То, чего не избежать

Но так и быть: я сам себе

Противиться не в силах боле;

Всё решено: я в вашей воле

И предаюсь моей судьбе.

А. С. Пушкин «Евгений Онегин»

1

Прохладная и дождливая середина октября… Нельзя сказать, что вокруг была серость, мрак из-за плохой погоды и тёмных и пастельных цветов зданий Петербурга. Как никак, деревья с до сих пор зелёными, красно-оранжевыми, как огонь, и жёлтыми, как частички ушедшего летнего солнца, листьями в парках, возле памятников и ещё кое-где оживляли город, создавали атмосферу легкой игривости, а возможно и то, что кому-то это придавало немного бодрости и встряски.

На Площади Искусств за этой осенней красотой наблюдал высокий, стройный и симпатичный двадцатилетний дворянин Дьяков Николай Викторович. У него были тёмные, густые и гладкие волосы до плеч, глаза такого же цвета, а кожа бледная. Его взгляд сперва мог показаться полуживым, полумертвым, но после появляется осознание, что это глубокая внимательность, задумчивость. Он находился в парке без зонта, несмотря на несколько часовой слабый дождь.

«Такие яркие и красочные… Так заметны и соблазнительны даже ночью. Я бы не удивился, если бы они умели светиться в темноте», – трепетно рассуждал Дьяков.

Но тут его мысли прервал внезапно появившийся над ним чёрный зонт, из-за которого капли перестали стучать по всему телу молодого человека. Нерезко повернувшись, он увидел своего ровесника и друга Басова Альберта Олеговича. Такой же красавец, как и Николай, но, если можно так выразиться, с иной стороны: у него был вполне здоровый цвет лица, короткие русые волосы, светло-голубые, как небо, глаза, вовсю сверкала добродушная улыбка.

– Что за удивление на твоем лице? И не боишься заболеть?

Края губ Николая чуть дёрнулись; молодой человек помотал головой в знак отрицания.

– Нет. Это все ерунда. Я больше волновался бы за книгу или тетради, если бы я что-то из этого взял с собой, позабыв о зонте.

Тот чуть свёл брови.

– По-моему, ты немного не о том заботишься. Но это дружеская критика, я сказал это не с целью обидеть. Я знаю, как ты трепетно относишься к своим источникам просвещения, к своим творениям.

– Друг мой, ты имеешь полное право на адекватную критику во благо мне или родным. Её не имеют незнакомцы, ибо, посуди сам, кому какое дело до чужих, когда у каждого есть свои, чтобы делать для них добрые, благородные дела, давать советы?

– Свои…

– То есть родные, а также близкие друзья, которые причём настолько близкие, чтобы ты считал их чуть ли не своими родственниками.

– Брат… – Альберт игриво и шутливо пальцем вытер несуществующую слезу и шмыгнул от уже настоящего умиления.

– Я не раз говорил тебе о том, что безумно ценю нашу с тобой многолетнюю крепкую связь, такую же, как и между членами моей семьи. Для тебя моё откровение уже давно не должно быть новостью.

– Не новость, но каждый раз эти горячие и приятные слова трогают мое сердечко, – ответил Басов, не убирая весёлость и свет в его улыбке и движениях. На это Дьяков мило улыбнулся.

Друзья двинулись с места и начали выходить из Площади Искусств. Альберт продолжал защищать их обоих от дождя, который, кажется, стал на капельку сильнее, а Николай разок (но не первый раз за день) обвёл взглядом сквер, а затем уже переключился на друга и Михайловскую улицу.

– А ты погулять вышел, как и я?

– Нет, Коля, – начал Альберт уже чуть спокойнее, – я заходил к Зарищенко: два дня назад он попросил одолжить пару книг по античной культуре для общего развития, а так как я все университетские дела сделал и пока ничего не должен, тут же направился к нему.

Дьяков слушал данную историю с видимым удовольствием.

– Не уточнял, что именно хотел бы изучить?

– Насколько помню, он желал прочитать всё, что его заинтересует. Ещё упоминал про Платона. Он рассказывал, как в гостях у какого-то важного генерала – фамилию не запомнил – во время одной из бесед кто-то вкратце упомянул о видах души, что философ выделил. Вот эти слова и завладели его вниманием, а после помчался ко мне, уверенно думая, что у меня есть необходимая литература; и не ошибся, – ближе к концу Басов начал посмеиваться над забавной, по его, возможно, мнению, историей.

– А человек молодец, неплох. А вот моя семья в последнее время уже достаточно сильно обеспокоена тем, что каждый день ухожу с головой в свои работы и книги.

– Да, я заметил их волнение, когда к вам пару дней назад заходил. Правда, они молчали при мне об этой страшной причине, но я сам догадался. Боятся без будущих наследников остаться! – по-доброму ухмыльнулся Альберт.

– Не хотят, чтобы я из-за этой одержимости совсем потерял голову и связь с реальным миром и позабыл их имена и о том, что есть в моей жизни, – с сухостью в голосе, без какого-либо зла или доброго юмора произнёс Дьяков. – Но этого не будет. Я всегда буду их помнить и любить. Да и я могу иногда себя контролировать и вовремя остановиться.

– Может, ты просто обратного в себе не замечаешь?

– Брось!.. – уже серьёзнее отрезал Николай, надеясь на скорый конец данной темы.

Когда оба повернули налево и продолжили путь уже по Невскому проспекту, к ним подошла компания из трёх дам. Все они были накрашены, кокетливы, в тёмных платьицах и с зонтами таких же цветов. Видимо, они сильно обрадовались внезапной встрече со знакомыми лицами.

– Добрый вечер, Николай Викторович, Альберт Олегович! – полупесней прикрикнула девушка в бордовом.

– О, приветствую вас, дамы! – ответил Басов взаимностью, вдобавок красиво поклонившись. – Как жизнь молодая?

– Всё чудесно. Прохлада и свежесть во время дождя так поднимают настроение! – произнесла звонче своей подруги девушка в сером.

– Николай Викторович, вымолвите хоть словечко, а то даже не поздоровались, – девушка в синем подошла к Дьякову как можно ближе и пристально начала смотреть в его глаза, а в её голосе присутствовали чутка переигранные кокетство и обида.

– Прошу прощения, если обидел вас своим молчанием, – тихо, но решительно ответил Николай, отойдя от той, – просто я задумался. Такое частенько случается.

– А о чём? – не унималась дама, сверкая своими хитрыми глазками. – Поделитесь!

– Нам бы тоже хотелось узнать, не скрывайте, – подхватила девушка в бордовом.

Николай внутри стал напрягаться, или, лучше сказать, злиться на приставучую троицу, но на его лице даже брови не дёрнулись, и не было резких и маленьких движений от раздражения.

– Я не желаю оголять столь важные и дорогие для меня мысли. Тем более, как сказал Версилов Долгорукому в «Подростке»: «…молчать хорошо, безопасно и красиво».

Настала тишина, шумело лишь большое количество людей с разных сторон. Гордость дамы в синем была задета: во-первых, никогда до этого момента мужчины не отказывали ей в каких-либо небольших, по ее мнению, заслугах; во-вторых, хоть Дьяков и обратился к трем подругам, самая упрямая и приставучая девушка почувствовала, что большая доля «громкого» и «дерзкого» мужского отказа досталась именно ей. Появилось ощущение, будто дама вот-вот заплачет, но она держала себя изо всех сил, и этого не произошло.

– Прошу извинить меня, если мой тон показался вам грубым и острым, как нож, но я не буду извиняться за то, что мои желания не совпадают с вашими, – с хмурым лицом и твёрдостью в словах добавил Дьяков.

Девушка в синем сильнее сжала ручку зонта, глубоко вдохнула, выкинула фразу «Прощайте!» и быстрым шагом помчалась в ту сторону, куда до встречи с хорошим началом и плохим концом шла женская компания. Оставшиеся дамы слегка загрустили, однако потом одна в сером что-то прошептала другой на ушко, после чего ушла догонять подругу.

– Хотела бы вас спросить: не хотели бы вы завтра в пять часов пополудни прийти в мою квартиру, в которую я переехала три дня назад? Это будет, так сказать, вечер в честь моей начавшейся самостоятельной жизни.

– Я очень даже не против. Больно соскучился по такому веселью, – с широкой улыбкой ответил Басов.

– А я вместо этого предпочёл бы заняться тем, что считаю своим предназначением. Интеллектуальная деятельность – лучшее занятие и развлечение, достойное драгоценного времени столь короткой жизни.

Теперь уже оставшаяся девушка начала раздражаться, аж брови свела.

– Фи, правильность, стремление к знаниям, постоянная работа головой порой бывают тошнотворными и занудными. Но иногда это, действительно, привлекает, спорить не стану.

С высокомерным видом и гордой походкой ушла и третья из компании.

– Вот за эту твою откровенность тебя некоторые боятся и презирают, – заметил тому Альберт.

– Ну и пусть.

Друзья тоже двинулись с места и продолжили гулять по главной улице Петербурга.

– Серьёзно, будь поаккуратнее со словами и тоном. Помнишь, как на Масленице коллежский советник Мухин, услышав твоё твёрдое сравнение тебя с ним, настолько почувствовал себя оскорблённым, так от злобы искривил своё лицо, которое горело ярче огня, что он чуть не убил тебя, схватив нож у мясника? Ох, повезло, что полиция была рядом, да и тот на дуэль не вызвал… – с некоторым волнением вспоминал Альберт. – А ведь он сам по себе человек пылкий, настоящий зверюга. Право, Коля, ты меня и всю свою семью скоро в могилу отправишь.

– Не желаю вас никуда отправлять. Альберт… Посуди: каковы люди, каков я… Не бывает жизнь лишь с хорошими моментами. Везде борьба, везде конфликты.

– Ах, милый мой друг, и как они все смеют в своих жалких головушках превращать твои плюсы в минусы? Так глупо…

– А ты?..

– А я не превращаю эти положительные качества в отрицательные. Дело в том, что я очень за тебя беспокоюсь, даю советы и пытаюсь предостеречь от возможных проблем. Не обвиняй, не подозревай меня в чём-то плохом, прошу.

– Знаю, знаю. И не собирался, – Николай немного улыбнулся другу в знак того, чтобы тот выдохнул с облегчением, что и подействовало в итоге.

– Превращают твои плюсы в минусы… лишь бы себя оправдать, а обвинить и начать презирать других, очень часто невинных, – с упоением закончил свою мысль Басов. – Кстати, давно не спрашивал: как продвигается твой рассказ?

Данный вопрос заставил Дьякова ещё шире улыбнуться, даже со смущением. Наконец-то он услышал то, о чём был бы рад побеседовать.

– Какой-то прогресс да идёт. Дописываю завязку. Жду не дождусь, когда мой главный герой столкнётся с мистическим существом. Вот только уже второй день как ни сажусь писать, слова всё не лезут в голову, а после не переносятся на бумагу. Честно скажу, это приводит к неслабому раздражению нервов. А после осознания того, что и буквы не напишу, читаю книгу в надежде сбора еще большего количества материала, появления вдохновения, новых идей для деталей, символики, сюжета и прочего.

– Ха… Тут всё просто, друг: ты постоянно работаешь головой. Ты хоть когда-нибудь отдыхаешь?

– Разумеется, – как бы удивился вопросом Дьяков. – Когда сплю, – с юмором добавил он. Альберт сдержанно посмеялся, но после напрягся от мысли о том, не шутит ли он. Николай прочёл в лице того это подозрение и ухмыльнулся.

– Конечно, я сплю и делаю перерывы, когда делаю умственную работу.

– Я к тому тогда говорил, что тебе не помешал бы и физический труд. Хотя бы элементарная зарядка.

– Тоже делаю временами.

– Я рад. Многое успеваешь, как всегда.

– Всё просто: когда ты чего-то действительно хочешь, несмотря ни на что, ты это сделаешь и многое сможешь успеть. Об этой очевидности много говорят.

– Здорово, что ты всё такой же, иначе я бы негодовал, задавая тебе такие вопросы как: «А ты точно тот самый Николай Викторович?» или «Когда я упустил момент таких кардинальных перемен в тебе?»

Молодые люди уже оказались у Малой Садовой улицы, и в то же самое время слабые брызги с неба прекратились, из-за чего Басов свернул свой зонт.

– Благодарю за защиту от дождя, – добродушно и вежливо произнёс Николай.

– Не за что. Я не хочу видеть потом тебя больным и страдающим. Тебя и так частенько одолевает недуг. Итак… я, пожалуй, зайду в это кафе (указал на заведение рядом с ними). Вроде недавно отведал кофей с яблочной слойкой, а уже нагулял волчий аппетит. А у вас дома вот-вот начнётся вечер, гости сейчас приходят, если память не изменяет? Мне Елизавета Александровна рассказывала.

– Да. И мне необходимо там присутствовать. Надеюсь, я пробуду там недолго.

На этой прекрасной ноте юноши попрощались и двинулись туда, куда им нужно: один – в кафе, другой – домой, все так же по Невскому.

2

Вот уже Дьяков был на месте. Его встретила горничная Алёна: лет сорока, но выглядела моложе своих лет, низенького роста, в длинном платье во французском стиле и с чёрным тёплым платком на плечах. Когда Николай вошёл в квартиру, он тут же услышал различные голоса гостей. Попросив Алёну принести зелёный чай к нему в комнату, молодой человек снял с себя пальто и аккуратно повесил на вешалку, после чего перед зеркалом немного привёл себя в порядок.

Тут на расстоянии в пять шагов появилась фигура его матери, Елизаветы Александровны Дьяковой. Она была ухоженной, неконфликтной, доброй женщиной средних лет, всем сердцем любившей собственных детей и мужа; белоснежная кожа, как и у сына, густые тёмные волосы были убраны в большую и красивую шишку. Она всегда желала выглядеть элегантно, что и удавалось.

– Коля, наконец-то ты вернулся. У меня уже нервы начали понемногу бушевать оттого, что тебя всё нет – пять минут уже. Мы ведь договаривались, да и гости ждут как чуть ли не главного на вечере.

– Прошу прощения, мама. Слегка увлёкся прогулкой да Альберта встретил.

– Оба такие большие охотники до прогулок… Ладно. Слава Богу, вы порядочные люди, но за тебя я больше счастлива.

– А кто же, по-твоему, меня воспитал? – с нежностью спросил Николай, взяв материнские ручки в свои и нежно поцеловав их. При этом не дожидался ответа из-за его очевидности. Елизавета Александровна удовлетворённо выдохнула.

– Конечно, сынок, конечно… Но надеюсь, ты не уйдёшь спустя минут десять в комнату и побудешь со всеми нами?

– Только ради вас, мои дорогие.

Чуть ещё поправив рукава белой рубашки и чёрные жилет и сюртук, Дьяков с гордым видом стал направляться в гостиную, однако мать с надеждой и будто осторожностью в голосе произнесла:

– Милый мой, а среди гостей, возможно, и твоя будущая спутница жизни.

От такой новости Николай встал в ступор, а после посмотрел на неё.

– Маменька, это правда? Что это значит?

– Да, Коля… Но, молю, не держи зла. Пора бы уже начать думать об этом.

– Но мне нет никакого дела до женитьбы. Для меня учёба и искусство превыше всего.

– И никто не спорит. Но всё же… Спустя время ты поймёшь, что это тоже важно в жизни человека, и спасибо скажешь.

– А подождать?..

– Пойми: ждать нельзя. Жизнь страшна и загадочна. Только Богу известно, что с нами приключится в будущем, когда мы встретим свою смерть… Жизнь так коротка… Так что медлить и откладывать просто-напросто нельзя. Необходимо уже начать тщательно искать, чтобы найти достойного человека. Да и у нас с отцом постоянно сердце за вас с Олечкой болит, хоть у него и твёрдый характер, в отличие от меня. Мы жаждем того, чтобы у вас в жизни всё сложилось благополучно. Услышь родительские сердца! – тихо, но с возбуждением и беспокойством объясняла женщина. От этого Николаю стало жаль своего родного человека, появилась какая-то пристыженность. Он стал вглядываться в её глаза, влажные от слёз, после чего вновь взял её руку в свои.

– Я понимаю ваши чувства, переживания. Соглашусь, жизнь коротка. Но всё приходит со временем. Спешка ни к чему хорошему не способна привести. У нас всё будет прекрасно, и вы будете покойны. И нервничать нельзя. А вы же, надеюсь, не окончательно решили гостью сделать моей будущей спутницей?

– Нет, не окончательно, – со смешком ответила та. – На данный момент она просто как вариант. Это всего-на-всего от нас небольшая помощь. Но решать-то тебе и только.

После спокойного и душевного разговора мать и сын направились в гостиную. Помещение было большим и просторным, имело викторианский стиль (впрочем, это касалось всей квартиры Дьяковых), где доминирующим цветом являлся терракотовый.

Кто-то сразу увидел двух появившихся Дьяковых, кто-то увидел, как те поворачивались куда-то в одно место, и решил повторить это, словно по цепной реакции, а кто-то будто почувствовал их присутствие и так же повернулся. Многие обрадовались приходу столь известного в городе человека, предмета различных и противоречивых чувств. Но данное общество состояло лишь из верных и хороших знакомых и друзей семьи. Николай глазами проходился по всем присутствующим: красавцы-военные, весёлые чиновники и владельцы собственных заведений, красавицы-кокетки… Почти все девушки здесь интересовались сыном Дьяковых, однако сам он никак не видел их в роли жены: не умели как следует поддерживать беседы, иногда позволяли себе некоторые неформальности в любой ситуации, слова бывали пустыми и высокомерными, а эмоции – неискренними. Но в какие-то периоды времени Николай не обращал на это внимание, чтобы сохранить себя в хорошей форме и не подставить родных. Дамы частенько расспрашивали молодого человека, желая узнать о нём как можно больше, пытались всячески удивить его каким-нибудь движением или фразой, даже местами перебарщивали (например, твердили, что он первая и последняя любовь всей их жизни, идеал, который не заменит никто, а если видели или придумывали себе в нём сомнение, то они обещали, что будут выпивать кофей раз за разом, пока не умрут). Из-за таких странностей Дьяков всё мыслил про себя:

«Светские пустышки… Как вы мне надоели… Девушки без острого и тонкого ума, трепетного и истинного чувства прекрасного и светлого. О глубоком поговорить с ними невозможно. Внешность – всё, содержание – ничего. Если пустую подарочную упаковку подарить, и тому очень обрадуются, несмотря на её очевидную лёгкость. Неужели помимо меня нет других мужчин? Будто все вымерли, стали призраками, один я существую на этом свете. Вот к ним бы и лезли со всякими глупостями. Всё твердят, что думают обо мне, письма пишут по нескольку раз для привлечения внимания и желанного ответа. Часто приходится избавляться от мусора. До них не доходит после их многочисленных попыток, что они мне не нужны? Или моё отсутствие внимания и заинтересованности только усугубляет положение? До чего ж ужасно… А ведь проблемы мне и моей семье ни к чему: дочери друзей и знакомых моих родителей, как никак, попадают в обморок или что ещё хуже, если признаюсь, даже неважно, каким способом. Уехать из Петербурга не могу, да и не хочу: к родителям, сестре и слугам сильно привязан. Но несмотря на это, я как-то продолжаю жить, вполне хорошо терпя этих «мёртвых» веселушек и кокеток. Уже смирился, даже не помню, когда я успел. Уж полно мне жаловаться. Но это лучше и интереснее, чем их разговоры».

– Добрый вечер, дамы и господа. Благодарю за то, что согласились прийти на этот вечер, – любезно обратился Николай к гостям.

Гости ответили на его слова радостью, вниманием и уважением. Некоторые господа даже подошли к нему, потрепали по плечу и задали парочку вопросов о жизни.

В какой-то момент Дьяков повернул голову в сторону и увидел красивую и смущённую девушку с белыми, как снег, длинными косами, убранными назад в хвост. Она иногда посматривала на Николая, чуть улыбаясь и, видимо, чувствуя стыд за себя из-за неудачных попыток держать себя в руках. Рядом же с ней стоял её отец, статский советник, – его он знал: это старый, но бодрый человек в дорогом вечернем костюме, с хорошими манерами и способностью говорить без лишних слов и с умеренным проявлением эмоций. А звали его Фёдором Романовичем Ворониным.

«А это, видимо, его дочь?..» – пришло в голову Дьякову, когда он повторно посмотрел на девушку. Дело в том, что он лишь пару раз краем уха слышал рассказы Воронина о его дочери, и то они почти сразу им забывались.

«Варвара, если не ошибаюсь…» – призадумался Николай. Поняв, что тот всё смотрел и смотрел на неё, гостья пыталась казаться строгой и хладнокровной, но нежный румянец портил вид, из-за чего она направилась к балкону, чтобы окончательно привести себя в порядок. Дьяков слегка поднял брови, а после глубоко вздохнул, видя перед собой повторяющуюся картину.

– Друзья! – вдруг обратился ко всем один из гостей-чиновников, державший бокал с шампанским. – Слышали ли вы об одной недавней страсти, приключившейся между княгиней Егоровой и князем Голубевым в Англии? Так вот: неделю назад все в округе говорили об их скорой свадьбе, сами, небось, знаете, а пару дней назад этот Владислав Дмитриевич сбежал куда-то в Италию. Поговаривают, вместе с англичанкой, которая моложе Василисы Ивановны на несколько лет. Видимо, та оказалась свежее взглядом и душой, женственнее и послушнее. А брошенная невеста впала в отчаяние и по сей день лежит в постели на лекарствах. Боже! Как она его любила… Он был ангелом… нет… богом для нее.

Господин обладал искусством повествования разного рода историй, чем и разбудил в присутствующих большое любопытство и зажёг огни в глазах. Возникли шёпот и рассуждения на данную тему.

– И что же дальше? Что там? – расспрашивали они того, чем он был, несомненно, доволен.

– А за ней сейчас ухаживает мелкий чиновник Барабанов. Да, да. Тот самый коллежский асессор из Москвы. Узнав об этой трагедии, он сразу же отправился за границу, к своей любви, хоть и невзаимной.

– Вот так драма… – полушёпотом произнесла Елизавета Александровна, стоявшая со своим сыном, а на расстоянии менее трёх-четырёх шагов никого не было.

– Любовь коварна, не щадит она никого. Мне особенно жалко влюбчивых людей. Это свойство им было дано бессердечно, жестоко, гадко.

– Ну, ну, Коленька, к чему такие глупые грубости? Во многих вещах есть хотя бы доля чего-то приятного, воодушевляющего, сладкого… Даже в любви. Впрочем, скоро поймёшь. Ты так говоришь только потому, что до этого никогда еще не любил романтично.

Дьяков промолчал. Он продолжал смотреть на гостей.

И вот спустя минут пять к нему подошла Воронина, которая помахивала веером с перьями у своего лица.

– Добрый вечер, Николай Викторович, – скромно, но с трепетом обратилась она к нему.

– Добрый вечер, Варвара Фёдоровна, – просто ответил Дьяков.

– Ой, так вы знаете меня?

– Догадался. Я вас практически не знаю, однако вашего отца – прекрасно, а вы оба стояли очень рядом, да и внешность похожа.

– Ясно… – начала снова понемногу пылать девушка. – Дело в том, что я предпочитаю малоизвестность в обществе. Стараюсь ничего лишнего не делать. А то могут ещё чего гадкого и подлого подумать, наговорить, и мне в итоге станет тошно.

– Понимаю. Но хочешь-не хочешь, а всё равно будешь как-то известен некоторым. Быть тем, кого знает подавляющее большинство, – не есть хорошо в некоторых случаях. Люди сделают своей обязанностью приставания, просьбы о чём-то и приглашения в миллионы мест, аж с ума сойдешь от такой нагрузки. Также содержание чужих мнений, сплетен бывает страшным и неожиданным, от смеха или же от ужаса можно упасть, когда узнаешь что-то новенькое о себе.

– Как вы интересно рассуждаете. Я вас примерно таким и представляла. А знаете, я о вас слышала много всего занимательного, даже иногда фантастического. Более того, я из множества разных разговоров вычленила какие-то факты более разумные, которые удачно подходили бы вам в моём воображении.

– Может, поведаете? – Николай уже полностью к ней повернулся, чуть показав заинтересованность, но сохраняя твёрдость в лице.

– Вы живёте в Петербурге с рождения, в этом году заканчиваете лингвистический факультет главного университета, в свободное время заняты саморазвитием, может, ещё чем-то, а также вас называют «Вампиром» и «Холодным красавцем». Вас то любят, то ненавидят…

– Любопытно… Собственно, ошибок нигде нет. С другой стороны, благодаря вам я только что узнал, что у меня существуют ещё «имена». Но это меня ничуть не трогает.

– Правда? Не ложь? А интуиция моя хороша… Николай Викторович, может, выйдем на балкон? Там воздух свежее, мыслится легче, не то что среди шума и духоты, – огонёк в душе и серых глазах Варвары стал сильнее и ярче, отчего она чуть больше зашевелилась. Дьякову же вполне понравилась эта идея: о Ворониной он почти не беспокоился, ему хотелось именно уличной, вечерней атмосферы, надышаться полной грудью и восстановиться после недолгого времяпрепровождения с гостями и их шума.

– Хорошо, я приму предложение.

Они направились в сторону балкона, а за ними наблюдали две сильно накрашенные и надушившиеся девицы с немного скорченными лицами. От увиденной картины они пуще прежнего нахмурились и надули свои почти красные щёки.