Скопление неприятностей

© Панов В.Ю., 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Пролог,

действие которого разворачивается более чем за год до описываемых событий

Идея.

Нет на свете ничего сильнее.

Ни меч, ни копье, ни штык, ни пуля, ни пушки, ни шестиствольные пулеметы, способные прорубить просеку в тропическом лесу, ни алхимические бомбы, ни ядовитые газы, ни огнеметы – ничто не сравнится с Идеей. Открыто или исподволь, она проникает не в тело, но в душу, не убивая врага, а превращая его в верного союзника или послушного раба. Она может опереться на оружие, но презирает его, как презирает палача хладнокровный, безжалостный убийца. Идея выше, ведь она есть Слово, а Слово всегда сокрушает Железо, потому что меч обращается в прах, а Слово не знает времени.

Идея ведет человека и целые народы, объединяет вчерашних врагов, приводит к грандиозным победам или сокрушительным поражениям. Идеи подталкивают цивилизацию добром или злостью, восхищают или пугают, но всегда направляют, не позволяя человечеству закостенеть. Людьми движут идеи, а не жажда наживы, которая всего лишь инструмент.

И Огнедел был человеком идеи.

Он знал, чего хочет, и шел к своей мечте так, что становилось страшно.

Он считал существующий порядок неправильным и ломал его всеми доступными способами. Безжалостно убивал во имя светлого будущего, сжигал дома, заводы и людей. Тех людей, без которых, по его твердому убеждению, мир становился лучше: адигенов[1], политиков и капиталистов.

Его идея была дикой, методы – людоедскими, но многие считали его героем. А некоторые – что смогут заставить самого страшного террориста Герметикона служить себе, что им по силам запрыгнуть на тигра и удержаться. Эти люди помогали Огнеделу творить ужасы – в собственных интересах, – но финал всегда получался не таким, на какой они рассчитывали. Они всегда оставались в проигрыше, не удержавшись на лютом звере. Но однажды не повезло и самому Огнеделу: он «славно погулял» на Кардонии, убил всех, кого приказали, поджег планету, ввергнув ее в пожар гражданской войны, но заполучил смертельного врага – лингийского аристократа Помпилио дер Даген Тура, и на этом страшная карьера знаменитого террориста Герметикона завершилась. Он был еще жив, но с ним боялись иметь дело, поскольку охотники Помпилио беспощадно карали тех, кто хоть чем-то помог приговоренному преступнику. От него отвернулись. Его избегали. Все хотели его продать.

Но Герметикон огромен, и нашлись люди, решившие, что знаменитый, хоть и беглый Огнедел еще способен принести пользу. Терданы укрыли террориста от мстительных адигенов, спрятали в надежнейшем месте и стали ждать, когда закончится охота. На их беду Огнедел дураком не был и прекрасно понимал, что, когда терданы убедятся, что охота не прекращается – а зная Помпилио, можно было не сомневаться в том, что она не прекратится, – они его убьют.

Огнедел это понимал и потому затеял собственную игру, поражая охранников единственным доступным ему оружием – словом. Но поражая с неимоверной точностью.

– Мир несправедлив, – прошептал он, глядя в горящие глаза Фелди. И его собственные глаза горели таким же фанатичным огнем. – Наш прекрасный мир проклят, отдан на разграбление адигенам и богачам, которые владеют им без всякого права. Они захватили Герметикон силой и жестокостью, наполнили жадностью и подлостью, и передают своим детям так, словно огромная Вселенная – жалкая шлюха, вынужденная удовлетворять их прихоти. Они решают нашу судьбу и получают все самое лучшее.

– Это нечестно, – твердо произнес Фелди. – Так не должно быть.

– Каждый человек имеет право на достойную жизнь.

– Но что мы можем сделать? – вздохнул Фелди, вернувшись к классическому вопросу тех, кто остро чувствует несправедливость мира, но не знает, как с ней бороться.

– Каждый по отдельности – ничего, – не стал скрывать Огнедел. – Каждый маленький человек способен лишь вздыхать, принимая вселенскую несправедливость как данность, и сетовать на то, что не родился в семье дара.

– Работать от рассвета до заката…

– Без всякой надежды вырваться из порочного круга.

– Влачить жалкое существование.

– Чтобы заработать хозяину лишний золотой.

– Вот уже много лет моя семья мечтает открыть кафе, – сообщил Фелди. – Дед мечтал, но у него не получилось, отец мечтал, пока не умер, потеряв легкие на кожевенной фабрике… теперь мечтают мать и сестра.

– Скромная мечта, – оценил террорист. – И очень славная. Вы всего лишь хотите стать честными, законоослушными людьми, но вам не позволяют, построив каменный забор между вами и вашей надеждой на лучшее будущее.

– Мысль о том, что однажды мы будем владеть доходным заведением, делала нас счастливыми, – вздохнул Фелди.

– Самое обидное заключается в том, что даже такая скромная мечта, скорее всего, окажется несбыточной. У простых людей мало шансов подняться.

– Мы очень стараемся, но вот уже два поколения не могут вырваться из нищеты.

– Вам не позволяют.

– Им нужны слуги и рабы. Ведь если не будет бедных, кем станут богатые?

– Теперь ты понимаешь, что я имею в виду.

– Я понимал это с самого начала.

Фелди был выходцем из небогатой виллемгофской семьи, которая едва сводила концы с концами, балансируя на грани нищеты. Будучи вторым сыном, Патрик не пожелал идти, по примеру брата, на завод и завербовался в армию. А благодаря тому, что три года прилежно посещал воскресную школу при олгеменическом храме, быстро заработал унтер-офицерские лычки. Но это был потолок, пробить который Фелди не мог при всем желании: на офицерский патент могли рассчитывать только высокообразованные терданы.

– Нужно сделать мир справедливым, – мягко произнес Огнедел.

– Нужно его разрушить.

Террорист улыбнулся.

Терданы видели в Огнеделе опасное, но эффективное оружие. И еще терданы видели в Огнеделе конченого психопата, ловкого организатора кошмарных массовых убийств. Терданы искренне полагали, что идея нужна Огнеделу лишь для оправдания собственного безумия, требующего запредельной кровожадности, потому что без нее – без революционной идеи – он бы превратился в заурядного убийцу. Но терданы ошиблись: Огнедел знал силу Слова, и его желание уничтожить мир было искренним.

Однако главная ошибка терданов заключалась в другом: они были уверены, что преследуемый, растерявший друзей и помощников Огнедел окажется в их полной власти, недооценили неукротимый нрав террориста, кипящую в его душе ярость и умение привлекать на свою сторону незрелые умы.

И терданы дорого заплатили за эту ошибку.

– Нужно разрушить мир, – убежденно повторил Фелди. – В нем не осталось справедливости. Нужно разрушить его и сделать другим.

– Все люди достойны счастья!

– Ты прав.

– Герметикон хочет революции!

– Очень хочет!

Огнедел кивнул и перешел на деловой тон:

– Ты сделал то, о чем я просил?

Терданы уверяли террориста, что он гость, а не пленник, однако выделенные комнаты ему разрешалось покидать только раз в день и строго на час – столько длилась прогулка вдоль озера. И рядом с Огнеделом все время находились охранники. Простые ребята из небогатых семей.

Очень похожие на Фелди.

– Нас будет шестеро, – сообщил Патрик. – Ты, я и еще четверо парней.

– Этого достаточно?

– Мы сможем улететь, – уверенно ответил Фелди. – Двое из нас как раз готовились перевестись в цепари и разбираются в машинах.

– А что с астрологом? – Огнедел знал тех четверых, которых упомянул Фелди, – их он вербовал лично, детально разузнал об их квалификации и не сомневался, что вшестером они смогут управиться с воздушным судном. В подробном докладе Патрика не было необходимости, однако Огнедел позволил ему высказаться, чтобы дать Фелди возможность ощутить свою значимость. Тем не менее среди заговорщиков до сих пор отсутствовал важнейший для бегства член экипажа – судовой астролог. – Без астролога мы не сможем покинуть планету.

– Перед акцией мы захватим одного из астрологов и заставим совершить прыжок.

К сожалению, это был единственный выход, поскольку как правильно вербовать насквозь сумасшедших штурманов Пустоты, не знал даже Огнедел.

И потому он вздохнул:

– Это большой риск.

– Не волнуйся, – усмехнулся Фелди. – Сумасшедшие они или нет, жить астрологи хотят не меньше нормальных людей. У нас получится.

И у них действительно получилось.

Будучи унтер-офицером, Фелди мог влиять на назначение караульных и в указанный день, точнее – в указанную ночь, подобрал идеальное сочетание: два заговорщика отправились охранять посадочное поле, на котором стояли импакто и торговое судно; а двое других сторожили жилой комплекс – им предстояло захватить алхимика. Сам Фелди на дежурства не ходил – должность не позволяла, и это стало приговором восемнадцатилетнему пареньку, которого он отправил сторожить Огнедела.

Огнедел не ложился. Свет выключил, но раздеваться не стал, собрался и неподвижно сидел в темноте, временами напоминая статую: спокойную и сосредоточенную. План он разработал на основе подробной информации, которой его снабдили предатели, и не сомневался, что учел все детали. Сейчас он никак не мог повлиять на происходящее и терпеливо ждал, не ошибутся ли исполнители.

Как оказалось – не ошиблись.

В половине второго ночи послышался тихий стук в дверь, Огнедел подхватил с пола сумку на длинном ремне и вышел в коридор.

– Все в порядке?

– Как видишь, – криво улыбнулся Фелди. Пронзенный кинжалом караульный лежал на полу, и Патрик протянул террористу его боевой пояс с кобурой и подсумком с патронами. – У нас не очень много времени.

– Знаю, – кивнул Огнедел, уверенным жестом застегивая пояс. – Но сначала мы должны заглянуть в алхимическую лабораторию.

– Зачем? – растерялся предатель.

– Затем, что если мы не отвлечем охрану, побег не удастся.

Теперь, когда операция началась, первая кровь пролилась, а у него появилось оружие, Огнедел почувствовал себя намного увереннее и отдавал приказы четким командирским тоном.

– Где астролог?

– Его уже ведут к цеппелю.

– Все прошло тихо?

– Да.

– Что с цеппелем?

– Все в порядке… – Фелди вздохнул. – Мы можем уйти очень тихо. Нас не хватятся до утра.

– Нас хватятся, как только цеппель поднимется в воздух, – отрезал Огнедел. – Поверь, Патрик, я знаю, что делаю.

И унтер-офицер Фелди счел за благо подчиниться.

Внутренние службы комплекса по ночам особо не охранялись, просто запирались на ключ, и поскольку ближайший пост охраны находился у входа в здание, услышать их никто не мог, Патрик мощным ударом выбил замок, и Огнедел вошел в лабораторию. Включил свет, по-хозяйски огляделся, отмечая оборудование, шкафы со смесями и чистыми ингредиентами, и сообщил:

– Мне нужно двадцать минут.

– Так мало?

– Тут замечательная лаборатория… – Огнедел раскрыл один из шкафов. – Собери стеклянные бутыли или колбы. Самые большие, какие найдешь.

– Где найду? – растерялся Фелди.

– Оглядись и найди, – предложил террорист. – И больше не мешай.

И каждый из них занялся своим делом. Огнедел уверенно, как человек, который не раз и не два работал в алхимической лаборатории, готовил загадочную смесь, а Фелди рыскал по подсобным помещениям в поисках стеклянной тары. И закончили они одновременно: через двадцать минут террорист выключил газовую горелку под большим баком, в котором кипела зеленоватая смесь, а Патрик притащил четыре десятилитровые бутыли. Увидев их, Огнедел одобрительно кивнул и острожно наполнил каждую полученным раствором.

– Идем быстро, по дороге разбрызгиваем смесь.

– На пол?

– На пол.

Спрашивать «зачем?» Фелди не стал – догадался. Но отступать было поздно. Он двинулся к запасному выходу из здания, откуда можно было быстрее всего добраться до причального поля, и по дороге избавляясь от резкопахнущей жидкости.

Когда они добрались до черного хода, у которого их ждали двое заговорщиков, в комплексе завыла сирена: побег обнаружили. Однако на Огнедела это не произвело никакого впечатления.

Он бросил опустевшие бутыли и напомнил Фелди:

– Я ведь говорил, – после чего щелкнул зажигалкой и улыбнулся, хладнокровно наблюдая за тем, как яростное пламя стремительно охватывает здание.

Последнюю, четвертую, бутыль они сбросили на импакто, когда захваченное ими торговое судно поднялось над «сигарой» крейсера. Сбросили, подожгли и рассмеялись, глядя на устроенный пожар и понимая, что погони не будет.

Глава 1,

в которой Помпилио и Кира ведут скучную, размеренную жизнь лингийских аристократов, Арбедалочик излагает план, Дюкри не очень доволен происходящим, а Бабарский неудачно берется за руль, но все заканчивается хорошо

– Я выросла вдали от сферопорта, на архипелаге, и хотя земли там было достаточно, воды и неба я видела много больше.

– Вода и небо создают идеальный простор, – негромко произнес полулежащий рядом с девушкой Помпилио. – Простор, доведенный до абсолюта.

Он не держал рыжую Киру в объятиях, но был совсем рядом, облокотился на спинку диванчика правой рукой, а левой легонько, подушечками пальцев поглаживал плечо девушки. Ему нравилось прикасаться к жене.

Они оба получали от этого удовольствие.

– Ты прав… – Кира улыбнулась. – Архипелаг – отнюдь не замшелая провинция, его большие города не затерялись бы и на Линге, они современные, энергичные, деловые, но все равно их жизнь куда спокойнее и размереннее, чем шумная суета большого сферопорта.

Они отдыхали на открытой террасе пентхауса «Ожерелье Л», в лингийском отеле небольшой – всего одна гостиница на планету – и единственной в Герметиконе межзвездной сети. Владельцы «Ожерелья» не строили огромных «заведений для всех», полностью сосредоточившись на избранных клиентах: на путешествующих хозяевах жизни, привыкших к роскоши, а не просто комфорту. Отели располагались в лучших районах сферопортов, и с террасы, на которой отдыхали влюбленные, открывался великолепный вид на столицу Линги, на ее Старый город, выстроенный задолго до того, как в универсале возникло слово «сферопорт». А когда смотришь на Старый Маркополис, то в первую очередь видишь самый большой во всем Герметиконе олгеменический храм – собор Доброго Маркуса, в нем одновременно могли молиться сто тысяч человек; неподалеку поднимается Палата Даров, в которой заседали верховные правители самого консервативного адигенского мира, а напротив, через обширную площадь, по праздникам на ней собиралось до миллиона человек, высилась городская Ратуша. Слева от собора стояли Академия Наук и Лингийская библиотека, а между ними пряталось приземистое здание Университета. Привлекали внимание колоссы Генерального штаба, Лингийского Астрологического общества, дворцы даров, музеи, соборы, башни Старой крепости…

Лингийцы не жалели денег на украшение Маркополиса, и с высокой крыши «Ожерелья Л» открывался поистине царский вид.

– Сферопорты принадлежат не планете, а Герметикону, – отозвался Помпилио, решив, что девушка ждет его реплики. – Они служат воротами в огромную Вселенную, перекрестками бесчисленных торговых путей и одновременно – лицом планеты…

– Какой же ты зануда, – рассмеялась Кира, обернувшись и прикоснувшись пальчиком правой руки к губам мужа. – Я всего лишь хотела сказать, что Маркополис не такой. Он стремительный и суетливый там, где должен быть стремительным и суетливым, но умудряется сохранять общее спокойствие. Он – как тяжелый рыцарь: выглядит неспешным, даже неповоротливым, но, если нужно, мчится с невообразимой скоростью.

– Маркополис очень быстрый, – подтвердил Помпилио. – Он – как муравейник, в нем все время что-то происходит.

– Так тебе кажется после нашего милого захолустья.

– Я люблю наше милое захолустье.

– Я знаю, – подтвердила девушка, – но сейчас мы говорим о Маркополисе.

– Он большой и красивый, но я… – Помпилио помолчал. – …но я никогда об этом не задумывался. Для меня Маркополис всегда был просто городом, частью повседневности, и я… Я рад, что у меня появилась возможность узнавать свой мир заново – твоими глазами, твоими чувствами, узнавать его вместе с тобой… – Он вновь замолчал и прищурился: – Что я сказал смешного?

– Я улыбаюсь тому, что ты улыбаешься, – мягко ответила девушка.

– Я сейчас улыбался?

– Да.

Помпилио говорил о Кире, о них, и потому на его губах появилась мягкая улыбка. Как бывает у любого человека, который коснулся чего-то для себя особенного и важного, неимоверно прекрасного, настолько чудесного, что сама мысль об этом делает его другим.

В последнее время Помпилио часто так улыбался.

– Мне хорошо, – прошептал он на ухо жене, обнял Киру и зарылся лицом в ее густые рыжие волосы. – Я счастлив.

И почувствовал, что девушка крепко-крепко к нему прижалась.

И еще почувствовал, что она тоже улыбается.

В древнейшем лингийском роду Кахлес – тысячелетней династии даров – все мужчины появлялись на свет лысыми, как колено. Брови присутствовали, усы и бороды росли отменно, но шевелюры – увы. И сколько бы чужой крови ни вливалось в семейные жилы в ходе продуманных или спонтанных браков, с какими бы семьями они ни смешивались, Кахлесы всегда оставались Кахлесами – лысыми. И еще коренастыми, плотными и крепкими. Изяществом фигуры они не отличались, издалека любого Кахлеса можно было принять за крестьянина, но их лица, породистые, твердые, словно высеченные из мермолайского гранита, с выпуклыми лбами и упрямыми подбородками, ясно указывали на высокое происхождение.

Так что внешне Помпилио Чезаре Фаха дер Даген Тур был типичным Кахлесом, и его серо-стальные глаза смотрели на мир с врожденным высокомерием.

А вот Кира, его прелестная жена, не могла похвастать древней родословной. Она была дочерью кардонийского правителя, происходила из очень богатой семьи, но по адигенским меркам считалась простолюдинкой, и когда Помпилио, родной брат лингийского дара Антонио Кахлеса, объявил о предстоящей свадьбе, имя невесты произвело эффект разорвавшейся бомбы. Самый завидный холостяк Герметикона выбрал не адигену и даже не лингийку? Предложил руку и сердце девице – офицеру кардонийской армии? Как случился мезальянс?

Свадьбу сопровождали слухи и сплетни, порой – фантастические, о ней говорили едва ли не на всех планетах, и будь Помпилио чуть менее знатен, молодой семье пришлось бы тяжело. Но дер Даген Тур – знаменитый путешественник, исследователь миров и блестящий офицер, – носил неофициальный титул любимца Линги и всего Герметикона, во всяком случае, его адигенской части; брат Помпилио и остальные дары, причем не только лингийские, горячо поддержали его выбор и сделали все, чтобы Кира вошла в высший аристократический круг.

Ей было чуть меньше двадцати пяти, и она была чудесным цветком, находящимся в расцвете женственности и красоты. Рыжие волосы, карие, с золотыми искорками глаза, маленький носик, большой рот с четко очерченными губами – образ Киры заставлял мужские сердца биться с удвоенной силой. Как написали в «Лингийском вестнике»: «…никто не смеет отрицать, что адира Кира – восхитительный бриллиант, чарующий и завораживающий».

И еще Кира была умна.

И еще – она любила…

– Так все-таки каким ты нашла Маркополис? – с улыбкой спросил Помпилио. – Суетливым или спокойным?

– Слишком светским.

– Именно слишком?

– Иногда – чересчур.

– Мне показалось, тебе понравилось быть светской дамой.

– В этом есть определенный шарм, – согласилась Кира, поудобнее устраиваясь в объятиях мужа. – Еще я оценила пышность и размах, с которыми здесь устраивают праздники: и не могу не отметить, что на Кардонии не умеют так веселиться.

– Когда мы поедем на Андану, на Большой Бал Даров, ты поймешь, что значит уметь веселиться, – тихонько рассмеялся Помпилио. – Анданийцы обожают развлечения, в этом с ними никто не в состоянии соперничать.

– «Когда»? – шутливо произнесла рыжая. – Мое мнение здесь никого не волнует?

– У тебя другие планы?

– Когда состоится бал?

– Я предупрежу тебя за пару дней.

– Осторожнее, мы можем превратиться в завсегдаев светских салонов.

– Мне нравится, как ты блистаешь, – прошептал ей на ухо Помпилио.

– Для тебя это важно?

– Для меня важно, чтобы ты была счастлива, Кира, – ответил он. – Мне нравится видеть, как ты забываешь обо всем и громко смеешься… Как блестят твои глаза… Нравится вести тебя в танце и слышать музыку: и снаружи, и внутри. И, да – мне нравится, что я больше не приезжаю на балы в одиночестве. Мне нравится, что ты производишь впечатление и…

– Зануда.

– …нравится, когда ты называешь меня занудой. Но больше всего мне нравится, что ты рядом со мной, Кира дер Даген Тур.

Девушка потерлась щекой о щеку мужа и негромко призналась:

– Иногда я чувствую пристальное внимание окружающих, их любопытство, иногда – навязчивое любопытство, но мне никогда не было неуютно, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Ты всегда рядом, и я знала, что могу в любой момент спрятаться за твоей спиной.

– Тебе ни разу не пришлось прятаться.

– Но я могла бы. И мысль о том, что ты рядом, придавала мне сил. И наполняла теплом. Мне нравится, что ты рядом Помпилио дер Даген Тур.

Они почти год шли друг к другу.

Сначала – не зная об этом, не видя и не чувствуя друг друга. Погруженные в собственные беды и переживания. Пребывая в поиске, но не догадываясь об этом. Не зная, чего ищут, шарахаясь из стороны в сторону и, кажется, отдаляясь… И вдруг – увидев рядом с собой того, кто может помочь. А потом – разглядев в этом «ком-то» единственного…

Почти год прошел с того момента, как на их свадьбе Кира тихо сказала: «Я тебя не люблю», до признания, которое они сделали друг другу. От людей, которые пытались спастись, до счастливой пары.

Они убили и похоронили прошлое.

И знали, что поступили правильно.

Вернувшись с Фархи, Кира и Помпилио две недели провели в Даген Туре, спрятавшись от мира в родовом замке, а затем отправились на праздник, который устроили власти Маркополиса в честь окончания реставрации собора Доброго Маркуса: все расходы взяло на себя Лингийское Алхимическое общество, изо всех сил стремящееся загладить вину за неосторожные высказывания во время проведения реставрации. На самой большой площади столицы развернулось народное гулянье с винными бочками, тушами на вертелах и обязательным фейерверком, а в Ратуше устроили пышный бал, на который съехался цвет общества: лингийские дары, адигены, посланники других планет, промышленники… И Кира, для которой этот праздник стал первым после свадьбы настоящим выходом в свет, оказалась в центре всеобщего внимания.

И девушка справилась превосходно.

В первый вечер дорогих гостей чествовал дар Антонио, устроивший ужин «в честь долгожданного возвращения в свет моего возлюбленного брата и его прекрасной избранницы». Мероприятие получилось скромным, всего на две с половиной сотни гостей, и не нашло отражения в прессе. Женщины знакомились с Кирой, пытаясь понять, что отыскал знатный холостяк в рыжей инопланетнице, мужчины негромко и только лично поздравляли Помпилио с окончанием погони за Огнеделом. Месть, которой дер Даген Тур жил последние месяцы, свершилась, и именно это стало истинной причиной его возвращения.

Следующий день они посвятили неспешной прогулке по городу: Помпилио показывал Кире «свой» Маркополис, места, которые были ему памятны или дороги. Они побывали у Военной академии, в Галерее искусств… «В ней я провел изрядную часть свободного времени. – В Академии не преподают изящные науки? – Преподают, но мама считала, что недостаточно, поэтому я занимался дополнительно. – Ты умеешь рисовать? – Я бы не взялся за твой портрет, но кое-что изобразить могу»… А вечером их ждал театр, премьера знаменитого балета «Принцесса Эсмеральда», который наконец-то привезла на Лингу труппа великого анданийского театра «Август».

И лишь на третий день случился собственно праздник: большие гулянья, бал в Ратуше, танцы, фейерверк и снова танцы. Почти все мужчины в месварах – ведь это адигенский бал, женщины – в пышных, но не мешающих танцевать платьях. У Киры оно было ярко-синим, к цвету которого прекрасно подошел преподнесенный Помпилио сапфировый гарнитур.

С бала вернулись в пятом часу, проснулись в два пополудни и вот уже третий час наслаждались расслабляющим отдыхом на открытой террасе.

– Мне рассказали о тебе много интересного, – игриво сообщила девушка.

– Надеюсь, ты поверила всему, что услышала?

– А должна была?

– Разумеется.

– Что?! – не ожидавшая такого ответа Кира резко повернулась и посмотрела мужу в глаза. – Всему?!

– Тетушки любят преувеличивать, но редко лгут, – едва заметно пожал плечами Помпилио. – В целом их историям можно доверять. Во всяком случае, в основных моментах.