Пылающий бог
Ребекка Куанг
Пылающий бог
Rebecca Kuang
THE BURNING GOD
© Н. Рокачевская, перевод на русский язык, 2021
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
* * *Моим читателям, оставшимся до конца трилогии и приготовившим ведро для слез
Действующие лица
Коалиция южан и ее союзники
Фан Рунин – сирота войны из провинции Петух, бывший командир цыке, последняя оставшаяся в живых спирка
Чен Катай – сын бывшего министра обороны империи, единственный наследник семьи Чен, якорный близнец Рин
Шрин Венка – лучница из Синегарда, дочь бывшего министра финансов империи
Лиу Гужубай – наместник провинции Обезьяна, блестящий политик
Ма Льен – главарь бандитов, входящий в руководство Коалиции южан
Лиу Дай – один из руководителей южан, давнишний союзник Гужубая
Ян Суцзы – лидер бойцов сопротивления из провинции Петух, командир Железных волков
Цюань Чолан – молодой наместник провинции Собака, назначен недавно
Чиан Муг – королева пиратов Анхилууна, она же Каменная стерва и Лживая вдова
Семья Инь
Инь Вайшра – наместник провинции Дракон, глава Республики Никан
Инь Саихара – правительница Арлонга и жена Иня Вайшры
Инь Цзиньчжа – старший сын наместника провинции Дракон, маршал республиканской армии, убит Су Дацзы *
Инь Мучжа – сестра-близнец Цзиньчжи, единственная дочь Вайшры
Инь Нэчжа – второй сын наместника провинции Дракон
Инь Минчжа – третий сын наместника провинции Дракон, убит драконом Арлонга в детстве *
Триумвират
Су Дацзы – бывшая императрица Никана, она же Гадюка, призывает богиню-улитку Нюйву
Цзян Цзыя – Страж, призывает чудовищ из императорского зверинца
Инь Жига – Дракон-император, считается погибшим в конце Второй опиумной войны
Гесперианцы
Генерал Жозефус Таркет – командующий войсками Гесперии в Никане
Сестра Петра Игнатиус – представительница Серой гильдии (гесперианского религиозного ордена) в Никане, один из самых блестящих ученых своего поколения
Цыке
Алтан Тренсин – спирец, бывший командир цыке *
Рамса – бывший узник тюрьмы в Бахре, эксперт по боеприпасам *
Бацзы – шаман, призывающий неизвестного бога, который наделяет его громадной силой *
Суни – шаман, призывающий бога-Обезьяну *
Чахан Сурен – шаман из клана Наймад, брат-близнец Кары
Кара Сурен – меткий стрелок, заклинательница птиц и сестра-близнец Чахана *
Араша – шаман, призывающий речного бога *
* Покойные.
Пролог
– Не стоит этого делать, – сказала Дацзы.
Костер полыхнул странным пурпурным цветом, заискрил и зашипел с укоризной, словно чувствовал ее вину. Языки пламени взметнулись жадными руками и превратились в мерцающие лица, которые даже спустя несколько месяцев вызывали у Дацзы стыд и боль в груди. Она отвернулась.
Но мертвецы навеки запечатлелись под ее веками, их возмущенно разинутые рты винили ее в предательстве. В голове отдавался эхом их шепот, и каждую ночь они шептали в ее снах.
Убийца, говорили они. Неблагодарная. Шлюха.
Грудь Дацзы сковал страх.
– Жига, вряд ли…
– Слишком поздно что-либо менять, милая.
По другую сторону от костра Жига с присущей ему безжалостной четкостью душил вырывающегося оленя. Он уже приготовил три разделочных ножа, снятых с трупов лучников из клана Кетрейдов, и разложил их вокруг костра идеальным треугольником. К своему ножу Дацзы не притронулась. Она была слишком напугана – блестящий металл выглядел ядовитым, жутковатым.
– Пути назад уже нет, – сказал Жига.
Олень выгнул шею, пытаясь освободиться. Жига схватил его за рога рукой и треснул головой о землю.
Пламя взметнулось выше, шепоты усилились. Дацзы вздрогнула.
– Мне кажется, это неправильно.
Жига фыркнул.
– И давно ты стала такой трусихой?
– Я просто беспокоюсь. Тсевери сказала…
– Какая разница, что она там сказала? – ощетинился Жига, явно защищаясь.
Дацзы знала, что ему тоже стыдно. Знала – в глубине души он жалеет, что встал на этот путь. Но никогда в этом не признается. Иначе будет просто сломлен.
Прижав оленью шею коленом, Жига связал его передние ноги веревкой. Олень открыл пасть, словно для крика, но раздался лишь хриплый и жуткий скрежет.
– Тсевери вечно несет всякую чушь. Какие-то пророчества… Не верь этой болтовне. Она говорила лишь то, что хотела нам втолковать Сорган Шира.
– Она сказала, что мы можем из-за этого погибнуть, – напомнила Дацзы.
– Не совсем так.
– Но близко.
– Ох, Дацзы.
Жига суровым рывком затянул последний узел, бросил секундный взгляд на результат своей работы и переместился ближе к Дацзы. Мягкими кругами погладил ей спину. Он хотел успокоить, но Дацзы чувствовала себя в западне.
– Неужели я могу допустить, чтобы с тобой случилось несчастье? – сказал он.
Дацзы с трудом удавалось дышать ровно.
Делай, что он говорит, напомнила она себе. Такой у них договор с Цзыей. Не поднимай головы и подчиняйся, иначе Жига найдет способ от тебя избавиться. Она должна радоваться предстоящему ритуалу. Эта защита – твердая гарантия того, что Жига не убьет ее, иначе умрет сам. Это щит и для нее, и для Цзыи.
Но она все равно боялась. А если это будет хуже смерти? Она собралась с духом:
– Должен же быть какой-то другой способ…
– Его нет, – отрезал Жига. – Так мы долго не протянем. Война стала слишком серьезной. Врагов слишком много. – Он помахал ножом в сторону леса. – А если Цзыя будет так себя вести, он и дня не протянет.
«Не протянет, потому что ты его оттолкнул», – хотелось огрызнуться Дацзы. Но она сдержалась из страха вызвать приступ его гнева. Его жестокости.
У нее не было другого выбора. Дацзы давным-давно поняла, что должна стать незаменимой для Жиги, если хочет жить спокойно. Скованной с ним, его якорем, на котором держится сама его жизнь.
– Эй, Цзыя! – позвал Жига, приложив ладони ко рту. – Давай покончим с этим.
Лес остался тих.
– Цзыя! – повысил голос Жига. – Я знаю, что ты там.
Может, он сбежал, подумала Дацзы. Мерзавец умен.
Она задумалась о том, что сделает Жига, если Цзыя и впрямь удерет. Конечно же, погонится за ним и, скорее всего, схватит – Жига всегда был самым сильным и быстрым из их троицы. Наказание будет чудовищным. Но Дацзы смогла бы несколько минут сдерживать Жигу, оттянуть время, и даже если это будет стоить ей жизни, хотя бы один из них спасется.
Однако через несколько секунд Цзыя вышел из леса, спотыкаясь, как пьяный. У него был затуманенный, безумный взгляд, который Дацзы так часто видела в последнее время, что уже привыкла. Она знала, что это предвещает опасность. И втихую потянулась к ножу.
Жига встал и пошел навстречу Цзые, как дрессировщик к тигру, осторожно раскинув руки.
– Ну, как ты?
– Как я? – наклонил голову Цзыя. – О чем это ты?
Дацзы заметила, как запульсировала вена на шее Жиги.
– Может, присядешь? – спросил Жига.
Цзыя покачал головой и хихикнул.
– Что тут смешного? – рявкнул Жига. – Идем, Цзыя.
– Цзыя? – Цзыя закатил глаза к небу. – А кто это?
Жига потянулся к мечу. Дацзы подняла нож. Они ведь к этому готовились, все втроем, и с согласия Цзыи. Нужно нанести удар, прежде чем откроются врата…
Лицо Цзыи исказила кошмарная ухмылка:
– Шучу.
Жига расслабился.
– Да чтоб тебя!
Дацзы выдохнула и попыталась утихомирить бешено колотящееся сердце. Цзыя сел перед костром, скрестив ноги. Взгляд небрежно скользнул по связанному оленю.
– Совсем как ручной, да?
Он взял с земли свой нож и поиграл с ним перед оленем. На зазубренном лезвии сверкнуло пламя. Олень лежал неподвижно. Как будто мертвый, если бы не тяжелое хриплое дыхание.
– Дацзы проглотила шарик опиума, – сказал Жига.
– Ясно. – Цзыя подмигнул ей: – Вот и умница.
Дацзы страстно желала, чтобы наркотик подействовал быстрее. Чтобы Жига дал ей время. Но это требует сострадания, которым он уж точно не обладал.
– А ты оживилась, Дацзы, – сказал Жига, покачав перед ней ножом. – Давай не будем затягивать.
Дацзы замерла. На краткий миг она подумывала сбежать. У нее задрожали колени.
Нет. Пути для отступления нет. Ей придется это сделать, если не ради себя, то ради Цзыи.
Он обожает дурацкие шутки. Не способен ничего принять всерьез, даже безумие, возможно, ожидающее впереди, его лишь забавляет. Но ее страх и страх Жиги – реальны. Цзыя месяцами балансировал на границе здравого рассудка и безумия, и они не знали, когда он рухнет в бездну навеки. Лишь этот шаг мог его вернуть.
Только вот это дорого им обойдется.
– Поднимите ножи, – скомандовал Жига.
Они подчинились. Олень смирно лежал под блестящими клинками, его остекленевшие глаза были открыты.
Жига заговорил. С каждым словом заклинания, с каждой ложью, зверством и убийством, которые они совершили, пламя поднималось все выше и выше, пока не взметнулось выше человеческого роста, прямо в ночное небо. Когда эти слова произносила Тсевери, они звучали музыкой. С языка Жиги они слетали проклятьями. Дацзы крепко зажмурилась, стараясь заглушить крики в голове.
Жига завершил песнопения. Ничего не изменилось.
Они долго сидели у костра, в растущем смятении, пока тишину не прервал хохот Цзыи.
– Да что с тобой творится? – огрызнулся Жига.
– Ты произнес все неправильно, – сказал Цзыя.
– Это еще что значит?
– Твой акцент. Ничего не выйдет, если так искажать слова.
– Тогда говори ты.
И Жига выплюнул еще несколько непонятных слов.
Мугенских слов, грязного говора, которому он научился в детстве. «Любитель кобыл».
– Я не знаю слова, – ответил Цзыя.
– Нет, знаешь. – В голос Жиги вкрались угрожающие нотки. – Она же научила тебя первым.
Цзыя оцепенел.
«Не надо, не делай этого, – подумала Дацзы. – Давай убьем его и сбежим».
Цзыя начал произносить заклинание. Его голос постепенно изменился – от хриплого шепота до крика, мощного и ясного. На этот раз слова звучали ближе к тому, как говорила их Тсевери. На этот раз они имели силу.
– Пора, – прошептал Жига, и они занесли ножи, чтобы принести невинную жертву.
Когда все закончилось, они вернулись из бездны обратно в материальные тела, словно их окатили ледяной водой. Дацзы дернулась, тяжело дыша. Земля под ногами была такой прочной, воздух таким свежим. Все в мире было столь знакомым, но странным – крепким, прекрасным и загадочным. Внутри у Дацзы все горело, вибрировало чистой энергией, так что тело изгибалось дугой.
Она никогда еще не чувствовала себя такой живой. Теперь у нее три души вместо одной, теперь она стала целой, стала чем-то гораздо бо́льшим, чем была.
Они еще не полностью вернулись из мира духов. Их связь еще не закреплена. Дацзы читала души Цзыи и Жиги, их мысли обрушивались на ее разум и звучали так громко, что трудно было отделить от собственных.
Она чувствовала холодный и чистый страх Цзыи вместе с громадным облегчением. Цзыя этого не хотел. Никогда не хотел. Был страшно напуган тем, в кого может превратиться, но и радовался тому, что спасся от грозящего в противном случае. Он был рад, что теперь связан.
Жига излучал ликование и головокружительный поток честолюбивых желаний. Жаждал получить еще больше. Даже не обращал внимания на исходящий от Цзыи панический страх. Он грезил лишь о великом. Представлял их на поле боя, за столом переговоров, на трех тронах.
Для Жиги ритуал был лишь последним препятствием. Теперь они смотрят в будущее, которое он всегда для них воображал.
Дацзы тоже этого хотела. Просто не была уверена, что выживет.
Она медленно открыла глаза. Покрывающая руки кровь в лунном свете выглядела черной. Костер почти догорел, но собирался удушливый дым. Дацзы чуть не упала на головешки, чуть не рухнула лицом в пепел, чтобы положить всему этому конец.
Сильные пальцы схватили ее за плечо и оттащили назад.
– Осторожней, – усмехнулся Жига.
Дацзы не разделяла его эйфории.
Много лет спустя, терзая себя воспоминаниями о том, как все начиналось для них троих, прежде чем пошло наперекосяк, она никак не могла припомнить, что чувствовала, когда они впервые связали друг друга якорями. Не помнила ни восторга от обретенной силы, ни пугающего, но восхитительного чувства признания. Лишь густой и холодный страх, только в нем она была уверена, она боялась, что они заплатят за украденные секреты кровью.
И Тсевери. Дацзы всегда мысленно представляла искаженное лицо мертвой девушки и ясно слышала ее последнее предупреждение – до того как Цзыя вырвал сердце из ее груди.
«Послушайте мое пророчество, – сказала она. – Один из вас умрет. Один будет править. А третий уснет навеки».
Часть первая
Глава 1
Запястье Рин пульсировало болью.
Утром, когда она сидела в засаде, воздух всегда казался другим, словно насыщен электричеством, потрескивает остатками грозового заряда, гудит вокруг нее и всех солдат. Сражаясь за Республику, Рин никогда такого не испытывала. Поначалу войска Иня Вайшры были закаленными профессионалами – угрюмыми, мрачными, готовыми завершить дело и разойтись. Но под конец стали бояться. Их охватило отчаяние.
Однако солдаты Коалиции южан кипели злостью, и одной этой злости хватило, чтобы продержаться во время нескольких недель изматывающей подготовки и быстро превратиться в умелых убийц, хотя мало кто из них когда-либо держал в руках меч.
Для них война была личным делом. Пусть Худла и не их родной город, но они выросли в этой провинции, а каждый житель провинции Обезьяна пострадал от мугенской оккупации. Их выгоняли из домов, грабили, насиловали, убивали и казнили. По всему югу повторились тысячи Голин-Ниисов, и всем было плевать – ни Республику, ни империю не волновал юг.
Однако некоторые южане выжили и хотели отомстить за погибших, эти люди и составили войско Рин.
Текли напряженные минуты, ряды солдат ощетинились в предвкушении, как натянувшие поводки охотничьи псы. Запястье Рин ныло, словно служило громоотводом, каждую секунду в локоть впивался миллион иголок боли.
– Прекрати чесаться, – посоветовал Катай. – Ты только делаешь хуже.
– Но она болит, – отозвалась Рин.
– Потому что расчесываешь. Оставь в покое, и быстрее заживет.
Она провела пальцами по неровной потрескавшейся коже, покрывающей запястье в том месте, откуда должна была начинаться правая ладонь. Рин стиснула зубы, борясь с желанием впиться ногтями в саднящую рану.
Ладонь ей ампутировали в тот день, когда они пришвартовались в порту Анхилууна. К тому времени, после двух недель в море, рука превратилась в гниющее гангренозное месиво. Несмотря на все усилия лекарей Черных лилий и попытки стерилизовать рану, кожа настолько воспалилась, что инфекция лишь чудом не распространилась дальше. Операция была короткой. Личный лекарь Муг отсек Рин ладонь, подрезал гниющую плоть и зашил кожу аккуратным узлом над торчащей костью.
Сама рана зажила неплохо. Но как только Рин перестала принимать лауданум, запястье превратилось в источник непереносимых мук. По нескольку раз в час в несуществующих пальцах вспыхивали фантомные боли. Иногда такие сильные, что Рин молотила рукой по стене, чтобы заглушить их более сильной болью, лишь бы вспомнить – руки больше нет, а боль лишь воображаемая. Но Рин не могла избавиться от боли, существующей только в ее воображении.
– Ты расчешешь до крови, – предупредил Катай.
Сама того не осознавая, Рин снова начала чесать руку. Обхватила культю пальцами и с силой сжала, пытаясь изгнать зуд отупляющим нажимом.
– Это сводит меня с ума. Не просто зуд, а пальцы. Как будто они до сих пор на месте и в них вонзаются тысячи иголок, только я ничего не могу с этим поделать.
– Кажется, я тебя понимаю, – сказал Катай. – У меня тоже так иногда бывает. Вдруг возникает дрожь без всякого повода. А это странно, если задуматься. Пальцы-то есть только у меня, но боль передается от тебя.
До ампутации они беспокоились, что если отрезать гниющую ладонь, то и Катай лишится руки. Они не знали границ своей якорной связи. Знали только, что смерть одного означает и смерть другого. Они чувствовали боль друг друга, а раны одного проявлялись бледными, едва заметными шрамами у другого. Но насчет ампутации они ничего не знали.
Однако к тому времени, когда они причалили в Анхилууне, рука Рин так воспалилась, что оба страдали от страшной боли, и Катай сквозь зубы объявил – мол, если Рин не отрежут руку, он сам ее отгрызет.
К обоюдному облегчению, его ладонь осталась в целости. Вокруг запястья появился неровный белый шрам, похожий на браслет, но пальцы по-прежнему работали, хотя и слегка утратили гибкость. Время от времени Рин замечала, что он с трудом удерживает кисть для письма и дольше одевается по утрам. Но все-таки ладонь осталась на месте, и, несмотря на радость по этому поводу, Рин не могла побороть вездесущую зависть.
– Ты ее видишь? – Она помахала перед Катаем запястьем. – Маленькую призрачную ладошку?
– Ты могла бы привязать к руке крюк.
– Ни за что!
– Ну, тогда клинок. И тогда начала бы тренировки.
Рин бросила на него раздраженный взгляд.
– Ладно, как-нибудь выкрою время.
– Никогда ты не выкроишь время, – сказал Катай. – Если будешь продолжать в том же духе, то первый же раз, когда тебе придется столкнуться с мечом, станет и последним.
– Я не нуждаюсь…
– Ты сама прекрасно знаешь, что меч может понадобиться. Рин, подумай, что случится, когда…
– Не сейчас, – огрызнулась она. – Сейчас я не хочу об этом говорить.
Рин ненавидела упражняться с мечом. Терпеть не могла, что теперь приходится кое-как справляться левой рукой с теми задачами, которые правой она делала машинально. Она казалась себе беспомощной и глупой неумехой и очень долго убеждала себя, что по-прежнему сильна. Впервые она взяла в руку меч через неделю после операции, и левая рука так задрожала от слабости, что Рин немедленно и с отвращением отшвырнула оружие. Она просто не могла вынести этого еще раз.
– Я понимаю, в чем проблема, – продолжил Катай. – Ты встревожена.
– Вовсе я не встревожена.
– Чушь. Ты в ужасе. Вот почему увиливаешь. Ты боишься.
И на то есть веская причина, подумала Рин.
Боль в запястье была не проблемой, а лишь симптомом. Рин во всем искала подвох. То их позицию могли раскрыть. То мугенцы могли прознать, что они приближаются.
Или они просто-напросто проиграют.
Прежде ей не приходилось иметь дело с такой отличной обороной. Мугенцы в Худле знали, что войска Рин наступают, и караульные ее армии были настороже уже много дней. Теперь они больше всего боялись ночных вылазок, хотя мало кто решился бы устроить засаду в темноте. Предстоящая операция будет нелегкой.
И Рин не может ее провалить.
Худла – это проба сил. С тех самых пор, как они сбежали из Арлонга, Рин просила наместника провинции Обезьяна поставить ее во главе армии, но снова и снова получала ответ, что не может вести все войско в сражение, не имея опыта. Сегодня ей наконец-то дали командование. Ее задача – освобождение Худлы. До сих пор Рин сражалась в одиночестве – огненный факел, который Коалиция южан бросала в битвы, словно снаряд массового поражения.
Теперь она вела в бой бригаду из сотен человек.
Солдаты будут драться под ее командованием. И это вселяло в Рин ужас. А если они погибнут под ее командованием?
– Нам нужно действовать как часы, – сказал Катай. Они повторяли план уже с десяток раз, но сейчас Катай говорил просто для того, чтобы она успокоилась. – Караул меняется каждые тридцать минут. Ты услышишь, когда изменятся голоса. Подберись как можно ближе еще до заката и нападай во время смены караула. Сигналы помнишь?
Рин глубоко вздохнула:
– Да.
– Тогда тебе не о чем волноваться.
Если бы!
Тянулись минуты. Рин смотрела, как солнце скрывается за горами – неохотно, словно его тянет к себе какое-то чудовище, засевшее в долине.
После того как Рин пробудила Феникса на острове Спир и завершила Третью опиумную войну, официальной капитуляции от Федерации Муген так и не последовало. Император Риохай и его сподвижники в один миг превратились в обугленные статуи под горами пепла. Никто из императорской семьи не выжил, некому было вести переговоры о мире.
А значит, не было ни перемирия, ни договора. Ни один мугенский генерал не предоставил карту расположения армии, не сложил оружие перед Никаном. Теперь оставшиеся на материке солдаты Федерации превратились в постоянную, никем не контролируемую угрозу, в закаленных солдат-кочевников, без цели и страны. Инь Вайшра, бывший наместник провинции Дракон, недавно избранный президентом республики Никан, мог бы окончательно разобраться с мугенцами несколько месяцев назад, но позволил им опустошать страну, чтобы ослабить своих же союзников и в долгосрочной перспективе усилить собственную хватку на разваливающейся Никанской империи. Теперь отдельные взводы мугенцев собрались в несколько независимых банд и терроризировали юг. В сущности, Никан и Муген по-прежнему воевали. Даже без поддержки с острова в форме лука мугенцам всего за несколько месяцев удалось поработить юг. И Рин им позволила, потому что была поглощена восстанием Вайшры, в то время как у нее дома шла настоящая война.
Однажды она уже подвела юг. И больше себе такого не позволит.
– Кадзуо говорит, что корабли все еще прибывают, – раздался голос на мугенском. Мальчишеский голос, тонкий и звонкий.
– Кадзуо – полный кретин, – отозвался его спутник.
Рин и Катай пригнулись в высокой траве. Они подкрались к лагерю мугенцев так близко, что слышали неспешную болтовню патруля, приглушенные голоса далеко разносились в неподвижной ночи. Рин уже больше года не разговаривала на мугенском и успела его подзабыть, ей пришлось напрягать слух, чтобы понять, о чем идет речь.
«Их язык похож на стрекотание насекомых», – однажды посетовал Нэчжа, когда они были еще наивными детьми в тесных аудиториях Синегарда, когда им еще только предстояло осознать, что они готовятся не к гипотетической войне.
Как помнила Рин, Нэчжа ненавидел уроки мугенского, не понимал обычный для этого языка быстрый темп и постоянно передразнивал мугенское произношение, так что однокашники хохотали над его тарабарщиной, звучавшей как настоящий мугенский.
«Зы-зы-зы, – издавал он звуки сквозь сомкнутые зубы. – Прямо как мошки».
Прямо как сверчки, думала Рин. В глубинке именно так мугенцев и называли. Рин не знала, новое это ругательство или старое, воскрешенное из прежних времен, еще до ее рождения. Она не удивилась бы, если бы слово оказалось старым. История движется по кругу, теперь она уже хорошо это поняла.
– Кадзуо сказал, что корабли прибывают в порты провинции Тигр, – сказал первый парень, совсем молоденький. – Швартуются незаметно и перевозят наших обратно, потихоньку…
Второй патрульный фыркнул:
– Чушь собачья. Мы бы уже знали, если бы это было так.
Ненадолго установилась тишина. Кто-то заворочался в траве. Рин поняла, что патрульные легли. Может, смотрят на звезды. Так глупо с их стороны, совершенно безответственно. Но голоса были такими юными, не как у солдат, совсем детские. Может, они просто не знают, как положено себя вести?
– Луна здесь совсем другая, – мечтательно произнес первый часовой.
Рин узнала фразу. Она учила ее в Синегарде – это старая мугенская пословица, афоризм, извлеченный из мифа о паромщике, который полюбил женщину, живущую на далекой звезде, и построил для нее мост между двумя мирами, чтобы они наконец-то смогли обнять друг друга.
«Луна здесь совсем другая». Это значило, что он хочет вернуться домой.
Мугенцы постоянно говорили о возвращении домой. Каждый раз, когда Рин случалось подслушать их разговоры. Они говорили о доме, как будто он до сих пор существует, словно легко могли вернуться на прекрасный остров в форме лука, если бы только в порту пристали корабли. Мугенцы говорили о матерях, отцах, сестрах и братьях, ожидавших их на том берегу, как будто они каким-то образом уцелели в потоке раскаленной лавы.
– Лучше привыкай к этой луне, – отозвался второй патрульный.
Чем дольше они разговаривали, тем моложе казались голоса. Рин представила их лица, тощие длинные ноги и пушок над верхней губой. Они уж точно не старше ее – чуть больше двадцати, а то и меньше.
Она вспомнила, как во время осады Хурдалейна дралась с мальчишкой своего возраста. С тех пор, казалось, прошла целая вечность. Рин вспомнила его широкое, как луна, лицо и мягкие руки. Вспомнила, как он вытаращил глаза, когда клинок вошел ему в живот.