– А как вы догадались?
– У вас это на лице написано.
Девушка засмеялась, как серебряный колокольчик. И парень почувствовал, что он по уши влюбился в нее. И ему показалось, что нет девушки на всем белом свете прекраснее, добрее и веселее ее.
– Из-за чего случилась драка? – спросила она. Парень смутился, ему ни за что на свете не хотелось говорить подлинную причину драки, но и солгать он не мог. Он знал наперед, что никогда не сможет ей врать. Он махнул рукой и, подхватив чемоданы, сказал:
– Из-за ерунды, из-за сущей ерунды.
И подумал еще: "Пусть Магда достается Ваське Сорокину. Сегодня же при встрече с ним я откажусь от нее".
И его только что исцелившееся сердце пламенело уже другой любовью, более возвышенной и прекрасной.
Когда они подошли к школе, он знал уже, что ее зовут Марина. Самое красивое имя в мире. А она узнала его имя.
И Петр, поставив чемоданы на крыльце школы, спросил ее, что она делает вечером. И она ответила, что еще не знает, но, может быть, будет свободна. И он сказал ей, что вечером в поле за станцией очень ярко сияют звезды, и что он знает одно место, откуда очень хорошо видно звезду Алогрудого Снегиря. И девушка согласилась посмотреть на звезду с того места. И Петр побежал в гараж, где его ждала машина, а в его сердце, как в волшебном саду, расцветали цветы и пели райские птички. И по дороге он хохотал, как безумный, и принимался петь какой-то гимн, слов которого не знал.
8. Игра на спор с уборщицей
Котя вышел из комнаты милиции, прошел по коридору в зал ожидания, подобрав по дороге окурок, сунул его в карман и улегся на дубовой скамье. Ему хотелось досмотреть сон и удалось даже задремать, но сон был уже не тот.
Сдавший дежурство сержант Макаров прошел мимо спящего бродяги и впервые в своей практике не обратил на него внимания. Он думал о том, выдающем себя за Иисуса, Сыне Божьем, и корил себя, что упустил такую важную птицу.
Коте надоело смотреть пустой сон, и он проснулся. Мечтательно потянувшись, он старался припомнить тот, другой сон, который видел в камере, но его детали одна за другой ускользали из памяти, как песок сквозь пальцы. И чем больше он напрягал память, пытаясь что-то вспомнить, тем больше сон забывался. Это было какое-то наваждение. В памяти оставалось лишь что-то огромное, значительное и ценное, то, к чему всегда стремилась его душа и никак не могла постичь. В конце концов, он даже начинал забывать цвета этого сна, а они как раз играли большую роль в нем. Каждый цвет соответствовал какому-то забытому символу, но вот какому? Котя никак не мог понять. Его радостное возбуждение спадало. Ему казалось, что он отдаляется от чего-то теплого, чистого, приятного и до щемящей в сердце боли понятного. И он ничего не мог с собой поделать и начинал сердиться.
Котя, потянувшись, сел на скамье и огляделся.
В дальнем углу за столиком перед буфетом железнодорожник, стоя, уплетал за обе щеки утку. Он смачно жевал, и Коте было видно, как по его губам течет жир. Буфетчица где-то в глубине буфета, в каморке, гремела посудой.
Железнодорожник покончил с уткой, запил ее кофе из бумажного стаканчика, вытер жирные руки о полы шинели и направился к выходу.
Как только за ним закрылась дверь, в зале ожидания воцарилась тишина. Буфетчица уже не гремела посудой в каморке, она, вероятно, дремала, сидя на стуле.
Итак, в зале ожидания, кроме Коти, никого не было. Он заячьими скачками бесшумно добрался до буфета и набросился на объедки, оставшиеся на столике. Схватил с бумажной тарелки остатки утиной ножки и принялся их обгладывать, с хрустом перекусывал кость и отдирал зубами волокна сухожилий. Покончив с остатками утки, он перевернул себе в рот пустой бумажный стаканчик. Несколько капель кофе попало ему на язык, растеклось по спинке языка и растворилось в его организме, наполняя все существо блаженным ощущением комфорта.
Для Коти главным в еде был вкус. И чем меньше он чего-либо ел, тем вкуснее ему казалась пища. Вкус пищи наполнял его сытостью. И он здраво рассуждал: "Раз вкусил, значит, наелся." И он был почти сыт после такой трапезы. Ведь любой человек может насытиться даже крошкой хлеба, если он съест ее с чувством, толком, расстановкой.
Коте часто приходилось голодать, и поэтому, когда ему доводилось приобщаться к трапезе, его сердце наполнялось естественно-безыскусным счастьем, которое способно возникнуть от самых примитивных вещей, например, от трех капель кофе.
Котя блаженно потер живот и вернулся на свою обогретую собственным телом скамейку. Сейчас он мог спокойно помечтать и еще раз попытаться вспомнить тот волшебный сон, который приснился ему в камере предварительного заключения.
Появилась уборщица с ведром воды и шваброй. Она мочила тряпку в ведре, наматывала на швабру и возила ею по полу почти так же, как дворник подметает мостовую. Когда она наклонялась к ведру, то из-под ее юбки выглядывали синие трусы, натянутые почти до колен на коричневые хлопчатобумажные чулки. Ноги старухи, изуродованные подагрой, представляли собой не очень аппетитное зрелище, и Котя перестал смотреть в ее сторону.
Котя жил жизнью божьей птички, не думая, чем заняться, куда отправиться. Как Бог решит, так он и проживет день. Он лег на бок и положил руку под голову, посмотрел в окно, где начиналось утро. Затем перевернулся на спину и стал смотреть в закопченный потолок.
В голове у него не возникало ни одной мысли, его мозг отдыхал так же, как умеют отдыхать натруженные мускулы после изнурительной работы. Из всех людей на свете только он, Котя, научился так владеть собой, концентрироваться на пустоте и отключаться от всего мира. Пока что ни одному человеку на земле не удавалось этого проделать.
Даже если человеку кажется, что он ни о чем не думает, все равно он думает о том, что он ни о чем не думает. А вот мозг Коти и в самом деле не думал ни о чем. В данную минуту серое вещество его головного мозга было таким же бездумным и не выражало ни одной мысли, как этот серый потолок. И в эту минуту Котя был по-своему счастлив.
Котя постоянно следил за гигиеной тела и проверял, не завелись ли у него вши. Обычно на это дело у него уходило много времени, он и сейчас решил осмотреть себя. Расстегнул фуфайку и внимательно осмотрел ее с изнанки. Затем стянул дырявый, пропахший потом столетней давности свитер, снял рубашку, которая уже не имела определенного цвета. Он принялся внимательно исследовать швы одежды. Так он сидел голым по пояс с волосатым животом и грудью, когда до него домела мусор уборщица.
– Ты бы и штаны снял, – посоветовала она.
– Это идея, – обрадовался Котя и стал расстегивать прореху.
– Э-э! – протянула старуха и постучала себя пальцем по виску. – Совсем спятил.
Но Котя, не обращая на нее внимания, стянул брюки и остался в одних трусах. Он аккуратно уложил одежду на скамейке, вынул из кармана брюк окурок, закинул ногу на ногу и любезно обратился к старухе:
– Милейшая, у вас прикурить не найдется?
– Э-э, – заблеяла старуха. – Выступальщик нашелся. Ты бы еще в таком виде вокруг вокзала обежал.
– А что, и это неплохая идея, – заметил Котя, – однако лишена всякого утилитарного значения. Вот если бы ты, старая, заплатила мне за этот цирковой номер, я бы еще подумал.
– Неужто побежал бы? – удивилась уборщица.
– А что? Для тренировки тела и бодрости духа совсем неплохо пробежать по снегу.
– И даже без трусов побежал бы? Котя задумался.
– Можно и без трусов, только тогда нужно будет поднять тариф.
– Двадцать копеек могу дать.
– Поднимай выше.
– Двадцать пять.
– Меньше чем за рубль не побегу, – заявил Котя. Бабку обуял азарт.
– Ну, раз за рубль, так за рубль. Беги.
– Деньги на бочку.
– Ишь ты, чего захотел, заберешь рубль и обманешь, не побежишь.
– Правильно, старая, – похвалил Котя, – соображаешь. Тогда так сделаем, милейшая. Ты подойдешь к дверям и приготовишь рубль. Как только я выйду на перрон, ты бросишь мне рубль и запрешь дверь, можешь ее держать запертой, пока я не обегу вокруг вокзала.
– Идет, – согласилась уборщица.
Она подошла к двери и приготовила рубль, не веря еще в условленную шутку, которую собирался проделать Котя.
Котя спокойно стянул трусы и рысцой, как древнегреческий бегун на Олимпийских играх, двинулся по направлению к двери.
События развивались так, как и представил их Котя. Бабка выбросила ему рубль на перрон и тут же, захлопнув дверь на щеколду, побежала к окну смотреть на спектакль. Котя подобрал рубль, зажал его в кулаке и рысцой побежал по перрону, обогнул с торца здание, выбежал к скверику. Здесь он подрыгал ногами, скатал снежок и потер им грудь, живот и бедра, совсем как в бане мылом. Впрочем, снег он часто использовал как гигиеническое средство против вшей.
Котя слепил еще один снежок и запустил им в окно зала ожидания, выходящее в скверик. Старуха в окне погрозила ему кулаком. Затем он обежал здание вокзала с другого торца и выбежал на перрон.
