Разбегающиеся миры, или Вселенская толкотня локтями

Все события в романе выдуманы,

все совпадения случайны.

Автор

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

БУДЕТ ТАК, КАК Я ХОЧУ!

Глава первая

1

Ранним июньским утром (для гуманитариев студенческое утро начинается часиков, эдак, с десяти) первокурсник юридического факультета Московского государственного университета Тихон Заковыкин отправился в отдел книгопользования Российской публичной библиотеки, по давней традиции, именуемой в просторечии «Ленинкой». В принципе, для студента образца середины двадцать первого века прибегать к книжной помощи было делом, мягко говоря, старомодным и затратным по времени. Куда как проще было «скачать» искомую информацию, например, из интернета, как из традиционного, но устаревшего и не всегда надёжного глобального электронного ресурса. Да вот незадача, Тихон был образчиком дотошного и ответственного ученика, который вознамерился писать в реферате по римскому праву о племени этрусков.

Между тем, пресловутые этруски на правах аборигенов обитали в окрестностях будущего Рима аж на заре первого тысячелетия до нашей эры. И в этой ситуации полагаться на «всемирную компьютерную паутину», которая была слишком далека от первоисточников, Заковыкин не счёл возможным. Вот таким образом «несчастный вагант» сам себя обрёк на прозябание в библиотеке.

Вагантом Заковыкин звал себя потому, что он не принадлежал к избранному сословию коренных москвичей. Тихон родом был из Перми, а в МГУ поступил учиться в прошлом году благодаря победе на всероссийской олимпиаде. Это про таких как он «постоянные» (со времён не столь отдалённых) столичные жители недовольно шипели: «Понаехали тут!»

«По уши» обложившись в читальном зале допотопными монографиями, «студиоз» силой разума пронзал «глубь веков». Он уже почти вжился в образ исчезнувших этрусков, однако его из этого состояния непроизвольно вывел свёрнутый вчетверо листок бумаги, забытый кем-то между книжных страниц. Тихон машинально развернул его и обнаружил, что к нему попала записка.

«Милая-милая Диана! – прочёл он про себя. – Пишет тебе Милена. Из-за стечения немыслимо жутких обстоятельств я не могу ни позвонить тебе, ни встретиться с тобой…Мы с Гошей влипли в дряную историю!…»

Студент приостановил чтение, испуганно перевернул записку тыльной стороной вверх и воровато оглянулся по сторонам: не обратил ли на него внимание кто-либо из читателей? Нет, всё было спокойно. С минуту поколебавшись по поводу того, допустимо ли знакомство с посланием, адресованным вовсе не ему, Тихон уступил презренному любопытству и продолжил сомнительное занятие.

«…Каждый наш шаг под контролем…, – писала неведомая Милена. – Возможно, нас вывезут за кордон! Всё из-за какого-то Гошиного изобретения – быть может, связанного с сюром…Или из-за атона…Всё бы ничего, если бы не маленький Кешенька у меня в животике. Никого так не люблю и ни за кого так не переживаю, как за него! Лишь бы не родить преждевременно…Но если что, живой этим бандюгам я не дамся – ты меня знаешь!…Что с нами троими дальше будет, и сколько нам злой рок намерял испытаний – даже не знаю. Обращаюсь к тебе в надежде…»

Записка, как и предписывают законы детективно-эпистолярного жанра, обрывалась на наиболее интригующем месте.

Пермяк перечитал странное послание вторично, определяясь с тем, как быть дальше. Не следует забывать, что Заковыкин учился на юриста. Потому Тихон аккуратно, не пятная бумагу отпечатками собственных пальцев, тщательно, и сперва визуально, исследовал записку. Почерк действительно принадлежал молодой женщине: нервный, порывистый, дёрганый, но женский – с теми красивыми плавными округлостями и переходами, что так пленяют мужской глаз. А импульсивность и категоричность письма выдавали юную натуру и остроту ситуации, в которой послание сочинялось. Да и стилистика текста – тоже. И романтично настроенный Заковыкин даже подумал, что если девушка наяву столь же хороша и чиста, сколь преданной женской чести и женской доле она предстаёт заочно, то он за одно это, пожалуй, влюбился бы в неё. Незнакомая Милена, видимо, отнюдь не принадлежала к тому племени легкомысленных вертихвосток и самовлюблённых трещоток, в коих превратилось большинство современных представительниц слабого пола.

Поверхность листка отдавала непорочной белизной, была свежа, почти нетронута (если отвлечься от текста), и студент пришёл к выводу, что запись сделана не далее как вчера, а то и непосредственно перед его приходом. Приняв во внимание данную версию, Тихон явно затянул с уходом из читального зала, наивно рассчитывая, что загадочная незнакомка спохватится и вот-вот вернётся за пропажей.

Потому он без суеты осмотрел монографию про этрусков. Том научной литературы, в отличие от записки, был изрядно потрёпан. На внутренней стороне его обложки имелся кармашек с карточкой пользования книгой. Достав оттуда карточку и пробежав глазами отметки, сделанные библиотекарями, следопыт установил последнюю из них, датированную аж 16 декабря 1999 года. Выходило, что книгу не брали в руки пятьдесят четыре года – явная неувязка, ведь записку-то в неё вложили совсем недавно! Или, быть может, автор послания неведомой Диане просто-напросто работал в «Ленинке» и имел доступ к анналам в любое удобное время и без оформления документации?

Поскольку предположение новоиспеченного детектива на скорое возвращение за листком таинственной фемины не оправдалось, Заковыкин заспешил: ведь риск несчастья с девушкой и ещё неродившимся Кешкой, как следовало из записки, ежесекундно возрастал в геометрической прогрессии. Студент поместил записку в полиэтиленовую обёртку, засунув пакетик в нагрудный карман рубашки. Затем он сгрудил книги и понёс их к стойке выдачи.

Стопку исторической литературы Тихон сдавал пожилой сотруднице «Ленинки», у которой на груди был приколот бейджик с надписью: «Старший библиотекарь Кукушкина Анна Ивановна».

– Анна Ивановна, – тактически грамотно обратился он к ней, – извините, а не могли бы вы позвать Милену?

– Милену? – переспросила та.

– Именно.

– А-а…В нашем отделе никакая Милена не работает.

– Да-а…А в другой смене?

– Кгм…И в другой смене – тоже. А в чём, собственно, дело?

– Да понимаете, – исхитрился с выходом из щепетильной ситуации пермяк, – мне порекомендовали обратиться к Милене как к знатоку этрусской культуры. Кое-что я подобрал по каталогу, да всё не то. Старьё. Вот эту монографию последний раз вообще читали в 1999 году, представляете?! – раскрыл он книжку, в которой нашёл записку, и ткнул пальцем в кармашек с карточкой.

– Дата на карточке, молодой человек, ещё ни о чём не говорит, – ворчливо возразила ему Кукушкина. – Мы уже давным-давно такие отметки не проставляем. И потом, о-хо-хо, о ценности книги, как и о человеке, судят отнюдь не по возрасту, – со вздохом добавила она.

Должно быть, библиотекарь под безымянным недооценённым человеком имела в виду себя. Впрочем, Заковыкин не обратил никакого внимания на её сентенцию. Его огорчило то, что идентификация личности неведомой Милены становилась крайне проблематичной.

– То есть, вы хотите сказать, что монографией могли пользоваться и сегодня, и вчера? – методично устранял Тихон неясности.

– …И позавчера, и позапозавчера, – в тон ему ответила Анна Ивановна.

– Жаль, – понурился юный читатель. – Очень жаль. Всего доброго.

И он направился к выходу, не зная, что ему дальше делать. Но

предпринять нечто экстраординарное было необходимо.

2

И пока Заковыкин выходил из библиотеки, а затем рассеянно плёлся по улице, подвернулся момент рассказать о нём поподробнее. У Тихона имелся замечательный друг – дедушка Егор. Правда, старшие сёстры Тихона, пока младший брат жил с ними, на сей счёт придерживались иного мнения. По причине крайней отсталости некоторых жизненных взглядов деда они иногда желчно обзывали предка и кладбищем окаменевших идей, и старорежимным мракобесом, и осколком прошлого, и кое-как ещё.

Так вот, дед Егор, этот самый «осколок прошлого», обожал поговорку про то, что «кошка шкребёт на свой хребёт». Изрекал он её в тех случаях, когда кто-то настырно и по глупости искал приключений на «щекотливые места свои» или неугомонно «напрашивался на комплимент» в виде солёного мужского словца. И так уж получалось, что чаще всего старик подобным образом предостерегал внука. Причём предостерегал не зря, ибо не столько бедовый, сколько непутёвый Тихон подчас совершал опрометчивые поступки и вёл себя подобно той пресловутой кошке…

Так, однажды семилетнего Заковыкина-младшего родители отправили в питомник по разведению кошек, расположенный неподалёку от их дома. Тихон, стремившийся утвердить свою самостоятельность, сам на том настоял. В питомнике ему предстояло купить уже отобранного породистого персидского котёнка за оговорённую с заводчиком Васькиным солидную сумму. Причём, расчёт стороны сделки договорились совершить допотопным наличным способом (налогообложение, знаете ли).

Скорее всего, миссия Тихона завершилась бы успешно, если бы он пошёл кружной дорогой – улицей Куйбышева. Однако мальчуган решил сократить путь, и двинулся через большой пустырь, поросший деревьями и кустарником.

Минуя глухой угол пустыря, Заковыкин-младший натолкнулся на дяденек, сидевших на корточках вокруг занимавшегося костра, над которым висел котелок с водой. Один из дяденек точил на оселке нож. Подле мужиков жалобно скулил и потявкивал пушистый щенок, привязанный верёвкой к осине.

– А что собачка плачет? – остановившись, с сочувствием осведомился Тишка. – Заболела, да?

– Смертушку близкую чует, вот и воет, – лениво откликнулся на вопрос дяденька, руки и плечи которого были сплошь разукрашены непонятными тёмно-синими рисунками.

– Умирает? – дрогнул голосок у мальчугана.

– Хым, чуть-чуть уже осталось, – хмыкнул его собеседник под хихиканье наперсников. – Ща суп из неё сварганим, вот она и отмучается.

– Из собачки су-уп? – переспросил Заковыкин-младший, полагая, что ослышался, настолько кощунственно прозвучала фраза. – Из собачки суп не варят!

– Ещё как варят, мой юный друг Пак Ван Шмяк! – заверил его противный дядька уже под гогот сброда. – Ты вот, пацанчик, пока айда, поиграй в песочнице, а опосля к нам подваливай: такой ништяковый супец похлебаешь – геморрой и туберкулёз, как рукой снимет. Га-га-га!

– Из собачки суп не варят! – надув пухлые губы, запальчиво выкрикнул «пацанчик»…

В общем, вместо запланированной четверти часа, Тишка отсутствовал дома почти час. Да и возвратился он не только без перса-аристократа, но и без денег. Легко себе вообразить беспредельное изумление части его домашних, больше смахивавшее на семейную истерию, когда вместо роскошного котёнка-сибарита он любовно втащил в квартиру беспородного щенка-дворнягу, выкупленного у странных дяденек с разрисованными как у индейцев телами. «Это наш Дружок!» – любовно представил он нового члена семьи.

Разузнав обстоятельства непредвиденной покупки, рассерженные сёстры и разъярённый отец, готовый пустить в ход ремень, поносили Тишку почём зря, и только дед, мама и потявкивающий Дружок решительно встали на сторону мальчугана. Если бы не их заступничество, то порка оказалась бы неминуемой.

Или достаточно вспомнить казус из менее давнего прошлого,

когда Тишка, будучи уже второклассником, вступился за новенькую ученицу Леночку Пушкову перед Стёпкой Колупаевым, который пошёл в школу, будучи годом старше. Верзила Колупаев тогда ему основательно «наколупал», но и поборник справедливости мало в чём грубияну уступил, также наподдавав ему. Буянов сумела разнять лишь учительница Лариса Михайловна. Она, разобравшись в причине драки, Стёпку отругала, а заступника слабых, в награду за разбитый нос, посадила за одну парту с красавицей Пушковой.

Наведя порядок, Лариса Михайловна объявила классу:

– Ребята! Тема нашего сегодняшнего занятия – Урок Мужества! Я долго думала, с чего мне начать нашу беседу, а само собой получилось, что пример нам всем подал Тихон, не давший в обиду девочку…

До середины занятия Заковыкин довольно сопел саднящим носом, пока не ощутил нестерпимые позывы в туалет. Тишка так и не осмелился отпроситься у Ларисы Михайловны, чтобы сходить «по маленькому». Ему было совестно перед ней, а равным образом одолевал стыд перед Леночкой и остальными: ведь только что он почти победил Стёпку, и вдруг – пописать. Не героически как-то. В результате Тихон, к вящему ужасу Леночки и к своему собственному сраму, на Уроке Мужества «сделал лужу». Благо, что сидел «герой» у стены, и никто не увидел его «мокрый подвиг», а соседка по парте с женской целомудренностью сдержала рвущиеся наружу эмоции. Однако, позор жёг душу Тихона за ту оплошность по сей день.

И вот нынче, много лет спустя, уж который раз произошло так, что изрядно повзрослевший внук деда Егора вновь взялся за старое – опять принялся «скрести на свой сколиоз». Он однозначно втягивался в какую-то тёмную историю.

3

Тихон недолго пребывал в состоянии умозрительного ступора. Уже на подходе к станции метро «Арбатская» он сделал вывод, что надо обращаться в полицию. Увы, сначала в близлежащем транспортном отделении внутренних дел, а затем в территориальном отделе, куда он последовательно направлял свои стопы, его поднимали на смех. Стражей порядка вовсе не пугала перспектива, обрисованная мифической Миленой в послании Диане.

В итоге, в поисках истины парнишка добрался аж до Петровки, 38. И уже при подходе к комплексу зданий легендарного московского уголовного розыска его вера в светлые идеалы была несколько поколеблена, ибо он стал свидетелем того, как пара патрульных полицейских тащила по тротуару пьяного мужика, которому они на ходу выкручивали руки.

– Вы ч-чё, волки! – изворачиваясь ужом, ругался тот. – Руки же ломит!

– Ломит? Должно быть к непогоде! К дождю! Старые раны ноют!… – наперебой придумывая отговорки, хохотали конвоиры.

В уголовном розыске, куда настырный Тихон сумел пробиться, к его корреспонденции также отнеслись с аналогичной несерьёзностью.

– Вот когда твою Милену…Как там, в письмишке-то накарябано?…«Вывезут за кордон»? – сидя за канцелярским столом, ёрничал разбитного вида капитан средних лет, у которого морщин на лбу, свидетельствующих о мыслительной деятельности, было меньше, нежели у иного компьютерщика на ягодицах. – Вот когда её вывезут, тогда и приходи – в Интерпол, в Брюссель.

– Ты, парень, в натуре приволок совсем чёрт те чё, а у нас до бандюг ручоночки не доходят!

Это уже вторил капитану, развалившись в кресле, его сослуживец в штатской одежде, у которого верхние конечности и в самом деле едва-едва достигали паха. Потому пермяк про себя и окрестил его Короткоруким.

На стене за спиной у Короткорукого красовался плакат с многообещающим афоризмом: «То, что вы на свободе – не ваша заслуга, а наша недоработка». Сия лаконичная надпись весьма ощутимо остудила пыл юного посетителя, готового вынести полицейским чинушам суровую хулу типа: «Мусорги вы бесчувственные!» И потому у него лишь непроизвольно вырвалось сетование на невезение:

– Да что за чёрная полоса?!

– Ага, а дальше полоса белая, а сразу за ней – уже зона. Тоже полосатая. Режимная! – съязвил капитан.

Раздражённый бесполезной многочасовой беготнёй по бюрократическим инстанциям, выведенный из себя тупостью чиновничьей, Заковыкин с жалостью исполина, взирающего на пигмея, посмотрел на малахольное человеческое убожество, рассевшееся перед ним, и, не стерпев, вскипел:

– Головастики вы с пониженной активностью! Оборотни вы ленивые! Зомби вы недоделанные!

Ан завопил Тихон не во всю мочь. Сдерживаясь. Скорее, даже негромко. Точнее, почти тихо. Можно даже сказать, про себя. Короче, так, что никто и не услышал. В общем, как выразился один мудрый человек: мысли про себя – совсем не то, что мысли вслух. Зато кабинет правдоискатель покинул эффектно, протестующе хлопнув дверью.

– Да пош-шёл ты! – выкрикнул вслед ему субъект с малокалиберными ручонками.

И студент усвоил, что в его положении воистину благоразумнее последовать совету Короткорукого. И он пошёл. Пошёл «вдоль по Питерской», то бишь – вдоль по Петровке. При этом Тихон вовсе не превратился в праздношатающегося, ибо душа его настырно и неустанно искала выход из тупика. Тогда он прибег к крайнему средству: по мобильнику связался с дедом Егором. Ведь до выхода на пенсию тот работал заместителем прокурора Пермского края. И пусть с той поры минуло немало зим и вёсен, старые связи у предка должны были сохраниться.

«Резерв верховного главнокомандующего» сработал: всего через полчаса после разговора с дедом, Заковыкина посредством всё той же сотовой телефонной связи пригласили на беседу. И пригласили не куда-нибудь, а в Технический переулок – в Следственный комитет России.

На проходной органа федерального значения о неугомонном пареньке уже были осведомлены. Там ему по студенческому билету выписали пропуск, а дежурный препроводил его до самого кабинета, на дверях которого висела табличка с надписью «Следователь Затыкин Г.Г.». Хотя фамилия следователя не дарила радужных перспектив, а инициалы и вовсе звучали не благозвучно, студент после вмешательства деда, пробившего брешь в сплочённых рядах бюрократов, был настроен вполне мажорно и плохого про «Гэ-Гэ» не думал.

Затыкин оказался молодым мужчиной лет двадцати пяти, степенно отрекомендовавшийся Геннадием Геннадьевичем. И пусть минула, вероятно, всего-то пара годков, как Затыкин закончил юридический факультет, но держался он не без апломба: беспрестанно тёр ладонью лоб, устало щурил глаза, разминал пальцами затёкшую шею и всем своим видом демонстрировал нечеловеческую утомлённость и занятость. Однако посетителя сотрудник комитета выслушал «от» и «до», не перебивая, внешне внимательно и лояльно – должно быть следовал установке, полученной свыше.

– Таким образом, – азартно сверкая глазами, завершал изложение перспективной версии Заковыкин, вдохновлённый внешне выраженным интересом собеседника, – налицо, как минимум, незаконное лишение свободы этой самой Милены и её будущего ребёнка, а как максимум – реальная опасность для их жизни. И в том, и в другом случае надо срочно возбуждать уголовное дело и хватать пока неизвестных злоумышленников. Промедление – смерти подобно! – в завершение блеснул он разом и юридической и исторической эрудицией.

– Ну, так уж сразу и хватать? – корректно выразил сомнение следователь, когда Тихон умолк. – Даже оставляя в стороне отсутствие как заявления от Милены, так и самой Милены, – невольно чуть-чуть копировал «Гэ-Гэ» стиль аргументации юного оппонента, – нельзя игнорировать то, что отсутствуют факты совершения самого деяния. Где оно, деяние? Не исключено, что писулька, всего-навсего, плод чьего-то воспалённого воображения. Или результат обчитавшегося книгочея. Или вымысел какого-то графомана…Где само противоправное деяние, если Милена свободно разгуливает по библиотекам и черкает писульки? Ну, не бандюганы же, коих она поминает, подкинули записку в книжку!?

– Э-э-эх-ма…, – несколько растерянно промямлил правдоискатель.

Дальше, – выдержав торжествующую паузу, с измождённым видом помял пальцами затёкшую шею чиновник. – Налицо логическое противоречие: то автор текста утверждает, что каждый шаг под контролем, то угрожает самоубийством. И потом, вы обратили внимание на тон записки? На эту картинную аффектацию экзальтированной девицы? Чуть ли не через каждое слово – многоточие, восклицательные знаки. Лирика. Перед самоубийством так не…Так не изъясняются.

– А-а…А вот и изъясняются! – обретая себя, не без экспансивности продолжил наседать на Гэ-Гэ самозваный детектив. – Вспомните Есенина. Он же аккурат перед смертью написал одно из лучших своих стихотворений – «До свиданья, друг мой, до свиданья!»

– Так то – Есенин, – умудрённо усмехнулся Геннадий Геннадьевич. – Склоняюсь к тому, что ваша Милена, если она вообще-то не фантом, благополучно будет здравствовать ещё сто лет, по причине выдуманности вами конфликта. Трагедией…Да что там трагедией – даже драмой здесь не пахнет…

– Пахнет, ещё как пахнет! – с патетикой, достойной разве что экзальтированной девицы, перебил его Тихон. – Вообразите, что завтра тело Милены обнаружится где-нибудь в Москве-реке, в Склифе, или в каком-нибудь морге…А я ведь вас предупреждал!

– Да бросьте вы пугать стреляного воробья, – свысока отмахнулся Затыкин. – И потом…И потом, – казалось, заколебался он, – ну, предположим на минутку, что поддался я вам и возбудил дело…Что дальше? Каким образом сыскать вашу…кхе-кхе…потерпевшую в двадцатимиллионной Москве? А если она, то бишь Милена, не москвичка, а какая-нибудь варшавянка? А если она любительница не только Гоши, но и Древнего Рима? И прилетела почитать книжку про этрусков из какой-нибудь Канберры, а?

– Я уже всё продумал, – обрадовано усилил нажим Заковыкин, уловив подобие нерешительности в поведении визави. – Я всё продумал. Да, конечно, есть дохленькие зацепки про то, что она, скорее всего, студентка, и не просто студентка, а студентка-иностранка из Чехии, и что она беременная…Но всё это – частности, требующие долгой и малопродуктивной проверки. А вот отпечатки Милениных пальцев на записке – дельный вариант. При уровне современной криминалистической техники и всеобщем дактилоскопировании населения, шансы на успех близки к ста процентам. Я же умышленно листок вложил в целлофан, чтобы на нём не наследили ни я, ни начальник линейного отделения, ни капитан из МУРа, ни вы. Выполнит исследования специалист – и финиш!

– Вы забыли о той малости, что для производства дактилоскопической экспертизы требуется возбуждение уголовного дела, – лениво зевнув, проговорил сотрудник комитета, – а для принятия такого ответственного шага достаточные данные отсутствуют.

– Гос-споди! – всплеснул руками студент. – Одним делом больше, одним делом меньше: да возбудите – и всё!

– А конституционные права граждан? – резонно заметил следователь. – Та же Милена заявления не подавала и согласия на манипуляцию с отпечатками её пальцев не давала.

– Давайте проведём с вами оперативное исследование, – как бы между прочим, ненавязчиво причислил Тихон себя к коллегам Гэ-Гэ.

– Комитет непосредственно сам не занимается оперативно-розыскной деятельностью, – высокомерно поправил его тот.

– Да ведь можно же исследования провести так!… – воскликнув, в нетерпении щёлкнул пальцами Тихон, подыскивая нужное словцо. – Это…Подпольно! Я знаю, некоторые так делают, а потом возбуждают дело и проводят экспертизу уже легально.

– Вы что же, предлагаете мне злоупотребить служебным положением?! – аж на стуле подпрыгнул Затыкин, мигом сообразив, что на «проколе» неуёмного ходатая он может отыграться сполна. – Вы мне предлагаете нарушить уголовно-процессуальный кодекс? Ну, знаете!…О вашей недостойной этой…о вашей каверзе я вынужден буду доложить по инстанции. А уж моё руководство пусть само решает, звонить ли вашему дедуле в Пермь.

– Да бога ради! – озлился Заковыкин. – Звоните хоть самому чёрту!

– Будьте уверены, и в университет сообщим, – позлорадствовал Геннадий Геннадьевич.

– Да сообщай! – перешёл в общении с Затыкиным на «ты» Тихон. – Так и скажи, что неохота. Баклуши бить куда как легче…Чинуша! – с обидой выпалил он, хватая со стола записку и выскакивая из очередного негостеприимного кабинета. – Без вас обойдусь…Сам раскопаю!

– Пропуск! Пропуск возьми, пермяк – солёные уши! – не без злорадства выкрикнул ему вслед «Гэ-Гэ». – Так ведь тебя не выпустят.

Заковыкин бесцельно брёл по Москве – куда глаза глядят, и про себя возбуждённо продолжал спорить с Затыкиным. Постепенно он остыл и вынужденно признался, что в дебатах со следователем хватил лишку: теперь и ему в университете нагорит, и деда Егора он «подставил», и экспертизу «за здорово живёшь» никто проводить не станет. А без неё преступления не раскроешь. В том, что преступление совершено, Тихон ни на йоту не сомневался.

И тут точно вспышка озарила его мозг! Она возникла в тот момент, когда он смотрел на лазерную рекламу на одной из высоток Москва-Сити. От радости студент даже произвёл два резких выпада, изображая апперкот и хук слева, как бы нанося разящие удары воображаемому сопернику. «Боем с тенью» он до полусмерти напугал, сам того не заметив, встречную бабульку, которая, отшатнувшись и прильнув к стене, застыла в позе страуса, впавшего в прострацию.

Восторг юноши объяснялся тем, что в его памяти вдруг всплыли два прелюбопытных фрагмента текста записки, представившиеся в неожиданном и новом свете. Теперь Заковыкин был почти уверен, что сам, без всяких там Гэ-Гэ, установит личность Милены. Или Гоши. Или их обоих.

Единственное, что теперь огорчало его, так это то, что реализацию задумки приходилось отложить на завтра – столицу уже окутывали густые сумерки.