Вокзал Техас – Луизиана

Пролог

1975 год, Льюисвилл, штат Техас

В кромешной темноте раздавалось тихое подвывание женщины, от звука которого у любого кровь застыла бы в жилах. Едкие слёзы текли по её лицу не переставая. Они смешивались с грязью, и от этого кожу жгло огнём, а боль в сердце не казалась такой уж сильной.

Женщина в ажурном платье шла прихрамывая по тёмной улице одного маленького городка. На улице светил один-единственный фонарь. Сейчас он освещал ей дорогу, и шла она к нему, как к путеводной звезде идут моряки, заблудившиеся в океане. В руках молодая женщина держала свёрток, который тихо пищал от холода и, возможно, от голода. Она прижимала эту драгоценную ношу к сердцу, и ей страшно было подумать, что через несколько минут тепло, исходившее от свёртка, перестанет согревать её замёрзшие руки, а сердце разобьётся от боли и отчаяния. Лилия не хотела об этом думать, потому что всё, что она делала, было во благо не ей, но её детям.

«Рано или поздно, но он найдёт меня и убьёт. Мне нужно спрятаться. Боже, как же страшно! Неужели это происходит со мной? Да нет! Это жуткий сон какой-то. Не может такого быть, чтобы он нашёл меня. Я спрячусь, уеду из этого места туда, где меня никто не знает. Но Патрика же убили, значит, и меня тоже, возможно. Нужно исчезнуть! А как же дети? Мои бедные, ни в чём не повинные малыши! Они не сделали никому ничего плохого, их-то за что? За что?! Так, тише, успокойся, прошу тебя, возьми себя в руки, если ты поддашься панике, нам – конец!» – мысли не давали Лилии покоя, и поэтому голова её готова была взорваться от количества вопросов и ненайденных ответов.

Могла ли она подумать ещё несколько лет назад, что произойдут эти страшные события, которые перевернут её жизнь с ног на голову? Что она с мужем переедет в этот городок, который станет для них последним пристанищем. Что мужа убьют, замаскировав убийство под несчастный случай. Что за ней будут охотиться как на зверя, которого рано или поздно загонят в угол и, возможно, поймают. А её дети станут ещё одной мишенью, которую необходимо будет уничтожить, потому что дети вырастают и мстят за своих родителей. Но она не позволит этому произойти. Только не с её детьми! Она всё сделает, чтобы малыши выжили в этой войне. Она убьёт любого, кто посягнёт на их жизнь. А сейчас детей нужно просто спасти, а для этого – спрятать так, чтобы ни одна душа в мире не знала, где они находятся.

Свет луны рассеял тьму, и Лилия увидела церковь. Эта божья обитель располагалась среди деревьев, будто спрятавшись от чужих глаз. В церкви всегда находили приют обездоленные и отчаявшиеся люди, а дети-сироты сюда попадали и того чаще. Где ещё найти такое место, в котором согреют теплом и душевностью маленьких крошек? Только там, где Бог находится на расстоянии вытянутой руки и согревает своей безграничной любовью.

Лилия подошла к дверям старой, но действующей церкви. Эти своды за год стали ей настолько родными и близкими, что она не боялась отдавать детей в лоно этой обители. Женщину пугало лишь одно: она больше никогда не посмотрит на своих чад. Не научит ходить и говорить. Не увидит первые шаги и первые синяки на теле. Не пожалеет и не прижмёт к себе, когда слёзы будут катиться из глаз. Не утешит и тогда, когда первая любовь окажется невзаимной. Ничего этого ей не пережить и не увидеть. От этих мыслей сердце так защемило, что оно готово было разорваться от боли. Слёзы снова заструились по проторённым дорожкам, падая на одеяльце её малюток и оставляя на нём разводы.

Лилия положила маленький свёрток на порог церкви, а рядом – книгу в твёрдом переплёте. Женщина открыла её на той странице, где лежала смятая записка, на небольшом листке со следами слёз ровным почерком были написаны несколько строк. Размытые буквы превращались в слова и предложения. Читалось это с трудом, но становилось понятно, что человек, писавший письмо, не мог иначе передать свою мысль. Боль этого человека передавалась через слова и проникала прямо в сердце. Ещё раз мельком перечитав записку, Лилия скорее угадывала, чем прочитывала слова, которые писала впопыхах в больнице, из которой только что сбежала со своими рождёнными детьми.

Лилия в последний раз поцеловала крошек. Их мягкие щёчки ещё пахли молоком и её телом. Она посмотрела на них, таких маленьких и беззащитных, и повесила на них золотую цепочку с крестиком. «Да защитит вас Господь, сыночки мои!» Один ребёнок открыл глазки, как будто почувствовал, что на него смотрят. Затем пристально взглянул на мать – словно запоминал её лицо, понимая, что больше никогда не увидит эти прекрасные серые глаза, обрамлённые мелкими морщинками.

Удаляясь от церкви как можно быстрее, женщина ещё раз оглянулась посмотреть на порожек. Там на каменной ступеньке лежали её сыновья. И там она навсегда оставила своё сердце…

Глава 1. На грани

2003 год, Новый Орлеан, штат Луизиана

Марк бежал по цветущему лугу, наслаждаясь ароматами распустившихся за утро цветов. Они легко касались лица и оставляли жёлтую пыльцу на ресницах, губах и щеках. Детский смех разливался звонким эхом, а он всё бежал, и счастью не было предела. Даже когда падал, запутавшись в густой траве, не плакал, а поднимался, и улыбка снова появлялась на его личике. Ребёнок бежал за мамой, которая звала его, но удалялась всё дальше и дальше…

– Мама, мама, постой! – кричал Марк что есть силы и старался бежать ещё быстрее.

– Я здесь! Беги ко мне, малыш, – отзывалась приятным голосом женщина с серыми глазами.

– Где ты, мама? Я тебя не вижу! – Марк вертел кудрявой головкой вправо и влево, пытаясь понять, где же его мама, а слёзы предательски наворачивались на его карие глаза.

– Иди ко мне…

Резко проснувшись, Марк открыл глаза и приподнялся, затем облокотился на подушку, стараясь дышать как можно ровнее. Руки были холодные и мокрые, как и всё тело. Переведя дух и поймав ровный ритм сердца, мужчина обернулся и увидел рядом с собой полуголую женщину, которая мирно спала, не подозревая о страхах любовника.

«Надо бы вспомнить, как её зовут», – мысль промелькнула и так же быстро исчезла из его воспалённого сознания. Тяжело вздохнув, он постарался отойти от навязчивого сна, но женщина, звавшая за собой, никак не хотела его оставлять. Марк посмотрел на часы, висевшие на стене, и понял, что мог бы ещё поспать добрую пару часов.

«Ещё слишком рано, но уснуть больше точно не смогу… Этот сон моё проклятие. Женщина, которую вижу во сне, может быть моей матерью. Но если я никогда не видел и не знал её, как понять, что это она? У меня нет ни одной фотографии, ни единого воспоминания о матери. Что она делает в моих снах? Почему приходит ко мне и зовёт за собой? Может, она хочет мне что-то сказать или показать? Как узнать эту тайну?

Одни вопросы, а ответов, как всегда, нет. А может, это всего лишь сновидения без тайного смысла? Просто сны. Всем людям они снятся, и необязательно их разгадывать. Нужно поговорить с братом о природе моих снов. Почему она мне снится, а Твену – никогда?»

Марк всегда был тенью своего брата. Хотел быть на него похожим во всём. Мечтал рисовать, как он, чувствовать жизнь и восхищаться ею. Совершать безумные поступки, от которых сносило бы крышу. Жить каждый день, словно он последний. Любить и ненавидеть людей, полагаясь на сердце, а не на разум.

Марк ничего этого не умел, не знал. Он был скуп на эмоции, холоден с людьми и презирал весь мир за то, каким он стал. Но как измениться? Как стать таким же, как брат? Как научиться любить людей, к которым он относится с пренебрежением? Он не знал. Но очень этого хотел.

Лениво поднявшись с постели и сбросив одеяло на пол, обнажённый мужчина не очень уверенной походкой поплёлся в душ. Голова кружилась, подташнивало, как при тяжёлом похмелье. Держась за стену, он направился подальше от постели, в которой лежала совершенно чужая женщина. Он ненавидел её уже за то, что она занимала его пространство и распространяла вокруг свои женские флюиды. Сейчас ему нужно было остаться наедине со своими мыслями и снами. Необходимо было разобраться во всей чепухе, которая происходит с ним последние несколько лет.

Холодный душ приносил облегчение разгорячённому телу и воспалённому странными снами мозгу. Мыльная пена смывала налёт претенциозности и равнодушия к окружающему миру. Миру, который он не воспринимал серьёзно, миру, который отнял у него отца и мать в детстве, оставив его с братом круглыми сиротами. Они были детьми, пытавшимися выжить для того, чтобы в итоге возненавидеть людей, которые улыбаются всем подряд и думают, что они счастливы в неведении.

Марк ничего не знал о своей матери и причинах, которые заставили её оставить его и брата, как только они родились. Почему их отдали на воспитание в семью таких людей, которые ненавидели детей и всячески их угнетали? Почему им никто так и не сказал, где похоронен отец и почему это такая тайна? И как во всём этом разобраться, пока не стало слишком поздно?

Выйдя из душа другим человеком, с прочистившимися мозгами, как после ударной порции густого эспрессо, он оглядел квартиру в поисках более или менее чистой одежды. Найдя синие джинсы, Марк натянул их на ещё мокрые ноги, надел белую футболку и чёрный пиджак, взял сигареты и вышел из дома, чтобы прогуляться и окончательно проснуться. Закрывая дверь квартиры, он надеялся, что, вернувшись, обнаружит её пустой. Благо брать там было нечего, да и найти эту дамочку не составило бы труда – они все обитают в одном месте, обычно не меняя дислокации.

За недолгую сексуальную жизнь, серьёзных отношений у Марка так и не возникло. Ни к кому не было особой привязанности, нежных чувств или осознания того, что необходимо создать семью со всеми вытекающими из этого последствиями. Детей он не любил и старался обходить стороной, чтобы не причинить случайно вреда. Он считал, что дети – это воплощение недоразвитого зла: если в нужный момент не искоренить его, вырастают ублюдки и педофилы.

Он это понял ещё в детстве, когда рос в приёмной семье. Дети видели зло во всём, что их окружало. В каждом движении приёмного отца, который бил за любой проступок, за случайно пророненное слово, сказанное не вовремя, за каждый взгляд, в котором читалось презрение и жажда мести. Уилл ненавидел детей и избивал некоторых до полусмерти только за то, что они не слушались и часто убегали из дома.

1985 год, Льюисвилл, штат Техас

…Однажды после очередного избиения приёмным отцом они с братом решили сбежать из этого приюта ада, так как еще одной порки просто не пережили бы. Раны на спине были свежие, некоторые ещё кровоточили, оставляя багровые следы на рубашке.

– Я когда-нибудь убью эту сволочь! – Марк плакал навзрыд от боли и бессилия, его пальцы сжимались в маленькие кулачки и разбивали воздух.

– Марк, не плачь, всё пройдёт, – успокаивал брат. – Рано или поздно мы отомстим, а пока слишком малы для этого. Если придумаем что-то против него, он раздавит нас, как букашек.

Брат Твен обрабатывал ему раны на спине настойкой из алоэ и тысячелистника. Промывал лекарственным составом и дул на порезы, Марк вздрагивал и морщился от боли. На целом свете они были одни друг у друга, и помощи ждать было неоткуда.

– Может, пойдём и расскажем всё полиции? Они должны нам помочь! – взмолился Марк, одёргивая рубашку.

– Старшие ребята уже ходили в полицию и жаловались на отца, но их даже слушать не стали. Надо придумать что-то другое, что-то похитрее. Придумал! Мы разработаем план мести. Но после этого нужно будет уехать из города, иначе нас отправят в другую семью или посадят в тюрьму.

– Мы же ещё маленькие, а маленьких в тюрьму не сажают, я слышал это от старших ребят.

– Нам это с рук не сойдёт. Если план не сработает, отец просто убьёт нас и закопает в саду вон под тем деревом, и тогда нас уже никто не спасёт.

– Давай просто сбежим от этого кошмара, подальше отсюда!

– Как ты не понимаешь?! У него всё схвачено здесь. Когда он нас найдёт, то вернёт и так выпорет, что живого места не останется.

– Но подожди, Твен, ведь где-то нас ждёт наша мама. Я это точно знаю. Сегодня снова видел её во сне. Она была такая красивая, в белом ажурном платье. Я бежал за ней по лугу, а она всё звала и звала меня к себе.

– Мама умерла, запомни это! Сколько раз тебе можно повторять одно и то же! Ты что, забыл совсем, нам рассказывали об этом монашки в той церкви, где мы выросли? Мама бросила нас там и оставила книгу с запиской. Помнишь?

– Да, я помню всё, что рассказывали монашки. Про маму, что она оставила нас у дверей церкви, и про книгу, но я всё равно знаю, что мама жива. Я чувствую это – не зря же она приходит ко мне во снах.

Они услышали приближающиеся тяжёлые шаги и поняли, что это шёл к ним отец. Он снова был пьяный и наверняка злой. Такому лучше не попадаться на глаза, иначе всю душу вытрясет. Братья спрятались за конюшней, стараясь не шевелиться и не дышать. Видимо, у него на работе опять что-то случилось, раз напился, и теперь нужно было выместить на ком-то зло. А лучше всего у него получалось делать это на приёмышах: «Этих не жалко: если умрёт один, можно будет взять ещё парочку в приюте».

Связи у мужчины были налажены настолько, что он даже не старался думать, что кому-то причиняет боль и страдания. Свои люди у Уилла были везде: в местной полиции – когда кто-нибудь из ребятишек бежал туда нажаловаться на него, полицейские тотчас же возвращали его домой к «любящему отцу»; в больнице, где залечивали раны от его безжалостного кнута; в местной школе, где никто из учителей не обращал внимания на страдания и бледный, болезненный вид приёмных детей.

Весь городок сидел на крючке у Уилла, и поэтому никто даже пикнуть не смел о том, что творится в доме этого изверга. Его все боялись и уважали как местного мафиози. Всё это происходило по одной причине: через этого мужчину проходили крупные партии нелегального оружия, которые он поставлял всему штату по приемлемой цене. В то время, когда Америка вела войну с Ираком, Боснией и ещё парочкой стран, оружие было на вес золота, и вояки готовы были продать душу за него. Да что там говорить, Америка всегда с кем-то воевала, показывая себя военной супердержавой.

Поставки оружия были ценным грузом, поэтому никто не обращал внимания на детские жалобы и капризы отпрысков Уилла. Тем более дети вообще склонны всё преувеличивать и сочинять. А американцам как никогда было нужно оружие и боеприпасы, чтобы защитить себя и своих детей. И пусть лучше пострадает горстка этих никому не нужных голодранцев, зато Америка получит шанс выстоять в схватке супердержав!

Находясь в укромном закутке конюшни, братья держались за руки и старались не двигаться. Отец приближался к лошадям покачивающейся походкой, бормоча ругательства под нос.

– Скоты безмозглые, я вам покажу, как не слушать отца родного! Я их кормлю, одеваю, плачу за грёбаную учёбу, никому не нужную. Всё равно как были бестолочами, так и останутся. Сейчас вы у меня дождётесь, малолетки бесхребетные, я вам покажу, кто здесь хозяин!

Твен смотрел на брата и видел, как Марк начинает всхлипывать. Его нос покраснел, а из глаз уже готовились выступить первые слезинки, руки тряслись от страха. Надо было что-то срочно предпринимать, иначе отец обнаружит их тайное убежище.

– Успокойся, братишка, он не за нами пришёл. Не плачь, а то он нас отыщет и всыплет. Отец очень злой и может без разбора влепить обоим.

– Не могу ничего с собой поделать, – шептал Марк, стараясь побороть фобию. – Мне так страшно, и я уже чувствую боль, которую он собирается причинить. Давай убьём его сейчас, пожа-а-алуйста, – Марк взглянул в серые глаза брата и увидел решимость отомстить за его страхи и боль.

– Да, ты прав, сейчас самое время. Нужно действовать быстро, пока он не знает, что мы здесь. Оставайся тут: ты слишком напряжён и можешь напортачить.

Марк замотал лохматой головой:

– Нет, я пойду с тобой! Я тоже хочу стукнуть его, чтобы он упал и больше никогда – слышишь! – никогда не встал!

Твен усадил брата на корточки и прошептал в ухо:

– Ты должен остаться здесь и ждать меня, потому что я сильнее и сейчас мне не больно, как тебе. Твоя спина кричит и изнывает от страданий. Стоит упасть на землю или задеть спиной дверь, и она снова начнёт кровоточить. От такой боли ты можешь свалиться замертво. Я же за тебя переживаю, дурачок, успокойся. Ты и моргнуть не успеешь, как я вернусь.

– Моргнул – ты уже вернулся?

– Ну не так же быстро, братишка. Подожди немного, и я вернусь…

Глава 2. Братья

2003 год, Новый Орлеан, штат Луизиана

Вернувшись из психиатрической лечебницы наполовину сломленным человеком, Твен жил один в маленькой квартирке на окраине города. Приступы иногда возвращались, но не такие сильные, как до лечения. Раньше он не понимал, что делает, куда ходит, с кем разговаривает. Он совершал странные поступки, о которых потом не помнил. Несколько лет назад было совсем тяжко. Он часто пропадал на пару-тройку дней и не знал, как потом вновь оказывался дома.

Тогда брат и положил его в больницу, точнее, в психушку – так правильнее, и Твену поставили диагноз: шизофрения второй стадии.

– Твен – ши-и-зи-ик, давайте признаемся в этом, – произнёс он сам себе. За три года болезнь чуть поумерила свой пыл, и ему стало легче. – Теперь можно спокойно жить в нашем премилом обществе и чувствовать себя свободно, ведь у многих людей на Земле есть какое-то психическое расстройство. Просто они не знают об этом или знают, но никому не говорят, чтобы не расстраивать себя или родных. Ха-ха!

Твен стоял у окна и думал, что уже давно не писал картины. Он посмотрел на пальцы со всех сторон и понял, что соскучился по ощущениям, когда кисть становилась продолжением руки; по запаху краски, который проникает в мозг, заставляя нейроны медленно кружиться в вальсе; по учащённому сердцебиению, когда видишь завершённую картину в первый раз, словно только что родившегося ребёнка. Раньше он много писал – любил это занятие с самого детства. Первая настоящая картина, которую он написал, был портрет матери, пускай Твен никогда и не видел ее. Он рисовал, пытаясь воссоздать общую картину, запоминая лица чужих, посторонних людей. Когда портрет был закончен и он увидел незнакомое лицо, то долго плакал о потерянной маме и той любви, которую никогда не почувствует.

– Интересно, где сейчас эта картина? – задумчиво произнёс он. – Я не видел ее лет десять, после того как отдал брату. Надо спросить у Марка, может, он знает.

В этот момент в дверь квартиры позвонили, и он пошёл открывать, не зная, кто стоит по ту сторону. В любом случае кто бы это ни был, это новости, изменения в скучной, устоявшейся жизни. Открыв дверь Твен увидел свое отражение – брата-близнеца.

– Марк, я так давно тебя не видел, заходи. Дай обниму тебя!

Марк не стал сопротивляться, а, наоборот, потянулся к брату, чтобы обнять в ответ. Они не виделись несколько недель, и заметно было, что Твен скучал. Марк по нему тоже, но он не любил ездить к брату, потому что ему не нравились разговоры о прошлом, которые приводили к слезам Твена. Взгляды на жизнь у них были такие разные, а споры случались настолько горячие, что со стороны казалось, что ещё немного и будет драка. Но всё всегда заканчивалось примирением, смехом и поцелуями со стороны Твена.

– Я до твоего прихода размышлял, что давно не брал в руки краски и кисти. А ещё вспомнил, как в детстве нарисовал портрет мамы.

– Да, именно тогда твой талант художника как раз и проявился. Я помню тот портрет и те эмоции, которые возникли, когда я увидел маму впервые. Она была точно такой, какой была в моём сне. Но я давно не видел этот рисунок. Не знаю, где он может быть, наверное, потерялся…

– Я думаю, он не потерялся. Я думаю, мы его оставили.

– О чём ты говоришь? Где оставили?

– Да ты что, Марк, совсем ничего не помнишь? Я лежал в психушке, в которую ты меня запихнул, и то всё помню.

– Ну, не начинай, Твен, я запихнул тебя туда для твоего же блага. Твои приступы становились с каждым днём всё серьёзнее, ты перестал контролировать себя и свои действия. Я боялся, что ты однажды уйдёшь и больше не вернёшься.

– Да, хорошо. Я понял твои мотивы. Может, ты и прав, но ты не лежал там и не знаешь, как это!

– Да, не знаю. Может, просветишь меня? – начал выходить из себя Марк.

– Не нарывайся! Хоть ты и тренируешь спортсменов, дать тебе в нос я сумею! – крикнул Твен.

– Извини, брат, покипятился. День сегодня не задался с самого утра, – и тут Марк вспомнил, что в квартире оставил женщину, которую не хотел больше видеть.

– Так о чём это я говорил? Да… о портрете нашей матери. Так вот, я думаю, что мы оставили его в Льюисвилле, в Техасе, когда уезжали оттуда несколько лет назад.

– Не знаю, Твен, мне кажется, мы его брали с собой. Я помню, как положил рисунок в прикроватную тумбочку. А потом… не помню…

– Подожди, Марк, надо хорошенько подумать. Это, чёрт побери, важно! – Твен начал судорожно ходить по комнате, вцепившись себе в волосы.

– Успокойся, Твен, успокойся, прошу тебя, это же просто рисунок.

– Ты дурак? Это не рисунок, а портрет нашей матери, понимаешь ты это или нет? Фотографий её у нас нет, свидетелей, кто знал её, у нас нет. Где она – мы не знаем! Жива ли она – мы не знаем! Нашего отца убили в день нашего рождения, и кто убийца – мы не знаем! А ты просишь меня успокоиться?!

– Твен, братец, тише, тише… Откуда столько мыслей и как давно ты с ними живёшь?

– Достаточно! – Твен сел на диван и посмотрел на потолок. – Я начал размышлять об этом, когда лежал в больнице. Когда мне становилось легче и я не помышлял о самоубийстве, я думал обо всём. О нашем тяжёлом детстве, о матери, об убитом отце. И не понимал одного: почему до сих пор мы не знаем ответов на эти вопросы? Почему, Марк?

– Ну не знаю, я как-то не задавался этим вопросом. А чего тут разгадывать? Отец умер или его убили за что-то, может, в пьяной драке, я не знаю. Мать нас бросила, потому что решила, что не сможет одна воспитывать детей без мужа.

– Нет, тут что-то не то. Я тебе не рассказывал, но когда я однажды сбежал… Помнишь?

– Да, помню, ты бросил меня, как наша мать, когда мы только появились на свет.

– Ну, не преувеличивай. Меня не было-то, наверное, месяца два. Так вот, я жил тогда у старика Майкла, я ещё рассказывал про него. Очень умный старик и очень добрый. Он мне много чего наговорил тогда: и про мать нашу, и про отца, и про Уилла Брауна.

– Что рассказывал-то?

– Я сейчас уже не помню: столько лет прошло. Одно у меня тогда сложилось впечатление: что всё непросто там было. Я не придал значения этому, а надо было бы. А ты помнишь тот день, когда Красавчик отомстил за нас Уиллу?

– Конечно, помню, такое не забывается. Всё началось с того, что Уилл меня крепко побил, да и ты вернулся тогда только из больницы. После этого, кажется, у тебя начались приступы.

– Да, после этого…

1985 год, Льюисвилл, штат Техас

…Приступы Твена начались ещё в раннем детстве, наверное, после того мерзкого случая, когда он подрался с отцом. Подрался, ха-ха, это не то слово. Учитывая, что он был малявкой, а отец – огромным бугаем, борьбой это назвать было сложно. Одним ударом он укладывал мальчишку на землю: пять-четыре-три-два-один – нокаут! Он столько раз бил приёмыша по голове и по почкам, что писать кровью становилось обычным делом. Голова Твена напоминала футбольный мяч – одни шишки и гематомы, которые не успевали проходить, как нарастали новые, словно грибы после дождя. От сотрясений мозга начались непрекращающиеся головные боли. Затем кошмары, которые преследовали Твена каждую ночь. Только в его снах, в отличие от снов Марка, к нему приходила не мать, а пьяный Уилл с кнутом и бил его за просто так, потому что ему было весело. И всегда кричал одно и то же: «Ты мне не сын и никогда им не станешь, вбей это в свою маленькую пустую голову!» После этого Твен просыпался.

Несколько раз мальчик лежал в больнице, его подлечивали и отпускали к «любимому» папаше. Он просил врачей, умолял, чтобы они дали ещё один денек. Но никто даже слушать не хотел – его не оставляли в больнице, а отправляли домой долечиваться.

– У тебя там братик один, ждёт тебя. Без твоей защиты он долго не продержится, – говорила одна сердобольная медсестра. – Твоя мама не хотела бы, чтобы ты оставлял брата одного, вы друг у друга защита и поддержка. Вы половинки одного целого: когда одному плохо, то и другой страдает.

– Откуда вы знаете, что хотела бы моя мама? Её нет с нами! Она нас бросила, а значит, ей на нас наплевать!

– Я знала твою маму, когда она приехала в этот городок с твоим отцом, твоим настоящим отцом. Они были прекрасной любящей парой и очень хотели детей. Когда она носила вас в своём животике, она часто разговаривала с вами таким тихим, ласковым голосом. Бывало, сядет на скамеечку в парке, рукой поглаживает живот и песенки напевает. Она вас любила, это правда, а если и оставила вас, то не по своей воле, видимо, причина у неё была какая-то, веская и важная.