Три грации на обочине

Перед уходом Лилия склонилась над трупом

Она всматривалась в лицо мертвой девушки, одновременно снимая латексные перчатки и невольно озвучивая свои мысли:

– Боже мой, ей жить да жить, любить, ненавидеть, смеяться, плакать… А для нее все кончено, не успев начаться. И смерть, полагаю, была ужасной, эта девочка пережила страшные минуты, а может, часы, показавшиеся длиннее ее короткой жизни. Бедняжка…

Внезапно полотно закрыло лицо мертвой девушки, это сделала Ольга. А Лиля медленно, еще находясь в плену грусти, выпрямилась, глядя на едва угадываемые очертания под полотном.

– Вот и все, как и не было девочки, – произнесла она.

Видя, что мертвая девица не отпускает приятельницу, словно между ними образовалась невидимая связь, Ольга мягко сказала, обняв Лилю за плечи:

– Довольно, а то расплачешься еще. Идем, пора кофейку попить и поболтать на тему… – указала она глазами на труп под полотном.

– У тебя нет детей, поэтому меня не понимаешь, – шла рядом с давней подругой Лиля. – Я просто думаю, что она чья-то дочь, что ее любили, баловали…

– Баловали? А это откуда ты взяла?

– Она молоденькая, но не по-детски ухоженная, а по-богатому, как говорит моя пациентка из деревни. Маникюр дорогой, педикюр… то есть не самостоятельно девочка ухаживала за собой, а посещала дорогие салоны, поэтому ногти у нее в идеальнейшем состоянии. Уж я-то, имея дело с женщинами, могу отличить состоятельных людей от более простых по тем же ноготкам на их конечностях и по волосам. У нее слабенькие волосы…

– Да? – изумилась Ольга. – Я бы так не сказала.

– В том-то и дело! – наконец оживилась Лиля, а то сама была похожа не неживое создание. – Слабые и тонкие волосы выглядят роскошно, не чудо ли? Это искусство парикмахера, именно он делает длительный прикорневой объем волос, после процедуры они смотрятся копной. Сама взгляни внимательно, хоть через лупу – каждая волосинка идет точно вверх.

– Неужели? А как этот обман именуется?

Ольга настолько заинтересовалась прической, даже приостановилась, проблема волос для нее тоже актуальна. Ей приходится довольствоваться прической а ля старая дева – зачесывать назад, закручивать косу в пучок и закалывать его шпильками, что мало кому идет. Но другие прически еще хуже, апробированы по нескольку раз. Лиля охотно делилась знаниями, хотя сама услугами дорогих салонов не пользовалась:

– Укладка называется буст ап… Кажется, так некоторые мои пациентки называли данное волшебство. Но учти, если захочешь применить данную технологию к своим волосам, преображение будет стоить недешево.

Реакция Оленьки заставила Лилю закусить губу и хитро сощуриться, ибо подружка неожиданно для нее приоткрыла свою потайную сторону:

– Какая разница, сколько это стоит, мне хочется перемен.

– Ой-ой-ой! – Лиля взяла ее под руку и перешла на доверительный тон. – Перемен? Значит, появился некто, заставивший дрогнуть холодное сердце?

– Да ну тебя! – выдернула руку Ольга, смутившись.

Смущение нетипично для нее, однако это и явилось подтверждением: Оля кем-то увлечена. Раньше обе жили по соседству, на одной площадке, сблизились, скорее, как сестры, ведь Лиля много старше, хотя сейчас разницы в возрасте между ними не видно. Ольга крупнее, мощнее, внешне строже, отсюда и кажется старше своих лет – вот такая игра природы. Лиля и ростом ниже, и хрупкая, и лицо у нее по-девчоночьи наивное, да и вообще: маленькая собачка всегда щенок. Однако наивности в ней столь же мало, как и легкомысленности в Ольге.

– Мы отвлеклись, – решила Оля переключить внимание подруги. – Итак, ты перечислила дорогие процедуры, что же они тебе рассказали?

– Что родители девочки состоятельные люди, в ее возрасте не зарабатывают, а учатся.

– Обязательно родители? Девчонка могла иметь покровителя, возраст и внешность как раз позволяют, – провокационно возразила Ольга. – Современные девчонки лет в тринадцать начинают вести активную половую жизнь, а некоторые незрелые экземпляры и раньше. Ну, эти дурочки, конечно, по большой любви в постель ложатся, а тринадцатилетние уже сознательно идут на связь, зная, как мужики любят Лолиточек и сколько с них можно взять. Так что с этой точки зрения наша девочка – перестарок, ей лет восемнадцать-девятнадцать аж!

Лиле она доверяла полностью, а возражала исключительно из корыстных целей – чтобы получить наиболее полную информацию. К этому времени они вошли в довольно уютный и светлый кабинет, на правах законной хозяйки Ольга засуетилась: включила электрический чайник, достала чашки, ажурную вазочку с конфетами, банку с растворимым кофе, но подруга отказалась:

– Нет-нет, я не буду.

– Почему? – вытаращила глаза Ольга.

Провозились с трупом они достаточно, чтобы не конфеты запивать чашкой кофе, а срочно бежать в кафешку и заказать полноценный обед. Настал черед смутиться Лиле, она потупилась, но честно призналась:

– Не могу здесь… Прости.

– О, боже! – рассмеялась Ольга. – Такое ощущение, будто впервые видишь труп человека. Нет, только что со мной изучала тело и вдруг… У тебя никто не умирал прямо в кресле во время пустяшной операции?

– У каждого врача есть свое ненавистное кладбище. Но я не режу своих умерших больных на фрагменты, чтобы рассмотреть тайны их тел. Да и совсем другие обстоятельства у меня: только что пациентка была живой, я говорила с ней, она еще теплая, внушает надежду, что ее можно оживить. А здесь… здесь уже не человек, а изначально труп – это другое. Не знаю, как еще объяснить.

– Да ладно, и так понятно, – усаживаясь на стул, улыбнулась Ольга. – Хотя от дипломированного и замечательного врача, к которому женщины стремятся попасть, странно слышать подобные заявления. Кстати, почему ты не идешь в частную клинику? Денег бы зарабатывала кучу с твоей-то базой клиентуры.

– Кому-то нужно и бесплатную помощь оказывать, не все же у нас при деньгах, а здоровье и дети нужны всем… или почти всем. И потом, у частников не здоровье важно, а платежеспособность, там не пациенты, а клиенты, мне же нравится по старинке – лечить. А знаешь, я тоже озадачена: почему ты стала патологоанатомом, теперь вот судмедэксперт? Сугубо мужские профессии на мой взгляд. Эксперт… это же ответственность возрастает вплоть до уголовной, если предоставишь неверное заключение экспертизы. До сих пор твои невнятные объяснения для меня остаются туманными.

Размешивая ложечкой сахар в беленькой чашке, Оля потупилась, но и в эту минуту, располагающую к откровению, сказала лишь часть правды:

– Понимаешь, здесь всегда требуются специалисты, здесь я – эксклюзив, а в больнице или поликлинике стала бы заурядной единицей, на которую жалуются больные. Там врачам приходится бегать в суды. Когда эксперт уехал с семьей покорять Север, я сама напросилась на его место. Конечно, готовилась, подтвердила квалификацию (здесь она приврала, продвинули ее знакомые), но ведь желающих больше не было (тоже неправда), а кому-то надо и этим заниматься. По правде говоря, мне нравится работать экспертом, интересно открывать спрятанные в теле тайны… (Ах, если бы Оля не валяла дурака будучи студенткой! Но этого не скажешь, стыдно.) Ладно, не буду тебя задерживать, а то все время на часы поглядываешь. Вернемся к девочке. Итак, ты остановилась…

– Я помню, – перебила Лиля. – Не думаю, что у твоей девочки был богатый покровитель, и вот почему…

Он начал собираться, когда она еще спала

Спала лежа на животе и сунув под подушку обе ладони, лицом к нему. Светлые волосы приятного желтоватого оттенка, рассыпанные по плечам, отдельными прядями легли на лицо, спустились на постель… На темно-зеленом шелке и под таким же покрывалом, облепившем тело, Вероника смотрелась героиней фантастической повести. Ею можно любоваться весь вечер, потом любить до утра, потом весь день дохнуть от скуки и снова по кругу; вечер… ночь… день… Проснувшись, Ролан сел и смотрел на девушку, думая вовсе не о ней.

Только просто сидеть и думать о чем бы то ни было не в его духе, да и не привык он к бездействию. Ролан стал одеваться, заодно латая свою ментальность, в которой тьма пробоин: то совесть на нервы действует, то пофигизм наступает, то морду хочется набить хоть кому-нибудь и без причин, то депресняк парализует.

А поразмыслить Ролану Роменских следовало о многом, к сорока годам накапливается масса вопросов к себе, претензий к другим, коллекционируется несчетное количество промахов, дурацких ошибок, обрастающих серьезными проблемами. М-да, этих штук – проблем – многовато для одной человеческой жизни, есть неразрешимые, и с какого бока к ним подобраться, он пока не придумал. Да и бессмысленное это занятие – искать выход там, где его не может быть, но человек всегда надеется: сегодня что-то изменится. Например, метеорит упадет и наступит новая эра, которая смахнет в космос все сложности-трудности, но, ах, какая досада: метеорит не падал, ничего не менялось. Данное положение удручало, правда, временно, пока новый день не заставлял жить по правилам деловых людей. Воля, только она спасает.

Ролан затягивал узел галстука по памяти, когда Вероника открыла один глаз, увидела его одетым и слегка приподнялась, расстроившись:

– Уходишь? Уже?

– Мне пора, – сухо сказал он.

Сухой тон и сдержанность перед уходом всегдашний его прием, он означал для Вероники: в твоей жизни ничего не изменится, как и в моей.

– Как плохо начинается день…

Проговорив со слезливой дрожью в голосе, Вероника легла на спину и уставилась в потолок глазами орехового цвета. Сейчас в них задержался протест, знакомый ему, как цвет ее глаз и губ, как запах ее кожи и волос, который не забить искусственными ароматами. Но все приедается, все становится банально-обыденным – даже красота озера с лебедями, если их видишь каждый день. Ролан молча надел пиджак и проверял, что лежит в карманах, так он поступает всегда. Вероника, не дождавшись слов утешения, села на постели, прислонившись к стене, и бросила пока без раздражения:

– Скажи, это когда-нибудь кончится?

– Что именно?

Конечно, он прекрасно понял, о чем она спрашивает. К сожалению, ему не удалось сбежать до того, как Вероника проснулась, теперь предстоит себе и ей испортить утро, впрочем, оно уже испорчено. Поставив кейс на спинку кресла, он открыл его, изучая содержимое, но это внешняя сторона Ролана, ему бы внутрь себя заглянуть и честно сделать там ревизию, да не решался, потому что себя же и боялся. Кейс изучен, тишина напрягала. Он покосился на Веронику и отметил про себя не первый раз – как же она хороша.

Себя он считал не выделяющимся, но лучше заурядного мэна в засаленном пиджаке, с пакетом в руках и запахом дешевого парфюма. Ролан спортивен, он следит за собой, посещает спортзал, бассейн, ведь иметь пивное пузо в сорок лет – пошло. Разумеется, одевается не в тряпки из «бутиков» на рынке, а носит дорогие пиджаки и туфли, в руках держит кейс. Странно, что нашла в нем Вероника, которая младше на целых… вдуматься только!.. шестнадцать лет?! Это загадка покруче теоремы Фермá, он же не олигарх, хотя далеко не беден.

– Четыре года мы живем вот так. – Она заговорила, как и ожидалось, с легким раздражением. – Не много ли?

– Я предупреждал, что иначе не будет, ты согласилась.

– А я надеялась, ты рассмотришь мои достоинства и свои условия отменишь. Хочу… ну, что все хотят, только не признаются? Замуж за любимого человека хочу, свой дом, где живет счастье, бегают дети. Хочу каждый вечер встречать тебя с работы, готовить тебе еду, а еще стоять с опахалом и отгонять от тебя мух с комарами, когда ты спишь.

Вот так насмешила! В двадцать четыре года ей подавай дом (как будто у нее нет крыши над головой), детей (на фига они ей в этом возрасте?), опахало с кастрюлями? Какая нетребовательная девочка, какие у нее примитивные мечты. Но Ролан не рассмеялся, конечно, он присел на кровать, нежно провел ладонью по ее щеке и неожиданно произнес:

– Я не достоин тебя. Правда.

Было сказано так искренне, так трогательно, с какой-то непонятной болью в глазах, что Вероника на несколько секунд впала в ступор. Ненадолго. И вдруг порывисто обняла его и обожгла ухо горячим дыханием, быстро проговорив:

– Позволь мне самой решать, кто достоин меня. Ты, только ты и никто больше! Никто и никогда.

Она ничего не поняла. Ничего. А чего он ждал? Что Вероника прочтет его мысли, заглянет в глубины несуществующей души? Это не дано никому, даже ему. Оставив ее порыв без ответных ласк и тем более ложных обещаний, Ролан поднялся со вздохом сожаления:

– У тебя это пройдет, скоро пройдет. Прости, мне пора.

И ушел, слыша из прихожей, как плачет Вероника:

– Не уходи… Ну, пожалуйста… Я тебя ненавижу!..

Вот к чему эти всхлипывания, жалобы, упреки, слезы… самый неудачный бабский прием! Первое, что они вызывают – раздражение, потом негодование, заканчивается злостью. В жизни Ролана слез было и есть много, он уже может памятник воздвигнуть слезам, только его неправильно поймут. Хлюпать носом, по большому счету, причин у Вероники нет, на работу ее он устроил с неоконченной вышкой (чтоб не скучала без него), в квартиру ее поселил, машину купил, тряпки – пожалуйста. Если вложения рассматривать как плату, то это о-о-очень щедро за секс и некоторое время релаксации. Но в девочке заговорил собственник, власти захотелось над благодетелем, а он лишился редкого состояния нирваны.

За короткий путь с верхнего этажа до автомобиля во дворе Ролан прошел все три стадии: муки совести, разочарование и абстрактную злость, направленную в никуда. Да, садясь в машину, он был достаточно зол, чтобы не поздороваться с водителем. Тот не обиделся, кто он такой – чтобы обижаться? Тридцатипятилетний Тим взял за правило: ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу и главное – ничему не удивлюсь. А на фиг ему чужие проблемы? Всю дорогу он вел автомобиль молча, а когда почувствовал, что Роменских пришел в относительное спокойствие, напомнил ему:

– На заднем сиденье два пакета, полосатый для старшей, розовый для младшей. Купил все, как вы просили, Ролан Фадеевич.

– Спасибо, Тим, спасибо, – натянуто улыбнулся шеф. – Давай сначала заедем в одно место, хочу выпить кофе… или чаю…

Значит, ничего страшного не случилось, решил Тим про себя, всего лишь дела житейские озаботили шефа.

Очередной раз Павел вернулся к снимкам девушки

Крупный план, общий, руки и ноги с «браслетами» из кровоподтеков, отдельно запястья и щиколотки, части тела… Снимков много, некоторые лишние – словно снимал маньяк, находясь под впечатлением обнаженки и балдея от признаков смерти. Три дня ждали заявления о пропаже, потом еще три дня, потом еще… Обычно родственники раньше бьют тревогу, здесь же – тишина.

– Глухарь, – минорно произнес Павел вслух. Он один в кабинете и мог не бояться, что кто-нибудь увидит его растерянность и уныние, которые легко объединяются словом «слабость». – Ничего при ней, ни одной нитки, ни следов с уликами вокруг… Если б не царапина на бедре, подумал бы, с неба упала! Что же мне с ней делать?

В следующий миг настроение Павла частично улучшилось: дверь кабинета распахнулась и вошла надежда! Да-да, надежда собственной персоной, точнее – Ольга Коноплева, нарядная, свежая, благоухающая. Павел сблизиться ни с кем не успел, да особо и не старался – для некоторых уединение не является наказанием, он как раз из этой редкой породы, ему комфортно с самим собой. Однако на контакт необходимо идти хотя бы из чисто профессионального эгоизма. В последний момент он передумал разыгрывать фальшивую радость, на сближение пойдет с кем-нибудь другим, а то Оля не так поймет перемену. Терехов натянул бесстрастную мину самого серьезного человека на свете.

– О! Здравствуй, Оля. Жду, жду свидания с тобой, а тебя все нет и нет, уж столько дней прошло. Что ты делала с трупом так долго, Оленька?

– Расчленяла, – кокетливо пошутила она, идя к его столу.

– Ну и?..

– Раньше не могла, потому что столкнулась с большими трудностями во время исследования.

– Оля, я в курсе ваших каждодневных трудностей, поверь, меня они тоже любят. Давай без вступлений сразу к делу.

– Если так ждал результата, мог бы и сам приехать.

Она села на стул напротив Павла, положила папку на стол, потом подняла глаза на него и паузу закатила. Недовольство Терехова справедливо, Оленька слишком долго возилась с трупом. Ей хотелось бы с видом гордым выложить на стол Павла все в готовеньком виде, дескать, основную работу я провернула, тебе осталась малость: назвать имя преступника! Да чудес-то не бывает. На худой конец хотелось без гордого вида, но предоставить ему насколько возможно полную информацию, которую… самостоятельно она не в силах сложить.

Ни один человек не в курсе (кроме коллег, их, к счастью, немного), что у Оли большая нехватка знаний – это тайна, она скрывала ее даже от Лили. К сожалению, такое случается, когда учатся чему-нибудь и как-нибудь, а к счастью – покойникам уже ничем не навредишь, родные не накатают телегу за ненадлежащее выполнение обязанностей, не подадут в суд. Потому Ольга и выбрала морг, полагая, что на этой стезе уж точно не расшибет лоб о трудности, но… Легких работ не бывает, как и половинчатые знания больше вредят самому обладателю данного «счастья», чем приносят пользу и удовлетворение.

Столкнувшись с нетипичными и противоречивыми показателями при исследовании, Оля обратилась к Лиле, чтобы та помогла кое-что прояснить. К коллегам неловко каждый раз бежать за помощью, а Лиля – она своя, не станет ни злословить, ни насмехаться, ни рисоваться. И вот, неплохо подковавшись, Оля надеялась произвести впечатление на сухаря Терехова, а потому, вспомнив о долге (ни больше ни меньше), решительно раскрыла папку и уверенно начала:

– Значит так… Ну, непосредственная причина смерти стала ясна практически сразу – интоксикация.

– Точнее можно?

– Передоз. Тебе подробно? – Теперь она посерьезнела, при всех «но» Оля работу любила и старалась быть полезной, насколько это возможно. – Видишь ли, в результате исследований открывались нетипичные признаки у трупа, которые я попыталась расшифровать, только от этого загадок меньше не стало.

Ох, не любил Павел ситуации, когда из человека нужно клещами вытаскивать информацию, которую он обязан предоставить сам! Здесь же не междусобойчик за рюмкой чая, от Ольги все, включая его, ждут серьезной работы, чтобы определиться, с какой стороны подходить к расследованию. Состав преступления очевиден хотя бы в том, что девушку привезли на пустырь и бросили еще живой, а в остальном… пока ни черта не ясно.

– Загадки любят детали, – сказал Павел, – поэтому подробно.

– Хм, верно, детали в нашем деле ключ к успеху, – усмехнулась Ольга со знанием дела, словно в расследованиях принимала участие, еще будучи младенцем. – Первое, что выделили – наркотическое вещество.

– Угу, она наркоманка?

– Нет и нет. Начинающие наркоманы не знают, что даже недлительный прием наркотических веществ разрушает внутренние органы. Любой анатом, разрезав тело, сходу определит по внутренностям, сколько времени труп принимал наркотики, а уж синтетика – это убойная сила. Она вызывает необратимые процессы даже без передозировки, у многих после первого же приема. У нашей девочки органы здоровые, чистенькие – хоть на выставку. И ни грамма алкоголя в крови. Но представь наше затруднение: на теле следов инъекции мы не обнаружили.

– То есть девушка выпила…

– Нет, Павел, – не дослушала Ольга, качая головой из стороны в сторону с загадочным видом. – У нас есть ас – старик Покровский, лично я продолжаю у него учиться, ему известно то, что не преподают ни в одном вузе. Так вот он изучил содержимое желудка, не ела она, по его словам, приблизительно часов десять. Наркотик, судя по концентрации и воздействию, попал в ее организм незадолго до того, как девица очутилась на пустыре, при этом частиц наркотического вещества в желудке не обнаружено.

– Хочешь сказать, она не принимала…

– Перорально? Нет.

– А как попал наркотик в организм?

– Только инъекция.

– Но ты же говорила, следа от укола на теле нет.

– Совершенно верно. Покровский посоветовал искать след иглы в самых потаенных местах. (Непроизвольно Павел поднял брови: мол, что за потаенные места?) В первую очередь это области с волосяным покровом – голова и лобок, подмышки у нее чистые. Но мы сначала изучили половые органы, так как хотели выяснить, был ли секс у нее, она ведь попала в наши руки полностью обнаженной.

Много слов. Все, что можно сообщить парой фраз, Оля размазала по монологам, Павел помог ей:

– Я почему-то уверен, что секс был.

– Верно, в ту ночь у нашей находки был активный секс…

– А секс бывает пассивным? – на полном серьезе спросил Павел.

– Я имела в виду не с одним партнером.

– Уже интересно. А сколько партнеров было?

– Больше одного… м… или даже двух.

– А что, наша наука не способна установить точное количество партнеров? – задал наивный вопрос Павел, но надо ж было как-то расшевелить Оленьку.

– Видишь ли, все эти штуки – центрифуги, компьютерные программы и прочие технические новшества – это не к нам, а к кинематографу, но иначе было бы неинтересно смотреть кино. А у нас примитивный набор технического оснащения. Так вот, смешанный биоматериал, который мы извлекли, не показал количество партнеров, кроме того, что их было больше одного. Так что давай остановимся на двух, раз уж на пустырь принесли ее два типа. Но есть любопытный, важный факт…

– Ну-ну? Выкладывай, что там? – нетерпеливо спросил он.

Настал момент, когда можно рассказать частичную правду, не опасаясь, что Терехов усомнится в ее профессионализме, ей очень хотелось надеть на себя медаль аса:

– Мне пришлось пригласить специалиста в области гинекологии, он подтвердил… (Лиля как раз и определила.) Он подтвердил, что девственности наша находка лишилась совсем недавно, примерно за неделю до группового секса. Казалось бы, насильственные действия партнеров – самая удобоваримая версия, если бы не одно «но»…

Павел догадался, что имела в виду Оля под словом «но» – при насилии сопротивляются, это должно быть видно без лупы, он возразил:

– И все же следы насилия на теле есть. Или полагаешь, через неделю после первого секса девушка способна добровольно заниматься этим делом сразу с несколькими мужчинами? Что-то не верится…

Ей нечего было противопоставить, она и развела руками:

– То-то и оно! Восстановить хотя бы частично картину, что именно происходило с ней, мы не в состоянии.

Она немножко забыла, что восстанавливать событийные картины входит в обязанности следователя, Павел вернул Олю к ее обязанностям:

– Ты отвлеклась. Что с инъекцией?

– Должна сказать, найти след от инъекции было очень сложно, мы в прямом смысле с лупой…

– В каком месте? – перебил он.

– На голове. Точнее, в затылочной части, еще точнее – в районе волосяного покрова у основания че-репа.

Павел откинулся на спинку стула, упираясь руками в столешницу и глядя в упор на Ольгу, но явно не видя ее. Какое-то время он только щурился, словно ему в глаза светило солнце, а на самом деле представлял руку, сжимающую шприц, представлял иглу, которая входит в область затылка… Ничего не складывалось.