Да-а-а, с большим прибабахом дед, раздумывал бригадир, откинувшись на дерматиновое сиденье «газика». Хотя, что стало бы со мной, побывай я в утробе молотилки, тоже еще вопрос. Как жить потом, если взглянул в лицо механической смерти? И каким вышел дед Селивантий обратно в наш полуденный мир? Физически покалеченный, да, но что стало с его сущностью, сознанием или, скажем, душой? К какому потаенному знанию приобщился он там, в лязгающей тьме?
Бригадир стоял на краю Поповского поля у скошенной полосы, привалившись спиной к теплому капоту «газика», и смотрел, как божия коровка переползает с голенища кирзового сапога на галифе.
– Божия коровка, полети на небо, принеси мне хлеба.
Черного и белого, только не горелого,
– негромко напевал бригадир, разминая в пальцах сигаретку без фильтра.
Тревожно загудел комбайн. Бригадир стряхнул с галифе жучка и посмотрел на поле. Плыли по волнам пшеницы красные корабли хлебоуборочных машин, оставляя на жнивье золотые стожки. Вращалось мотовило, ерзали шнеки, тряслись соломотрясы, летела по ветру труха. Страда шла своим чередом, но гудок все не смолкал. И тут бригадир заметил, что машина звеньевого остановилась на той стороне поля, возле деревенских огородов. А Валера, наверное, сидел в кабине и без перекура лупил по клаксону… Вот, комбайн Игоря Сковороды поравнялся со звеньевым и тоже встал. Прищуря глаза, бригадир разглядел, как сверкнуло розовым блеском стекло в распахнувшейся дверце кабины и, как Игорь стал быстро спускаться вниз по лесенке. Бригадир сунул так и не раскуренную сигарету в пачку, забрался в «газик» и погнал по полю. Когда он приехал, все звено, все пять комбайнов уже стояли рядком. И «буханка» ремонтников была тут как тут. Мужики толпились возле машины Валеры Борисенко, вдумчиво курили и слушали, как пророчествует дед Селивантий.
– Чего стряслось, мужики? – спросил бригадир подходя.
– Да вот, Афанасич, сам погляди, – сказал Борисенко, отодвигаясь в сторонку.
– И увидел я, как Агнец сломал печать, – вещал между тем дед, потрясая скрюченным желтоватым пальцем. – И огромная звезда упала на треть рек и источников. Имя звезды было полынь.
– Давай, дед, жги! – подначивали покалеченного деда комбайнеры.
Бригадир стоял и смотрел. На поле, перед самой жаткой комбайна звеньевого была странная плешь. Пшеница там не росла, и ромашки тоже не росли, и ничего не росло. Посреди это плеши на черной земле лежал скелет человека в полуистлевшей фашисткой форме. Рядом стоял сильно ржавый пулемет, а от пулемета к запястью мертвеца шла покрытая ржавчиной цепь наручников.
– Почернело солнце и стало, словно власяница, и вся луна стала кровавой. Звезды небесные попадали на землю, как крыжовник…
– Ты, дед, меня не зли, – посоветовал бригадир Селивантию.
Откуда-то появился Вовка Отрощенко, ухватил деда за ворот пиджака и увел от греха подальше. Дед почти исчез на горизонте, но вывернулся-таки из стальных рук ремонтника и погрозил комбайнерам своим искривленным пожелтевшим пальцем.
– Неразумные, попомните еще слова мои! – пообещал Селивантий. – Говорю вам, грядет час Черной Страды!
Отрощенко не стал долго терпеть это безобразие и дернул деда за ворот со всей силы. Селивантий охнул и куда-то пропал.
Бригадир стоял возле скелета фашистского пулеметчика, широко расставив ноги в пыльных кирзовых сапогах и скрестив на лобке руки. На лацкане его пиджака словно капля застывшей крови горела рубиновым светом звезда Великой Отечественной Войны. За его спиной по нескошенной пшенице легкий ветерок гнал волну. Из-за березовой посадки выглядывало веселое солнышко. Небосвод был безоблачен и хрупок.
– Вы чего тут столпились, мужики? – с укоризной спросил бригадир. – У нас же вроде страда? Прямо, как дети малые. Скелетов не видали что ли? А сколько их еще лежит в полях нашей Родины: своих и врагов. Всё, хлопцы, хорош баклуши бить. Давай, по машинам!
Механизаторы тихо разошлись, возле страшной находки остались только Валера Борисенко и бригадир.
– Афанасич, а как с фашистом быть? – спросил звеньевой.
– А что фашист? – бригадир задумался. – А ведь верно, не дело его так оставлять. Похоронить, наверное, надо.
– А пускай его школьники в краеведческий музей заберут, – предложил Борисенко. – А то у нас, скажем прямо, экспонатов не густо. Какая-то граната и кусок гусеницы от Т 34. А тут целый фашист, да еще с пулеметом.
– Дельно, – похвалил бригадир. – Надо, чтобы «полуторка», когда обратно, пустая идет, в Синьково заскочила. Или нет, я лучше сам съезжу.
Дорога в поселок шла через деревню Савельево. Белый утренний свет бил в кабину сквозь ветви яблонь и вишневых деревьев. В глазах рябило. Узнав дом Валеры Борисенко, бригадир заглушил мотор и покатил на холостом ходу. Ладный был домик у звеньевого. В три окошка. Крытая жестью крыша горела на солнце. Из трубы поднимался в высокое небо сизый прозрачный дымок. Вдоль забора росли кусты шиповника в розовых и белых цветах. На кольях ограды весело поблескивали отмытые стеклянные бутылки. Анастасия, супружница звеньевого, деловито копошилась в корыте, стоящем на скамье, возле крыльца.
Повезло Баре с женой, подумал бригадир. Как пчелка спозаранку по хозяйству хлопочет. Работящая, да и женщина из себя видная. Растрепанная, в старой линялой кофточке, а все равно желанная и вся к себе располагающая.
Бригадир не удержался и бибикнул жене звеньевого. Анастасия обернулась, заслонив от солнца глаза мокрою рукой. Пройдет несколько часов и бригадир вспомнит это мгновение, вспомнит каждую мелочь. Бездонный купол ясного неба над избой в три окна. Утренний ветерок в листве молодой яблони. Встревоженное лицо Анастасии, глядящей на него из-под ладони. И медленную каплю воды цвета ртути, упавшую с ее руки в темное корыто.
Бригадир выехал на «газике» на треугольную поселковую площадь и заметил мэра. Мэр только вышел из здания администрации поселка и шел куда-то через площадь. Мэр был не один. Его спутник, по виду приезжий, решил про себя бригадир, был одет в шорты, гавайскую рубашку и панамку. Из-под панамки поблескивали большие очки-хамелеоны, в оскаленных зубах торчал длинный мундштук со сломанной сигаретой, а к груди этот странный человечек прижимал старую печатную машинку. Странность спутника мэра была не в одежде и не в дерганной мультипликационной походке, а в том, что время от времени он куда-то пропадал, и бригадир его нигде не видел. Тогда бригадиру казалось, что мэр идет совсем один по пустой залитой солнечным светом площади и сам с собой разговаривает и размахивает руками.
Бригадир остановил машину. Посидел немного за рулем, протирая кулаками глаза. Открыл дверцу и вылез из «газика». Было только начало десятого, а уже вовсю припекало. Он подошел к мэру. Мужчины сдержанно поздоровались. Оглянувшись по сторонам, бригадир решительно никого не увидел.
– Сводку по погоде смотрел? – спросил мэр.
Бригадир кивнул и сплюнул на асфальт.
– Успеешь до дождя?
– Поповское поле к обеду уберем. Нестеровское – до темна. А вот, на Болдырево придется ночью ехать.
– Ну-ну. Ты уж меня не подведи! А чего в поселок прикатил?
– Да вот, хотел в краеведческий музей новый экспонат завести…
И бригадир в двух словах рассказал о скелете фашиста, прикованного к пулемету посреди пшеничного поля.
– Это дело, – оживился мэр. – А то у нас там какая-то куцая композиция. Ржавый штык и тележное колесо от тачанки. А теперь будет целый фриц с пулеметом. Детвора сразу повалит.
– Ну, я поеду, – сказал бригадир.
– Ты, Афанасич, погоди. Как уберешь Поповское поле… Тебе все равно потом через Арбузиху ехать, загляни в чайную на полчаса. Кстати, я тебя не познакомил. Мой хороший приятель Рауль Дюк. Журналист.
И тут бригадир снова увидел этого нелепого человечка. Он стоял рядом с мэром со своим мундштуком и печатной машинкой. Бригадир испытал короткий приступ головокружения.
– Рауль про тебя очерк в газету напишет. О героических буднях наших хлеборобов. Ну, типа, интервью возьмет.
– Сейчас страда, каждая минута на счету, – сказал бригадир, расстегивая рубашку на груди.
– Знаю – знаю, – сказал мэр, опуская свою короткопалую пухлую руку на плечо бригадира. – Но очень тебя попрошу, Афанасич. Нам сейчас как никогда нужная поддержка прессы.
Тут с крыши стоящего неподалеку пятиэтажного дома стали падать телевизионные антенны. В прозрачном утреннем воздухе повис металлический звон. Бригадир взглянул на крышу и увидал, как двое полицейских корчуют очередную антенну. На полицейских была черно-зеленая униформа, кожаные сапоги и белые шлемы-респираторы, со встроенным противогазом, прибором ночного видения и системой связи.
– Я решил на корню извести телевидение в поселке, – объяснил мэр. – И это только начало. Я тут кругом насадю духовность…
Через чердачное окно на крышку выбралась какая-то тетка в лиловом халате и с воплями бросилась на полицейских. Копы оставили антенну в покое и, треща скремблерами раций, стали отступать. Один полицейский зацепился ногой за проволоку, кубарем скатился по скату и грохнулся с пятого этажа на асфальтовую дорожку под окнами. Рация в его шлеме издала протяжный писк – сигнал системы контроля жизнедеятельности.
– Вот и первые потери, – заметил на это мэр. – У нас тут как на войне. Ростки новой жизни с трудом прибивают себе дорогу.
– Ну, я, пожалуй, пойду, – сказал бригадир, отступая к машине.
– Не забудь! – погрозил ему пальцем мэр.
– Я заеду, – пообещал бригадир. – Как уберем Поповское поле, так и заеду.
На току бригадир пробыл недолго. Машины с Поповского поля шли одна за другой, страда была в самом разгаре. Бригадир поглядел, как взвешивают на автомобильных весах еще одну груженую зерном «полуторку». Выкурил сигаретку, стоя в тени элеватора, послушал ровный гул зерноочистительного агрегата и поехал восвояси… Он ехал в пыли, следом за порожней машиной идущей за зерном. Возле Синьковского кладбища, где дорога была пошире, он обогнал грузовик, с разгону залетел в Арбузовскую горку и, уже подъезжая к полю, приметил, стоящего возле нескошенной полосы деревенского мальчишку. Своим зорким глазом бригадир увидал в руке мальчишки, сорванные на поле пшеничные колосья. Бригадир подъехал к пацаненку и, не глуша мотор, вылез из «газика».
