Антикварная книга от А до Я, или пособие для коллекционеров и антикваров, а также для всех любителей старинных книг

Библиотека личная

Прошлый век можно по праву назвать веком всеобщего чтения: личная библиотека была у каждого мало-мальски образованного человека. Уровень грамотности вышел на свой пик, которого уже никогда не достичь. Печатная книга была доступной по цене и представляла собой притягательный источник эмоций и знаний.

Компьютерная эпоха положила конец этому золотому веку печатной книги, отодвинув ее на второй план. Представим интерьер обычной квартиры – там уже нет места ни книжному шкапу, ни даже «стенке» с несколькими книжными полками: от книг с радостью избавляются при ремонте или переезде. Конечно, у некоторых представителей грамотного сословия все-таки останутся книги дома или на даче, но численность их будет постоянно изменяться в меньшую сторону – таковы законы эволюции.

Говоря же о реалиях XX века, нужно принципиально разделять личную библиотеку и книжную коллекцию. Если горячий собиратель так называемых макулатурных изданий и считал себя самым настоящим библиофилом и, возможно, имел значок и членскую книжечку Всесоюзного общества книголюбов, то де-факто коллекционером в нашем понимании не был – он лишь собирал книги для чтения.

То же касается и более серьезных библиотек – кабинетных собраний ученых: при любой возможности человек «тащил в норку» все мало-мальски близкое к теме его исследований. Собственно, отсюда и название – «профессорская библиотека», в которой наряду с бесконечными монографиями, сборниками, оттисками из периодических изданий, авторефератами и прочим можно увидеть и настоящие коллекционные издания. Но последние приобретались исключительно для работы и не составляют единой коллекции, а только отражают интересы исследователя – как и основное ядро библиотеки. Скажем, рядом с комплектом сборников «XVIII век», издаваемых до сего дня Пушкинским Домом, обычно имеется изданное Я. Гротом собрание сочинений Державина. Правда, сохранность таких рабочих библиотек оставляет желать лучшего.

Книжный шкаф филолога (2020)

Основное отличие личной библиотеки, где представлены и библиофильские редкости, от коллекции редких книг – сохранность конкретных экземпляров, да и всей коллекционной части в целом. Поскольку книги покупались прежде всего для работы, нередко это ветхие, дефектные экземпляры, порой списанные из государственных библиотек с их несмываемыми следами.

Однако бывают случаи, когда при вкраплении редкостей в профессиональную библиотеку ученого образуются уникальные в своем роде книжные коллекции. Такова библиотека профессора Г. П. Макогоненко, которую мы приобрели совместно с А. Л. С., где наряду с новыми изданиями, книгами первой половины XX века, присутствовало и коллекционное ядро – русские периодические издания XVIII века. Наверное, нам никогда больше не купить и не увидеть в частном собрании такой исключительной подборки сатирической периодики – «Трутня», «Живописца», «Всякой всячины», «Парнасского щепетильника» и так далее. Причем практически во всех вариантах изданий XVIII века. Но и в этом случае мы немного роптали, будучи максималистами: сохранность некоторых экземпляров оказалась далеко не идеальной. Однако если, к примеру, «Зеркало Света» или «Растущий виноград» можно было найти и в лучшей сохранности (сейчас, безусловно, уже нет), то сатирические журналы Н. И. Новикова редки в любом виде.

То есть мы призываем разделять в нашем случае два понятия. Первое – личная библиотека, которая может быть монографична или, напротив, разнообразна и хаотична, но представляет собой книги для работы или повседневного чтения. Второе – книжная коллекция.

Библиотека государственная

Неискушенному читателю государственная библиотека представляется сокровищницей. Однако имеющий отношение к собирательству смотрит на это учреждение под специфическим ракурсом. После нескольких посещений таких сокровищниц в сердце коллекционера закрадывается сомнение: а стоит ли туда дарить (завещать) то, что было получено силою огромных личных переживаний, материальных тягот, моральных компромиссов, долгих лет неувядаемой страсти? Бывает, что собирателя или его наследников соблазняют обещанием, что собрание будет храниться неделимо, но вряд ли это должно утешить.

Публичная библиотека – будь то Британская, парижская Национальная или любая российская – в действительности не дает прекрасной коллекционной антикварной книге новой жизни. Государственная библиотека – это своего рода кладбище для книг, где они покоятся. Иногда покоятся с миром, иногда без оного, иногда их останки выбрасывают, для того чтобы поместить на их место новые книжные мощи, иногда сжигают и развеивают прах…

Даже среди человеческих кладбищ есть система рангов – это может быть Мавзолей, подножие Кремлевской стены, Литераторские мостки, Некрополь мастеров искусств, Новодевичье, Донское, Кунцевское, участок или же колумбарий, сельский погост и, наконец, братская могила, на месте которой предприимчивые потомки уже возвели торговый центр или жилой дом.

То же самое и с книгами – условия хранения в публичных библиотеках могут быть совершенно различными, но суть неизменна: как бы прекрасно ни содержались книги в государственной библиотеке – они там не живут, а доживают свой век, пока одно поколение посетителей сменяется другим. И как бы ни был хорош «идеальный хранитель», который уговорил коллекционера или его наследников передать книгу в музей или отдел редких книг, – на смену ему рано или поздно придет безразличное, бездушное существо, которое обезобразит книгу печатями, не видя в ней ни ценности, ни красоты. Потом исследователи или простые читатели доведут прекрасный экземпляр до такого состояния, что его придется переплести в библиотечный переплет: обложки закроют в коленкор, обрезав «ненужные» разновеликие поля, прошьют «втачку» и отправят доживать свой век на полке уже в таком вот изнасилованном виде, без всяких следов былой любви владельца.

Никогда в нашей стране я не видел такого места, где бы читателя – неважно, студента или доктора наук – лишали права пользования архивом или отделом редких книг, если он небрежно обращался со старинной книгой или рукописью. А ведь это вполне законно: материальный урон, который наносится падением книги, можно посчитать, и порой он будет исчисляться очень большими цифрами: вспомним цену обеспыливания книг одного сановитого книголюба. И главное, страдает выдающийся памятник книжной культуры. Но никогда никого не лишили права пользования книжным фондом за варварское обращение, а вот за невинное фотографирование книг мобильным телефоном или курение в туалете библиотеки – неоднократно. Сколько раз я наблюдал картину: человек берет на кафедре выдачи несколько книг или томов рукописей и несет к столу сразу целую стопу, по пути роняя одну или, увы, иногда даже все на пол с великим грохотом. Или же его величество читатель обращается с книгой XVI, XVII, XVIII века так, как будто это современный бульварный роман, который «сегодня есть, а завтра будет брошен в печь»… А поэтические сборники начала XX века и футуристические издания? Как часто они уродуются посетителями! Советую посмотреть за этим процессом в отделах редкой книги или в читальных залах главных библиотек.

Впрочем, формально библиотека не должна отказывать в доступе к печатным изданиям из своих фондов. Сотрудники могут попытаться не выдать особую ценность лицу без образования, но если это лицо будет настаивать и скандалить, то микрофильмом не отделаешься. Впрочем, зачем фантазировать? Опишем лучше несколько реальных ситуаций.

Не так давно в читальный зал редкой книги одной из главных библиотек страны вошли двое посетителей: первый – с выраженным заболеванием, вероятно, врожденным синдромом, второй – сопровождающий его тьютор. Они обратились с просьбой посмотреть книги, принадлежавшие последнему представителю царской семьи – цесаревичу Алексею. Дежурный, который по должности всю сознательную жизнь только и делал, что изучал и охранял книжные памятники, посоветовал ознакомиться с микрофильмом. Такое предложение было отвергнуто решительно: «Нам нужны только подлинники!» В столь затруднительной ситуации сотрудник пошел звонить начальству: обрисовал проблему и добавил, что у читателя нет письма от научного или учебного заведения, которое обычно требуется посетителям без диплома для выдачи особо ценных изданий. Затем высказал свои опасения: не пострадали бы уникальные экспонаты. Руководство вмешиваться не стало: формально к тому времени дежурный прошел курсы по обслуживанию читателей с ограниченными возможностями и запретить выдачу книг мог только под свою ответственность, а если бы поступила жалоба, то и отвечать пришлось бы ему же. Через тридцать минут книги были выданы посетителям.

Еще один нередкий случай: начальство требует отдать на выставку едва ли не единственный в мире экземпляр выдающегося памятника. Так, мы часто наблюдаем плакат Казимира Малевича «Клином красным бей белых» из коллекции нашей главной библиотеки на различных экспозициях, который истрепан уже настолько, что пора бы оставить его в покое.

Стоит напомнить, как делалась сканированная копия лучшего в мире экземпляра 42-строчной Библии Иоганна Гутенберга. С этой святыней обращались так, как никто в просвещенном мире не посмел бы. До сих пор этот экземпляр таскают туда-сюда, как будто в хранилище лежат запасные… Здесь важно заметить, что ряд особенно ценных памятников фотографируются бережно не из вредности хранителей, а потому, что оцифровка шедевров должна происходить без нанесения им увечий. Нынешнее стремление попасть в новостные ленты хотя бы и ценою сохранности драгоценного наследия – визитная карточка главной библиотеки страны, которая неожиданно стала работать в жанре передвижной выставки. Впрочем, если начальство велело, то хранитель почти всегда должен взять под козырек и исполнить, иначе у него есть шанс раньше времени выйти на пенсию.

Пожалуй, только в отделе редких книг Национальной библиотеки в Париже выдача и использование происходит с необходимым в таких случаях пристрастием: сотрудники сами положат книгу на специальные подкладки, чтобы открывать ее не более чем на 90–100 градусов (а не на все 200, как любят «исследователи»), дадут тяжелые обшитые тканью закладки – ими можно придерживать книгу от закрытия. Схожим образом обставлена работа с редкостями в Славянской библиотеке Хельсинки. Были годы, когда я смотрел в европейских библиотеках имеющиеся там прижизненные издания Галилея, и имел возможность сравнить условия, в которых работают читатели отделов редких книг. В новом здании BNF корректурный экземпляр «Звездного вестника» 1610 года я изучал вот под таким вот надзором, однако прекрасный полный экземпляр, происходящий из библиотеки де Ту, в сафьянном переплете с его гербом, уже изучал без всяких строгостей в библиотеке Арсенала. Но если себе я могу доверять, то на людей вокруг, работающих с книгами XV–XVII веков, порой трудно смотреть без содрогания…

В некоторых библиотеках и архивах запрещено писать шариковыми ручками – только простым карандашом, и это справедливо. С другой стороны, часто заставляют надевать белые перчатки при работе с особо редкими изданиями. Тут я готов подискутировать: руки после улицы (не говорю буфета) можно просто помыть – перчатки же в таком случае годятся только на один раз и должны быть не синтетическими и уж точно не резиновыми. Многократно я наблюдал, как где-нибудь в отечественном архивохранилище хранители-небожители или исследователь надевают белые перчатки, явно несвежие, и оставляют при перелистывании пятна грязи на шедевре книгопечатания.

Отдельная проблема перчаток – уменьшение чувствительности пальцев, что приводит к надрывам листов. По этой причине, скажем, в Эрмитаже папки с эстампами в фондохранилище запрещено просматривать в перчатках. Думаю, что для редких книг это было бы не менее актуально.

«К чему это сгущение красок?» – спросите вы. К тому, что автор совершенно убежден: при нынешних реалиях, когда речь идет о выдающихся книжных памятниках, в большинстве случаев читателю, даже высококвалифицированному, при наличии цифровой копии нужно запретить выдавать музейные экземпляры без достаточных научных оснований. А пока дело идет как идет – не иссякает вереница желающих понюхать дух эпохи прижизненных изданий Пушкина или литографированных книг Алексея Крученых. После нескольких таких читателей книга чаще всего «нуждается в реставрации», и дальнейший путь ее печален: почти всегда реставрация уничтожает коллекционный экземпляр, он становится «библиотечным». Книга превращается в мумию.

Мы сейчас вели речь о книгах-невольницах, которые исторически оказались на государственном хранении. Им, как говорится, не представилось даже выбора. И это обычный путь книжных памятников. Судьба их обычно предрешена, потому что в загадочной русской душе наряду с аксиомами типа «границы для предметов искусства должны быть закрыты – иначе все вывезут за рубеж» существует и такая: «После моей смерти все должно попасть в музей или библиотеку». Но обращение с книгами в этих местах далеко от идеала, и последняя воля в таком контексте напоминает русское «ни себе ни людям», призванное лишь уберечь родственников от получения наследства.

Я уже не говорю о том, как поступали в XX веке с книгами при изготовлении микрофиш. Например, в Библиотеке Конгресса (Вашингтон) были микрофильмированы почти все книги на русском языке XIX – начала XX века, значительная часть которых поступила туда в составе знаменитого книжного собрания красноярского купца Г. В. Юдина. Метод был таков: книга забиралась из фонда, переплетные крышки отводились назад, а книжный блок отрубался специальным ножом-гильотиной. В результате оставалась ровная стопка отдельных листов, которые вкладывались в аппарат для микрофильмирования и автоматически копировались с двух сторон: процесс копирования несколько напоминает процесс двухсторонней печати на лазерном принтере, но наоборот. Затем листы отправлялись на переработку, а переплетные крышки – на свалку. И это – чистая правда: некоторое количество книг было спасено от переработки Э. Штейном, и они выставлялись на одном из наших сезонных аукционов. Но абсолютное большинство их погибло.

При этом в XVIII и XIX веках в библиотеках не было принято хранить более одного экземпляра конкретного издания, ибо главный бич публичных библиотек – дефицит места. Результатом такой политики стало «вымывание» прекрасных экземпляров, которые приходили в составе целых собраний, но переводились в дублетный фонд и продавались или передавались в другие места.

В ХХ же веке мы видим другую крайность – некоторых книг хранилось совершенно немыслимое число экземпляров. Возьмем хотя бы гомерическое количество (по нескольку десятков экземпляров) дублетов русских книг гражданской печати XVIII века, в особенности отдельных томов «Древней российской вивлиофики», «Всемирного путешествователя», собрания сочинений Сумарокова и тому подобных.

Конечно, ни в коем случае нельзя от них избавляться. К тому же наверняка это будет сделано абсолютно бестолково: экземпляр в красивом переплете – останется, а дублет в обложке будет исключен. Никто и не подумает сравнить все имеющиеся экземпляры, посмотреть, нет ли между ними отпечатанного на особой бумаге, нет ли разного цвета обложек… Как показывает опыт печатных «сводных каталогов» русской книги – даже для этих изданий не было произведено подобных сверок. Кроме того, любое отчуждение государственной собственности в нашей стране рождает одно и то же явление, в результате которого музейные собрания лишь терпят урон. И если начать уменьшать число дублетов директивно, то мы придем к тому, что в музейное хранилище явится покупатель и станет сам выбирать из пяти экземпляров один, подобно тому как когда-то американские миллионеры отмечали галочками нужные им картины в каталогах Эрмитажа и Музея изящных искусств.

Поэтому согласимся со словами директора Эрмитажа М. Б. Пиотровского, который на вопрос о том, что же может сделать государство для музейных собраний, ответил: «Не трогать их». И в нашей исторической ситуации это, увы, единственный способ что-либо спасти, потому как живем мы в стране крайностей.

Библиотечные печати

Что такое библиотечная книга? Когда подобный экземпляр попадает в руки антиквару-книжнику, он примерно понимает, о чем речь: некоторое время книга принадлежала государственной библиотеке, но затем вырвалась на свободу. Как некогда клеймили заключенных, так и книги государственных или ведомственных библиотек уже несколько столетий «украшаются» именем собственника. Практика ставить на книгах печать начала массово использоваться книгохранилищами в XVIII веке, а в XIX практически все учреждения переняли эту традицию. Впрочем, обычно книга клеймилась при поступлении, а в XX веке та же участь постигла почти все старые фонды.

Но и из плена библиотечной полки у книги может быть шанс выйти на свободу. Путей к тому несколько: книга может быть продана как дублет, списана по акту, обменена на другой предмет и, наконец, просто украдена.

Продажа дублетов практиковалась в России с XVIII века. Эта манера была заимствована из Европы, где практиковалась и ранее. Общеизвестна история Дрезденской библиотеки, куда в 1760‐х годах влились два громадных собрания – Генриха Брюля и Генриха Бюнау. Не было найдено иного выхода, как распродать часть дублетов.

В России продажа дублетов, как мы сказали выше, впервые отмечается в практике Академической библиотеки, когда вставшая в 1783 году во главе Петербургской академии наук княгиня Е. Р. Дашкова занялась, подобно кастелянше, наведением порядка во всех без исключения академических департаментах. Она следила буквально за всем в своем академическом хозяйстве, не гнушаясь самыми мелочами. Понятно, что не ускользнула от ее взора и библиотека, которой хронически недоставало места для книг. Рачительная княгиня нашла выход из положения: она распорядилась проверить весь фонд на наличие дублетов и оставить только по одному экземпляру каждого издания. В результате образовалась масса «лишних» книг, которые можно было продать и тем самым пополнить академическую казну. Чтобы понять, насколько вся эта процедура была справедливой и необходимой, мы скажем только, что наибольшее число книг приобрела сама Е. Р. Дашкова для своей библиотеки, а также щедро поделилась со своим племянником – известным библиофилом графом Д. П. Бутурлиным – и братом А. Р. Воронцовым. Как можно судить по некоторым экземплярам, которые мы видели, Е. Р. Дашкова выбирала отнюдь не худшие из дублетов, то есть при наличии двух экземпляров нужного ей издания она обычный экземпляр оставляла библиотеке, а экземпляр в особом переплете забирала себе. Да и цены на дублеты также придумывала сама. Реализация дублетов уже в XVIII веке представляла собой типичный русский случай такой процедуры.

Но в XVIII веке библиотечных следов еще не имелось, и такие экземпляры определяются по великолепному академическому переплету середины XVIII века и владельческой записи самой Е. Р. Дашковой или кого-то из ее родственников (один такой экземпляр сохраняется в нашем с коллегой собрании).

В XIX веке прославились аукционы дублетов Императорской Публичной библиотеки. Они также были вызваны вечной болезнью библиотек – нехваткой места. Как мы отмечали ранее, продавались в качестве дублетов не всегда самые худшие экземпляры. Причина понятна: прежде всего к дублетам подпускались собственно сотрудники библиотеки (в том числе В. Ф. Одоевский, один из тонких библиофилов эпохи), а также их друзья. Нужно ли говорить, что с этих аукционов середины XIX века в числе дублетов шли даже книги из библиотеки Вольтера или Дидро – тогда мало кто обращал внимание на пометы. Главное – не оставить в библиотеке более одного экземпляра каждого издания.

Именно таким образом, к примеру, экземпляр «Ревизора» 1836 года с дарительной надписью «Николаю Васильевичу Дюру от автора», который позднее стал жемчужиной коллекции Н. П. Смирнова-Сокольского и ныне сохраняется в РГБ, был дублетным в Публичной библиотеке, почему и выдавался читателям на дом. Одним из них был А. А. Нильский, отметивший это в своей «Закулисной хронике». Конечно, рано или поздно такая книга будет кем-то «потеряна» и оставлена себе для будущих коллекционеров.

Обычно же при продаже книг в XIX веке на титульном листе синей краской ставился штамп с текстом «ПРОДАНА» в тонкой прямоугольной рамке с закругленными краями. Но касалось это в основном русских книг – иностранные выходили за пределы Публичной библиотеки нередко без подобных штампов.

В советское время ситуация с дублетами изменилась. Прежде всего потому, что организованный после событий 1917 года Государственный книжный фонд стал огромным депо для книг из реквизированных (бывших дворцовых, усадебных, частных, ведомственных) библиотек. Многие собрания, в том числе из императорских дворцов, часто поступали в главные библиотеки напрямую. В результате всех этих пертурбаций образовалось огромное число дублетов: ведь кроме некоторых различий типичная дворянская или дворцовая библиотека в основной своей части была крайне однообразна, поскольку должна была включать в себя обязательный «просвещенческий набор»: «Энциклопедию» Дидро и д’Аламбера, кельское издание собрания сочинений Вольтера (порой без тома с перепиской с Екатериной II), словарь П. Бейля, «Кодекс Юстиниана», словарь Французской академии. Безусловно, в числе русских книг там почти всегда были комплекты «Деяний Петра Великого», «Древней российской вивлиофики», «Всемирного путешествователя» и так далее…

Образовалась бездна дублетов. В библиотеках для них выделялись огромные площади, были организованы так называемые обменно-резервные фонды. У Ленинской библиотеки стеллажами были зашиты в том числе и две огромные московские церкви – Мартина Исповедника на Таганке и Климента папы римского в Замоскворечье. Кто там был хоть раз в жизни, пока они еще оставались хранилищами (сейчас эти здания возвращены церкви), тот помнит вызывающие страх, тянущиеся к небесам нескончаемые ярусы открытых стеллажей, прогулка под которыми порой угрожала жизни. И если сейчас произнести слово «Климентóвка», то у многих сотрудников РГБ возникнет воспоминание о разбитых окнах и летающих на огромной высоте голубях. У Публичной библиотеки были подобные же помещения в Александро-Невской лавре и на Обводном канале. Что касается академических книгохранилищ во главе со сгоревшим ИНИОНом, многим памятна церковь в Узком…