Катя, прости
Надо ли говорить в этой ситуации, что за руль я села достаточно рано. Папа говорит, что я начала водить раньше, чем ходить, но я думаю, езда на коленках – это все-таки немного другое.
Помню, мне было лет семь, когда я впервые самостоятельно села за руль автомобиля. И это был грузовик – ЗИЛ какой-то там. Обучение мое происходило где-то в лесополосе, где я не смогла бы причинить вред ни случайному прохожему, ни чьему-либо имуществу. Ну и папа был рядом и контролировал меня вторым комплектом педалей, которые являются обязательным оборудованием учебного автомобиля.
Уроки наши были нечастыми, но в восемь лет я спокойно трогалась с места, ехала, осуществляла повороты и развороты, парковалась, останавливалась и выполняла все фигуры автодрома на грузовом автомобиле. Папа периодически прикрикивал на меня, но в целом был мной доволен.
После дедушкиной смерти обязанность отвозить меня домой легла на папу, ведь мы с ним трудились в одной школе.
Я подросла, и больше не было необходимости оставлять меня с кем-то, теперь я могла спокойно находиться дома одна, но все равно после уроков я часто просила папу отвезти меня к бабушке. Да и сама часто бегала к ней в гости, одна или с подружкой. Просто так. Внезапно. Без предупреждения. На чай с печеньем или пельмешки, чтобы сидеть вместе на крохотной кухне и слушать в сотый раз рассказы о бабушкиной молодости, прижиматься к ее мягкому телу и вдыхать запах выпечки, которой она всегда пахла. Она окутывала меня любовью, которой мне так не хватало от мамы.
Уроки в начальной школе всегда заканчивались раньше папиных, поэтому я часто прибегала к нему после занятий и играла с мелкими деталями автомобиля, которые вытаскивала из наглядных пособий, пока папа не видит, или молча сидела на задних партах, рисуя в тетрадке цветными карандашами, которые всегда находились у него в столе.
Когда он вел урок, всегда был таким важным, серьезным, надевал пиджак и брюки, брал в руки указку, ходил по кабинету, показывая всякие штуки и объясняя для чего они нужны. Ученики его внимательно слушали и постоянно что-то записывали. Я тоже слушала, недолго, мне были непонятны слова, которые папа постоянно повторял, – коленвал, подшипник, клапаны, поэтому быстро становилось скучно, и я возвращалась к своим детским делам.
После того как папины уроки заканчивались, начинались практические занятия – кто-то из учеников садился за руль грузовика, папа садился рядом, и под его внимательным руководством мы трогались с места. Во время движения мне запрещалось баловаться, я должна была сидеть очень тихо, не болтать и не крутиться, чтобы не отвлекать ученика от ситуации на дороге.
И я молчала. Честно говоря, мне никогда даже не хотелось ни говорить, ни шевелиться. Папа во время практических занятий был очень строг, он ругался, когда ученик что-то делал не так, заставлял его останавливаться, пересказывать ситуацию, которая произошла на дороге, рассказывать, что было неправильно и как должно быть правильно. И мы не трогались с места, пока ситуация не была полностью разобрана и ученик не ответил на вопросы. В общем, во время этих практических занятий я боялась папу.
До шестого класса я училась в гимназии, где из одаренных детей одаренных родителей стремились сделать выдающихся ученых, двигателей технического прогресса, деятелей искусств и будущих политиков. И я гармонично развивалась наряду с гениями и детьми богатых родителей.
Когда я перешла в шестой класс, папа уволился из «школы для одаренных детей» и устроился инструктором в обычную автошколу, и внезапно оказалось, что возить меня в такую даль мало того что некому, так еще и некогда, а забирать и подавно. Так я попала в самую обычную среднюю школу возле дома, где стала учиться в самом обычном общеобразовательном классе.
На первый урок в своей новой школе я опоздала, учительница русского языка, очень неприятная тетка, остановила меня возле доски и устроила мне допрос с целью познакомить класс с новой девочкой. Где училась? Зачем перевелась? Что знаешь? Что умеешь? Чем увлекаешься? И прочие раздражающие вопросы, на которые я старалась ответить максимально кратко.
Пока учительница пыталась выжать из меня хоть какую-то информацию, я водила взглядом по классу в поисках знакомых лиц. Оно нашлось быстро. На первой парте прямо напротив меня сидела девочка из соседнего двора, с которой мы раньше время от времени вместе играли в песочнице, звали ее Лерочка. Лерочка меня сразу узнала.
– Привет, – беззвучно сказала я ей, пока учительница продолжала допрос.
– Привет, – так же беззвучно ответила Лерочка, и так началась наша многолетняя дружба.
Школа, в которую я теперь ходила, была через дом от нашего. Очень удобно, ехать никуда не нужно, и я могла ходить самостоятельно. За школой располагалась замороженная стройка – две свечки в шесть и девять этажей и что-то напоминающее подземную стоянку или будущую торговую площадку, соединяющую два этих здания, а сразу за стройкой лесочек и речка – место довольно тихое в сравнении с двором.
Утром и вечером жители близлежащих домов выгуливали там собак, в жаркие летние выходные на берегу речушки жарили шашлыки, щедро заливая их алкогольными напитками, а потом шли купаться.
Все остальное время лесок был пристанищем прогуливающих школу подростков, которые, прячась от взрослых, учились курить сигареты и пить алкоголь, копающихся в грязи, барахтающихся у речки или рыскающих по кустам малолеток в поисках сокровищ, которым по какой-то причине наскучили дворовые игры, ну и, разумеется, бомжей, которые бухали на небольших полянках и там же дремали, пригревшись на солнышке.
Недалеко от нашего дома на берегу реки находился сливной коллектор – большая бетонная труба, торчащая из земли, вход в нее был намертво закрыт решеткой. Весной или после обильных дождей к трубе постоянно намывало всякий мусор. Здесь можно было найти кошельки и сумки уже без денег, трупы птиц, мышей и мелких животных, а еще отрубленные пальцы и прочие человеческие останки. Местные мальчишки ковырялись в этом мусоре в поисках утраченных кем-то ценностей и кидались камнями в жирных крыс, всегда копошившихся неподалеку от дохлятинки. Когда им доводилось случайно выловить какой-нибудь палец, молва об этом сразу же разносилась по всем дворам, собиралась толпа зевак, приезжала милиция, что-то осматривала, записывала, забирала находку и уезжала. И все расходились по дворам, продолжая мусолить эту тему еще несколько дней.
Однажды в каникулы мы играли с подружкой во дворе, когда прибежал кто-то из ребят и сказал, что на школьном дворе нашли человеческую голову, завернутую в пакет.
– Как интересно! Пойдем смотреть! – мы тут же вскочили и, побросав игрушки, помчались на школьный двор.
Мальчишки, играя на берегу реки, нашли какой-то замотанный пакет и начали пинать его друг другу, как импровизированный мяч, перемещаясь вместе со своей находкой в сторону школьного стадиона. Пакет постепенно рвался и начинал источать зловоние. Когда мальчишки поняли, что это, разбежались по домам, чтоб от родителей не влетело, а голова в пакете так и осталась лежать посреди стадиона, пока не нашелся гуляющий с собакой взрослый и не позвонил куда следует.
Естественно, голову нам никто не показал. Как ни старались мы подобраться к ней с разных сторон, попытки не увенчались успехом. А еще какой-то строгий дядька в форме сердито посмотрел на нас и шикнул: «Брысь отсюда, детвора, нечего вам здесь глазеть».
Мы разбежались, но украдкой наблюдали издалека. Куча машин, толпа зевак, люди в форме, расхаживающие тут и там, – страшно интересно. Я не думала тогда о смерти как о чем-то ужасном, не могла сопоставить живого человека и воняющий мешок. Эти объекты находились в разных реальностях, мне было просто интересно, необычно и очень любопытно.
Мое детство пришлось на девяностые, когда в соседних дворах убивали людей, взрывали машины, поджигали квартиры, когда по вечерам под мостом или на пустыре возле речки собирались толпы людей и устраивали бойню за то, что кто-то кого-то грубо обозвал. Люди дрались до смерти, устраивали кровавую резню просто за идею, потому что был какой-то повод, потому что какой-то уважаемый человек сказал им «фас». Мы потом бегали смотреть на последствия разборок, сразу, как только слухи разносили по округе новости о случившемся. Интересно было разглядывать пятна крови на асфальте, а если доводилось увидеть хоть краешком глаза, хоть вскользь безжизненную руку, случайно выпавшую из черного плотного пакета, – накатывал восторг. Это ж прямо как в кино! Кадры из «Бандитского Петербурга» оживали здесь, на наших улицах, и жизнь казалась нам захватывающим боевиком.
Зимой либо в период осенне-весенних холодных дождей и ветров, когда находиться на улице долго было крайне неприятно, все постоянные обитатели речного берега перебирались на заброшенную стройку, и жизнь начинала кипеть уже там.
У местных бомжей были свои обжитые квартиры, обустроенные принесенными с помойки диванами, матрасами, столами и прочей домашней утварью. В бочке в центре комнаты, а порой и просто на бетонном полу полыхал костер, дарующий свет и тепло зимними вечерами.
Мы, будучи в то время уже семиклассниками, тоже частенько бывали на стройке – прогуливали там школу, играли в прятки, казаки-разбойники, пережидали непогоду, учились курить. Квартиры бомжей старались обходить стороной, выбирая для игр другие этажи, или же уходили в соседнее здание. В общем, мы не мешали им, и за это они не трогали нас. Такой негласный симбиоз детей с бомжами.
Когда я перешла в девятый класс, девочка-пятиклассница, играя с друзьями на стройке, упала с балкона третьего этажа на торчащую из земли арматуру и умерла. Эта трагедия вызвала резонанс, и стройку обнесли глухим забором, поставили круглосуточную охрану и запустили на территорию стаю собак. Больше там никто не играл.
Лето в деревне
Лето после седьмого класса мы с Лерочкой и ее старшим братом Данькой провели в деревне. Лерочкины родители купили там домик и на лето отправили детей туда, а заодно уговорили моих родителей сделать то же самое.
– Девчонки в городе все время вместе, так пусть и туда вместе едут, – сказал Лерочкин папа, и мои родители согласились.
В деревне для нас было настоящее раздолье. Мы все время проводили на улице – ходили в лес за ягодами, бегали купаться на карьер, катались на велосипеде по полям и лесам. Я перестала наконец бояться гусей и петухов, из-за чего первое время надо мной потешались местные.
Питались мы тоже по-деревенски. Творог, сметана, яйца – стандартный набор, который мы ежедневно покупали у местных жителей, а блины и оладушки готовила Лерочкина бабушка. После деревенской диеты в город я вернулась той еще булочкой – на радость маме.
Дом Лерочкиной бабушки был на другом конце деревни, поэтому мы хоть и были под ее присмотром, но не таким чутким, как хотелось бы родителям. За нами неустанно следил лишь Данька, ему тогда исполнилось шестнадцать, и два терьера – Шери и Дига.
Шери была уже старенькой, но доброй и очень ласковой собачкой. Тем летом она родила щеночка, с которым мы возились все свободное время.
Дига – молодой и сильный, настоящий сторожевой пес. Весил как здоровый мужик, да и ростом в стойке на задних лапах не уступал. Ел этот монстр тазиками, которые нам велено было таскать ему каждое утро до завтрака.
– Сам не поешь, а охрану покорми, мало ли что он вычудить может, – говорил Лерочкин папа.
Своих пес не трогал – тонкости строгой дрессировки, а вот с чужими не церемонился, поэтому все деревенские старались обходить наш дом стороной.
Мы кормили пса как придется. Он послушно терпел голод и с благодарностью уплетал долгожданную похлебку, никогда не жаловался и продолжал вилять хвостом, даже если, еле продрав глаза ближе к полудню, мы шли в огород чистить зубы вместо того, чтобы варить своей охране тазик еды.
Очередным голодным утром пес не выдержал, перемахнул через забор и отправился по зову носа. Нос привел его на скотобойню, откуда Дига стащил тушку теленка, а затем как ни в чем не бывало вернулся домой. Несколько дней пес питался своим трофеем, а от нашей каши отказывался, что неудивительно.
Когда приехал в деревню Лерочкин папа, его уже поджидал сюрприз. Местные жители долго ругались, а он слушал с серьезным видом и кивал. Придя домой, он потрепал пса по голове и назвал «добытчиком». А нас троих усадил на диван и в течение часа, расхаживая по комнате, рассказывал нам об ответственности, о дрессировке, о режиме дня, о халатности и возможных последствиях, затем строго наказал ни в коем случае не забывать кормить собаку, делать это каждый день в одно и то же время и в достаточном количестве. Мы молчали, слушали и в нужный момент кивали.
Все лето Данька кормил пса и воспитывал нас с максимально возможной строгостью, прилетело-то ему, как самому старшему. Он устраивал нам словесную порку каждый раз, когда мы возвращались домой чуть позже установленного времени, поэтому мы старались не опаздывать.
Дабы отучить нас ругаться матом, за чем мы были случайно замечены, Данька накормил Лерочку стиральным порошком. Лерка обиженно прополоскала рот водой, плюясь пузырьками, но не сказала ни слова.
Настала моя очередь. Ко мне такие меры применять было нельзя, я все же не кровная родственница, и меня Данька решил закрыть в сарае, чтобы посидела в темноте с мышками и пауками и подумала о своем поведении.
Он вытащил меня во двор, открыл дверь маленькой, темной, без окон, грязной сарайки, заваленной всяким ненужным хламом. Свет в нее попадал лишь через открытую дверь и щели в потолке и стенах. Жуткое помещение. Я сопротивлялась как могла. Растопырив в стороны руки и ноги, я уперлась ими в дверной проем и истошно орала на весь двор. Данька пытался впихнуть меня внутрь и тоже орал на меня. Дига громко лаял и прыгал рядом с нами. В очередном прыжке пес вцепился зубами в мою ногу.
Боль и страх сковали меня, и я резко замолчала. Данька тоже испугался и перестал толкать меня в дверь. Дига взвизгнул, заскулил, поджал хвост и убежал прочь, спрятавшись от гнева хозяина.
– Что с ногой? – испуганно спросил Данька.
– Болит, – еле сдерживая слезы, выдавила я.
– Покажи.
Я задрала платье и, отвернувшись в сторону, обнажила покусанную ляжку. Данька долго осматривал укус.
– Что там? Страшно? – нетерпеливо поинтересовалась я.
– Жить будешь, – с улыбкой ответил Данька.
Я повернула голову и взглянула на свою ногу. На ней красовался ало-синий след собачьих зубов. Крови не было. Я посмотрела на Даньку, как бы говоря: «Ну и зачем тогда было так долго пялиться на мою ногу?»
– Пойдем в дом, – сказал он уже с серьезным видом и пропустил меня вперед.
Пес лежал под навесом для машины, забившись под кучу строительного мусора и закрыв лапами морду. Я остановилась, посмотрела на собаку и повернулась к Даньке.
– Он мог до кости прокусить?
– Мог, – проговорил Данька и открыл передо мной дверь.
Мы зашли в дом, единогласно решив при собаке вести себя более сдержанно. На этом воспитательный процесс был окончен.
Дом наш стоял на горке, а огород спускался в низину, потому, выходя утром в огород, чтобы умыться и почистить зубы, можно было обвести взглядом все свои владения, а также поле за забором, лесочек за ним и автомобильную трассу, петляющую вдалеке. По этой трассе приезжали машины в деревню, и если мы видели, что какая-то машина проехала по дороге и скрылась за лесочком, то возле нашего дома, учитывая все неровности, ухабы и отсутствие должного дорожного покрытия, у нас в запасе было примерно полчаса, до того как автомобиль припаркуется у наших ворот, о чем сообщал своим громким лаем Дига.
Несколько раз нас выручало такое удачное расположение дома, и, чистя утром зубы, разглядывая заросшие сорняком картофельные плантации, за которыми нам велено было приглядывать, мы случайно замечали мелькнувший вдали знакомый автомобиль.
Дальше все было как на автомате. Одна – моет посуду, собирает разбросанные вещи. Вторая – заправляет кровати, выметает из дома трупы мух и прочих насекомых. Третий – собирает и выбрасывает мусор и кормит собак. Затем мы прямо в пижамах мчались в огород и быстренько наводили там марафет – дергали сорняковую траву, доходившую нам до ушей. Наконец, услышав лай собаки, мы втроем, нацепив улыбки, бежали встречать родителей, рассказывали наперебой, как у нас все дружно и слаженно, ели привезенные вкусняшки, а после их отъезда делили карманные деньги и расходились по своим делам.
В отсутствие родителей Данька следил, чтобы мы не шлялись по ночам, смотрел, с кем мы гуляем, и проводил с этими мальчиками ознакомительные беседы. Иначе говоря, чтобы стать нашими с Лерочкой друзьями, нужно было пройти фейсконтроль и собеседование.
В остальном Данька был обычным шестнадцатилетним мальчишкой, и заботили его обычные шестнадцатилетние увлечения – погулять с девочками, погонять по деревне и ее окрестностям на машине и покатать девочек, а также тусовки с друзьями и прочие забавы подростка. Обычно ему не было до нас никакого дела, и игры в старшего брата – воспитателя имели скорее спонтанный, чем регулярный характер.
Мы с Лерочкой, в свою очередь, старались не конфликтовать с ним, делая вид, что слушаемся беспрекословно, прямо как родителей, а стоило ему отвернуться, творили что хотели.
В разгар сбора яблочного урожая договорились мы с местными мальчишками идти ночью в сад на окраине деревни тырить яблоки. Своих яблок у нас не росло, у бабушки были кислые, а тут красивые, сладкие, а от того, что чужие, они становились аж сахарными.
Хозяева сада жили в городе, а в деревне бывали наездами, но тырить яблоки мы все же решили ночью, так интересней и без лишних глаз. Данька еще днем заподозрил, что мы что-то задумали, поэтому, чтобы расстроить наши планы, устроил тусовку с друзьями на улице возле ворот. Пройти мимо незамеченными не представлялось возможным, а других выходов не было. Других известных ему выходов.
Мы с Леркой громко объявили друзьям, что идем домой спать. Попрощались. Зашли в дом. Минут сорок ходили из комнаты в комнату, включая свет и маяча перед окнами. Когда на улице окончательно стемнело, все выключили, но вместо того, чтобы лечь спать, оделись во все темное, приоткрыли дверь и выскользнули во двор, затем под навес для машины, оттуда через заваленную стройматериалами дверку сарайки проникли внутрь и через дыру в крыше вылезли наверх, прошли по крышам сараек до самой последней, стоявшей вплотную к забору, слезли на забор и спрыгнули на улицу.
Обратно вернулись тем же маршрутом с двумя полными пакетами вкусных яблок. Утром Данька с радостью уплетал наши яблоки, совсем не интересуясь историей их появления в доме.
Долгими летними вечерами мы с Леркой были предоставлены сами себе, но подозревали, что у Даньки чутье на наши затеи, потому что каждый раз, когда возникала необходимость улизнуть ночью из дома, наши стремления разбивались о стену воспитательного террора.
– И как у него это получается? – удивлялись мы с Лерочкой.
Лето в тот год выдалось жарким. Несколько недель ждали мы идеальной ночи с проливным дождем, громом и молнией, чтобы поиграть в страшилки. А в день икс мы с Лерочкой оказались отправлены спать в дальнюю комнату дома, потому что Данька с друзьями устроил тусовку в большом зале.
Выходов из дальней комнаты было два – один вел в маленькую комнатушку вроде гардеробной с небольшим зарешеченным окном, второй – в большой зал, в котором тусил Данька с друзьями. Пребывая в состоянии безумства и решимости, мы завернулись в белые простыни и выпрыгнули в окно.
Окно выходило на палисадник и дорогу перед домом, туда же выходили и окна большой комнаты. Разглядеть белые простыни в зеленых кустах не составило бы труда, но мы остались незамеченными. Перемазавшись в грязи свежеполитой дождем клумбы, мы удрали.
Нашей целью была противная старая бабка, местная сумасшедшая, которая все время орала вслед нам проклятия каждый раз, как мы проходили мимо ее дома. Закутавшись в белые простыни, мы с Лерочкой и еще двумя подружками пошли пугать несносную старушку. Та крепко спала или вообще отсутствовала дома. Почти час маячили мы возле ее окон, подвывая как призраки, а желаемых криков ужаса так и не случилось.
Вернулись домой уставшие, насквозь промокшие и замерзшие. И тут нас постигла очередная неудача. Оказалось, непросто влезть в высокое окно без посторонней помощи. Пришлось идти через дверь.
К этому времени гости уже разошлись и Данька дремал на диване под какой-то старый второсортный ужастик. В сумраке ночи, освещенные лишь экраном телевизора, вошли мы с Лерочкой в зал. Подвыпивший, озадаченный Данька смотрел на нас почти в ужасе. Мокрые и по колено в грязи, стояли мы перед ним, ожидая расправы.
– Вы откуда? – единственное, что смог произнести Данька.
– Из туалета, – не сговариваясь, хором выпалили мы.
– А чего босиком?
На этот вопрос ответ отсутствовал, и мы просто пожали плечами.
– Идите, – равнодушно сказал он, кивая на комнату и возвращаясь в горизонтальное положение, чтобы продолжить дремать под ужастик.
Так просто? Без криков, угроз, шантажа и физической расправы? Мы не верили своему счастью, когда ложились спать.
Деревня наша была маленькая, такая, где все друг друга знают. Когда мы только появились, сразу вызвали большой интерес среди местных мальчишек. Уже через некоторое время мы перезнакомились со всеми.
Почти сразу мы подружились с Максимом и Костей, двумя друзьями, которые были старше нас на год. Мальчишки рассекали по деревне на мотиках, часто подвозили нас в соседнюю деревню или искупаться на карьер.
– Девчонки, а за рулем хотите прокатиться? – как-то внезапно спросил Костик.
– Конечно да! – вскрикнула я от восторга. – Только я не умею.
– Тут ничего сложного, почти как на велосипеде, – с видом знатока сообщил Костик. – Садись.
Я села за руль, он сзади.
– Вот руль, вот газ, нажимаешь и едешь. Поняла?
– Поняла.
– Поехали.
Я взяла руль и крутанула ручку газа. Мотоцикл рванул с места и помчался прямо вдаль. Я визжала от удовольствия. Мы быстро домчались до противоположного конца деревни, как раз там улица резко сворачивала вправо и проселочной дорогой уходила в лесок.
– Поворачивай, – заорал Костик, крепко вцепившись в сиденье.
– Я не могу, – крикнула я в ответ. Скорость была слишком большой для поворота.
– Тогда тормози!
– Как? – я бросила газ, но мотоцикл продолжал мчаться на полном ходу.
В тот же миг я резко вывернула руль вправо, но было уже поздно, и мы боком влетели в высокий деревянный забор. Часть забора от удара разлетелась в щепки. Мы оказались под заглохшим мотиком и грудой досок.
– Славно прокатились, – грустно заметил Костик, вытаскивая меня из-под завалов.
На удивление мотик оказался абсолютно цел, чего нельзя было сказать о нас с Костиком и заборе. Да и хозяин дома совсем не ругался, просто спокойно сказал Костику: «Починишь, раз такое дело». И Костик вскоре починил.
Синяки и ссадины на моем теле заживали значительно дольше. Почти месяц кожа меняла цвет от темно-фиолетового до желтого. Как раз тогда, когда цикл обновления кожи почти завершился, мы с Лерочкой пошли купаться на карьер. Он располагался посередине между двумя деревнями, и ежедневно с двух сторон к нему стекались люди. Карьер был чистый, глубокий, с белоснежным песчаным пляжем.
Мы прошли пешком уже большую часть дороги, когда на мотике нас догнал Данькин друг – Васька.
– Девчонки, садитесь, довезу, – радостно прокричал он.
Мы вскарабкались на мотоцикл. Я села сразу за Васькой и двумя руками крепко обхватила его талию. Лерка села за мной. Мы поехали.
Васька разогнался на асфальтированном участке дороги, и мы очень быстро доехали до поворота на карьер. Он повернул, не сбавляя скорости, и стал стремительно приближаться к пляжу.
«Пора бы тормозить», – с некоторой тревогой подумала я.
– Тормозов нет! – будто услышав мои мысли, прокричал Васька.
– Чего? – переспросила Лерка.
– Будет мокро!
Я вцепилась в Ваську до хруста костей. Мотоцикл заехал на пляж, из-за чего скорость его немного уменьшилась. Лерка с силой оттолкнулась от меня и плюхнулась на спину в кучу песка, а мы с Васькой и мотоциклом влетели в карьер. Еще несколько недель на мне заживали синяки и кожа меняла цвет от темно-фиолетового до желтого.
Так незаметно наступил август, и на соседствующих с деревней полях начала поспевать кукуруза, а потому мы с Леркой задумали очередную бандитскую вылазку.
Солнце начало ползти к горизонту, когда на старом Данькином велосипеде с провисшей рамой мы выехали из деревни в сторону кукурузного поля. К ближайшему полю вела узенькая дорожка, круто поднимающаяся вверх, поэтому карабкаться по ней пришлось пешком, по очереди толкая в гору велосипед.