода на Аляску. Попасть на «процессоры» можно было только в трёх случаях: если ты член коммунистической партии, если ты «блатной» или «на шару».

Я попал «на шару», год назад. За неделю до отхода, ихний рыбмастер заболел, что-то у него с животом случилось, его скорая помощь из дома забрала в инфекционку. Меня из резерва и выдернули. С тех пор я уже третий рейс на этом корыте делаю. Один раз в САК ходил.

Но в этот раз, как поговаривали у нас в роте, «шара» оказалась квадратной. И сейчас я стою в фуфайке на шлюпочной палубе и любуюсь на звёздное Камчатское небо, сквозь сизый дым горящего аварийного дизель-генератора, и думаю, повлияет ли этот пожар на наш следующий рейс, который планируется в САК, или не повлияет. Возле меня – рулевой матрос, который озвучивает мои мысли и, отрешённо глядя на суету вокруг пожара, произносит:

– Накрылась советско-американская кампания.

Сейчас бегают – тушат всей командой. Я тушить не умею, стою не мешаю. Буду нужен – позовут.

Эх, звезды какие. Луна…Горит генератор. Горит синим пламенем, накрывается САК, будь он неладен. Медным тазом, зараза, накрывается. Долбанные польские корабелы, руки им оторвать, что такие генераторы делают.

Почему-то сам пожар не беспокоит. Я знаю, каким-то чувством, что потушат. Ничего серьёзного. А то, я бы уже давно грёб в спасательном жилете подальше от нашего крейсера. Капитан всё-таки молодец: сразу «SOS» дал. Вокруг нас пароходов собрало-ось… Огней – целый город. К какому-нибудь из них доплыл бы.

Генератор в отдельном помещении, на промысловой палубе стоит. С жилыми каютами не сообщается. Огню деваться некуда. Главное: по кабелям, внутрь судна не пустить, но наш боцман – белорус это знает, кабеля давно залил угольным огнетушителем, так что огонь, как говорится, локализован, остаётся его только водой залить. Что сейчас и делают полкомандой, мешая друг другу. Тут другое дело: что начальство наше решит, когда мы в Находку придём, посылать нас в САК или нет? Всё-таки аварийный генератор – не шутка.

Эх… САК! Я был однажды прошлой зимой. Хороший рейс. Команда, как на подбор. Дисциплина. Матросы опытные, всё умеют, всё знают, всё сами делают. Ни на кого орать не надо. «Кэтчеры» работают без сбоев. Рыба постоянно на борту, по два трала, только успевай – обрабатывай. Снабжение опять же, кормёжка. Всё-таки два американца на судне. В грязь лицом не ударить бы, вот и дают всякие деликатесы. Фрукты – йогурты, сгущёнки – тушёнки. Не рейс, а туристическая прогулка.

В Находку вернулись в июле. Я сразу дачу купил, недалеко от Юрмалы. Четырнадцать тысяч, как одна копеечка. Теперь каждое лето ездить буду. Хотел с этого САКа машину купить, «семёрку». У боцмана видел. Он меня как-то до работы подвозил. Хорошая тачка. Быстро бегает. Пластмассками её обвешу, как иномарка будет. Так нет, ведь. Сейчас генератор догорит и САК нам задробят.

Как же без аварийного генератора за границу ходить? К нашим идеологическим врагам. Теперь только в Берингово море. Туда без аварийного генератора можно. Туда и без главного двигателя можно. Вёсла в иллюминаторы вставляй и греби между вахтами. На вахте рыбу обрабатывай, выполняй продовольственную программу. Да-а… Не поездить теперь на «семёрке».

Капитан снова пробегает, нервный весь такой, жалко его почему-то. Ведь не сам же он этот генератор поджигал, а всё равно ему отвечать. Капитану за всё отвечать: плохой заработок – капитан виноват. Судно утонуло – капитан утопил. Трал оборвали – тоже его вина. Обед в столовой плохой – капитан повара дерьмового взял. Кинофильмы старые? Так капитан тоже не молодой.

Меня за плечо тряхнул – от мыслей о «семёрке» отвлёк.

– Иди, – говорит, – Сынок внутрь, глянь: никого там не осталось?

Умный какой. Сам туда сбегать не хочешь? Вон какой дым из надстройки валит, туда только в КИПе можно (кислородный изолирующий прибор). А КИПы, как раз все в этой надстройке, фиг до них доберёшься. Можно, конечно и без КИПа, только не надолго. На несколько секунд, как раз на столько, сколько без дыхания протянуть можешь. А потом вдыхай всеми лёгкими угарный газ и подставляй грудь для медали «За отвагу на пожаре», посмертно. Очень весело.

– Я, – говорю, – с удовольствием, только дайте хотя бы противогаз, ведь там же всё в дыму.

Капитан глянул, вздохнул:

– Да, действительно.

И убежал. Нет, капитан у нас хороший. Знающий мужик и рыбак приличный, ни одного пролова, постоянно с рыбой. Интересно, если судно ко дну пойдёт, он последним в шлюпку прыгнет или первым? Ну первым-то точно нет (первым я буду), но и не последним. Глупо, наверное, последним? Судно всё равно не спасти, независимо от того первым ты прыгнешь или последним. Но ещё раз говорю, не придется прыгать. Интуиция у меня. Я всегда знаю, что всё нормально будет. Не герой я. Поэтому никаких героических ситуаций не случится. Все люди, о чём-то мечтают. Кто-то моряком хочет стать, кто-то лётчиком, кто-то героем. И мечтая, все-таки, что-то такое чувствуют, ну, сбудется у них мечта или нет. Я же никаким героем стать не мечтаю и ничего такого не чувствую. Я о «семёрке» мечтаю. А капитан наш: «Сбегай вниз». Это, вот, у боцмана, на белорусской морде написано, что героем быть хочет. Вот он пускай и бежит вниз. К тому же «семёрка» у него уже есть, а у меня ещё нет.

Кое-как пожар, конечно, тушат, как я и говорил. Потом сутки переговариваются с береговым начальством, решая продолжать нам промысел или идти в Находку. Хотя, какой, к чёрту, промысел: половина промысловой палубы выгорела, но начальники у нас такие – они и вообще без промысловой палубы могут рыбачить заставить. Что начальству-то? Ведь, не у них же, в кабинете, аварийный генератор сгорел и половина парохода без света осталась.

К следующему утру ремонтируем лебёдку и вытаскиваем трал на борт. Пока генератор горел, пока его тушили, да пока лебёдку ремонтировали, трал всё время за бортом тащился, и, знай себе, минтай ловил. На борт вытащили, а там тонн тридцать, к тому времени набилось. Только вся рыба передохла, да завоняла гнилью. Конечно, целые сутки в трале сдавленной побудь, ни вздохнуть, ни пукнуть. Вообщем, сдохла рыба и завоняла. Я к технологу поднялся и говорю:

– Что с рыбой-то делать? Воняет уже. Может её в мукомолку спустить? На муку да на технический жир использовать?

А он мне, старый пердун – коммуняка:

– Ты, что, – говорит, – салага, с дуба рухнул? У нас план по заморозке не выполнен! Несколько тонн не хватает! А это, – в иллюминатор на трал, который на палубе лежит показывает, – Между прочим, последний трал в этом рейсе. Так, что поднимай матросов и, чтобы всю рыбу, до последнего хвоста заморозили.

И, что вы думаете? Первый раз, что ли тухлятину морозить? Всё идёт под нож. Обрабатывается, морозится и в трюм. И дальше – на народный стол. На каждой коробочке номер партии, дата выработки, надпись: «Минтай мороженный, обезглавленный, высший сорт». Сам штамповал. Вот, так-то вот. Кушай страна на здоровье! Это наш тебе труд!

Наконец решают идти в Находку. Находка это город такой небольшой на Дальнем Востоке. Приморский край. Он на берегу бухты примостился. Бухта тоже Находка называется. Видимо с фантазией у того, кто их так называл, небогато было. Мог бы уж город и бухту по-разному назвать. Мне один мужик, с которым мы в самолёте познакомились, когда я во Владивосток летел, объяснял, что какой-то там мореплаватель плыл-плыл по Тихому океану и попал в сильный шторм, а тут, как назло, ни одного залива. Он думает: «Ну, всё, кранты нам. Кончилось каботажное плавание» И вдруг видит: бухта, там он и укрылся от шторма. И бухту назвал Находка. Красивое название, никак к городу не подходит. Потому как, город грязный, его только к праздникам убирают. Да и то не всегда. Домов мало. Люди в очередях на квартиру по тридцать лет стояли. Асфальт весь разбитый. Его, как в шестидесятом году к приезду Никиты Хрущёва положили, так с тех пор и не ремонтировали. Зелени мало. Вообщем, невзрачный городок. Не буду больше про него, а то ещё рискую от местного населения по физии схлопотать.

Мы сюда из Мурманска втроём приехали. У нас на распределении, после окончания мореходки три места в Находку было. Вообще, много мест было и в Мурманске, и на Чёрном море. А распределение так проходило. В коридоре перед залом, где комиссия заседала, объявление висело. Там девяносто мест работы было, как раз по числу курсантов. Ещё, у нас бальная система была, кто учился хорошо, у того бал выше, тот и идёт первым. Кто первым идёт, у того выбор, конечно, больше. А я седьмым с конца шёл. Почему седьмым? Учился так. «Хорошо»!. Вообщем, когда я на комиссию зашёл, то мне оставалось или помощником преподавателя в Архангельской мореходке стать, на сто пятьдесят рублей (полярных надбавок нет, коэффициента нет), или рыбмастером на Мурманском рыбокомбинате (трехсменный график работы, зарплата около 350 рублей), или отправиться в Находку. Вообщем, если в море хочешь (а я как раз в море-то и хотел), то выбора никакого.

Вот так я и оказался в Находке, и вместе со мной ещё два парня, которые за мной в очереди по распределению шли.

Мне, вообще, везёт на этот седьмой номер. Я когда в мореходку поступал, то на комиссию по зачислению тоже седьмым шёл, с конца, естественно. Там расклад такой был. Система тоже бальная. Кто лучше вступительные экзамены сдал, у того баллов больше, тот и идёт первым. А нас, после всех экзаменов сто один человек остался, на сто мест. Так, что лишним был только один. К гадалке не ходи, ясно, что это будет тот, который в списке последним. А это Куликов был. Как я потом узнал. Ну, захожу я на комиссию, ни о чём таком не беспокоюсь. А, что? За мной ещё семеро, у которых балл меньше. У меня шансы стопроцентные. А в комиссии много дядечек сидят, все в морской форме. Я представился, всё чин-чинарём. А один дядечка, меня и спрашивает, дескать, у тебя какие увлечения есть?

А какие увлечения у половозрелого парня? У половозрелого парня, только одно увлечение. То есть много их, вон они, мои увлечения, на дискотеках прыгают, в коротких юбках. Есть, правда, ещё пиво. Но пиво это константа постоянная, это за увлечение не считается, потому как образ жизни это у нас в Мурманске, пиво-то. Но не скажешь же ему про это. Про то, что у меня всех увлечений-то пиво, да бабы. Не поймёт дядечка.

Я и говорю, мол, на гитаре в ансамбле играю. Я тогда действительно на гитаре бренчал, правда, не совсем удачно, так как у меня никакого слуха не было и голоса тоже. Это сейчас у всех компьютеры. У них и свинья оперную арию прохрюкать может. А у нас тогда только шестиструнки акустические со звукоусилителем были и пионерские барабаны. Я частенько к знакомым парням на репетиции ходил, но только меня до концертов не допускали, потому как мне медведь на ухо наступил, даже на оба уха. Но однажды, всё-таки, мне позволили на дискотеке сыграть. Ух я им и врезал «Smoke on the water». Там всего четыре ноты. Вот их и чешешь, в экстазе, всю песню.

Я и говорю тому дядьке, мол на гитаре играю. Не станет же он спрашивать сколько раз я играл? Говорю это и чувствую себя как Род Стюарт. Или, как будто, это я ту самую «Smoke on the water» придумал, ни меньше ни больше. А дядька, вот тип вредный, спрашивает:

– Чем же это ты играешь? – И добавляет, ехидно так, – Волосами, что ли?

Я сначала не понял, а потом допёр: он это мою причёску слишком длинной считает.

А причёска у меня тогда самая обыкновенная была. Я в парикмахерской её заказывал. Посмотрел как-то передачу по телевизору. Мол, у каждого должна быть своя индивидуальная прическа, мол, посоветуйтесь с парикмахером какую Вам лучше причёску делать. Ну, я и пошёл в нашу парикмахерскую. «Салон красоты номер сорок восемь» – называется. Сажусь в кресло, к бабке-парикмахерше, она мне:

– Как стричься будем?

А я ей и говорю, как в телевизоре слышал:

– А что бы вы мне посоветовали?

Парикмахерша, аж, ножницы из рук уронила. Она всего-то две причёски и знала: «под канадку» и «молодёжная». У неё отродясь больше никто никакой причёской и не стригся. Нет, вру, она ещё «под ноль» знала, значит уже три причёски у неё в ассортименте. Парикмахерша мне так осторожно, как будто с больным разговаривала:

– Может «молодёжную»?

Я даже огорчился. У нас все парни в классе под «молодёжную» стриглись. Ну, что же делать если в парикмахерских только её и могут?

– Ладно, – говорю, – Давай «молодёжную».

И чего дядька к моим волосам пристал? Конечно, сам-то лысый. Стою молчу, не знаю, что и сказать. А дядька ещё больше распаляется:

– Не брать его, – говорит, – В мореходку!

Я даже вздрогнул. Как это «не брать», думаю? Я же седьмой с конца! За мной же семь человек, у которых балл ещё хуже моего. Я-то, хоть, химию на четвёрку сдал, а они и этого не смогли. Ну, думаю, парикмахерша, ведьма старая, не могла «под канадку» предложить! «Под канадку», всё-таки, короче, чем «под молодёжную». Всё, думаю. Не возьмут в мореходку. Что делать-то? Может предложить быстренько в парикмахерскую сбегать. Я это мигом, а?

Но, тут, меня другой дядька выручил. Он за меня вступился, говорит:

– Волосы это ничего. Волосы это мы поправим. Мы его «под ноль», после зачисления, – смерил меня взглядом так и продолжает, мол, парень вроде с виду неплохой, да и опять же проходной балл набрал.

Вообщем, взяли меня. Но сколько я страху натерпелся. Куликова, кстати, тоже взяли, ну, это тот, который последим по списку шёл. Говорят, ну ладно, одним больше, одним меньше. Всё равно кого-нибудь отчислим и приняли его. Хотя он и не набрал проходного бала. К слову сказать, Куликов этот мореходку-то закончил и до сих пор в море ходит, самый преданный профессии оказался. Мы-то все разбежались с флота, кто куда. А Куликов ходит. Мы с ним встречались как-то на вечере выпускников. У нас тогда пятнадцатая годовщина окончания мореходки стукнула, мы собрались все и в кабак пошли. Отметить это дело, значит. Так вот там этот Куликов и сидел. До сих пор, говорит, в море хожу, квартиру купил, тачку, жену третью меняю. Сам дважды в неделю на Свердлова отмечаюсь. Это у нас улица красных фонарей такая, ему там проститутки, как постоянному клиенту скидки делают.

Всё. Идём в Находку.

Драим фабрику, пайолы переворачиваем, грязь собираем, ржавое железо скребками отбиваем, суриком красим. Сверху краской бы надо, да краски на пароходе отродясь не было. Считается, что достаточно к покраске подготовить и всё. То есть суриком красным ржавчину замазать и сойдёт. Санитарные власти и так примут, а по приходу в порт покрасим. Фигу большую! Никто никогда и не красил ничего. В порту так все поупиваются по кабакам, какой дурак пойдёт с кисточкой под пайолами лазить? Ну да ладно, фабрику, вроде, привели в божеский вид. Тару посчитали, излишки на другие пароходы отдали. Через три дня в Находке уже будем. Во всех каютах только и разговоров: пошлют на Аляску или не пошлют. На вторые сутки приходит радиограмма, что если успеем за десять дней отремонтироваться, то пошлют. Дед (старший механик) клятвенно заверяет, что за пару дней справимся. Ну-ну, давай маслопупые! На вас вся надежда!

Остров Сахалин омывается с двух сторон, двумя проливами. Лаперуза и Сангарский. Летом мы идем Лаперузой, зимой – Сангарским, потому, как Лаперуза перемерзает. Сейчас мы тоже идём Сангарским.

Третья партия в «тысячу», мне до тысячи пару сотен остаётся. Всё хорошо. Вчера видел электромеханика, говорит что старый генератор уже сняли, под новый место подготовили, помещение выскоблили, покрасили. Остаётся только на базе новый генератор получить, установить на фундамент, да подключить. Всего делов-то на пару дней. Так, что здравствуй Аляска, валюта и «семёрка».

Скоро Находка. Главный двигатель чухает весело. Судно бежит легко, трюмы пустые. За этот рейс зарплату насчитают, будет, что в «Чайнике» пропить, да матери в Мурманск выслать, на книжку пару тысяч брошу. Нормально всё. Качает только. В этом Сангарском вечно болтанка. Волны бьются то об Сахалин, то об Хоккайдо, на середине встречаются и там балов пять – шесть. Всегда. Мы идём как раз посередине. Ночь. Темнота. Слева Япония. Вся в огнях. Справа – Сахалин – полный мрак. Страна Советов электричество экономит. У страны Советов с электричеством напряг. Нету в стране Советов никакого электричества. У неё генераторы хреновые. У нас вот тоже с генератором проблемы, как и у всей страны. Спать ложусь.

Вдруг тишина, аж подпрыгиваю. Эту тишину любой моряк знает – главный двигатель встал. Чего вдруг? До Находки ещё далеко. По спикеру снова, голос капитана:

– Старшему механику срочно в машину (машинное отделение).

Господи. Нам дадут до Находки дойти или нет.

Судно без хода, как правило разворачивается бортом к волне и движется туда, куда волна идёт. Наш «процессор», чёрт бы его драл, не исключение. Разворачиваемся аккурат лагом. И ковыляем вперевалочку прямиком на японские камни. Вот тебе и заход в инпорт. Всю жизнь о загранке мечтал. О путешествиях. Вот и путешествую теперь левым бортом в направлении Хоккайдо с переменным креном в тридцать градусов, с матами на мостике, с матами в машине и назойливо посещаемой мыслью – теперь уж, наверно точно в САК на пойдём. Не дойдём до САКа. До Хоккайдо дойдём. До Хоккайдо пожалуйста, вон оно Хоккайдо-то. Рукой подать. Да и ветер попутный. Сейчас привалимся к этому хреновому Хоккайдо, царапнём об морскую скалу гнилым днищем и всё. Привет Гданьским корабелам. Прощай Аляска. Ну удружили пшеки, мать их за ногу. Дизель-генератор не работает, главный двигатель не работает. Пароходы, как спички горят. Здравствуй страна Япония.

Мне довелось как-то в Японию заходить, в Йокогаму. Это пригород такой, портовый Токио. Только пригородом его язык не повернётся назвать, потому как он, по-моему, больше, чем Токио. Мы в Японию икру минтая сдавали. В Японии это деликатес. А по мне так её вообще есть невозможно. Я один раз попробовал, солома – соломой. Минтай вообще кормовая рыба, у нас им зеков кормят, солдат срочников или на животноводческие фермы отправляют. Свинина после него рыбой пахнет. Вроде покупал свинину, а есть начнёшь, так минтай минтаем.

А японцы от минтая балдеют и ненавидят нас, за то, что мы ихний минтай у Курильских островов ловим, хотя острова эти должны быть японскими и значит минтай ихний и краб тоже ихний. В Японии, в то время, каждый русский рыболовный траулер встречали маршами протеста, дескать из нас их дети сидят голодными. Поэтому в город нас не пустили. В городе манифестация шла против нашего захода. Пришлось нам гулять по пирсу. Так, что и не понять был я в Йокогаме или не был. В порту погулял, а в город не вышел.