Вещие сестрички

А герцог тем временем пытливо разглядывал Шута, примостившегося возле трона на табурете. Согбенный человечек чуть приподнял лицо, смерил властелина недоумевающим взором и с вялым беспокойством передернул плечами.

Герцог наконец принял решение. Старая истина: отыщи у человека уязвимое место – и там тебя ждет ключ к успеху. Тут же ему на ум пришло соображение о том, что таковые места, в частности, включают и печенки некоторых монархов, куда легко входит нож. Он тряхнул головой и попытался сосредоточиться на более судьбоносных материях…

…Следы которых он отчаянно пытался вытравить со своих ладоней. Прошлой ночью он устремился в один из казематов замка, где в камере пыток позаимствовал железную щетку. Но против этой материи железо оказалось бессильно. Оно только усугубляло положение: чем усерднее он скреб злосчастные пятна, тем кровавее они становились. Герцог уже спрашивал себя, не повредился ли он рассудком.

Флем затолкал ненужные размышления на дальние полки мозга. Итак, на чем он остановился? Ах да, уязвимые места. Шут был настоящим воплощением уязвимости.

– Ты свободен, сержант.

– Слушаюсь, господин, – кивнул сержант и чеканной поступью вышел из залы.

– Шут!

– Здесь твой куманек, государь! – беспокойно откликнулся Шут, пару раз ущипнув струны мандолины.

Герцог медленно опустился на трон.

– Уж если ты намекаешь, что ты – кум королю, тогда дай ему один родственный совет, дурья башка.

– Ей-ей, дяденька… – начал было Шут.

– И дяденькой твоим я сроду не был, – продолжал герцог. – Не могла память так злостно подшутить надо мной. – Говоря это, герцог Флем склонился над Шутом так низко, что едва не потерся кончиком носа о его искаженное ужасом лицо. – Если и следующую свою ремарку ты предваришь словами «куманек», «дяденька» или «ей-ей», тебе придется туго.

Шут беззвучно подвигал губами и произнес:

– А что скажешь на «истинную правду»?

Герцог умел чувствовать момент, когда следует сбавить обороты.

– От «истинной правды» я, пожалуй, не отмоюсь… Равно как и ты, Шут. Но берегись, если ты затеял какой-то подвох. – И герцог состроил ласковую мину. – Давно ходишь в паяцах, парень?

– Истинная правда, почтеннейший…

– «Почтеннейшего» трогать не будем, – перебил герцог, поднимая руку.

– Истинная правда, по… повелитель, – произнес Шут и сглотнул. – Сколько себя помню. Семнадцать лет под колпаком, и отроком, и мужем. А до меня Шутом состоял мой отец. И вместе с ним – мой дядька. До них обоих Шутом служил мой дед. А его…

– Стало быть, в твоем роду были одни дурни?

– Таков семейный обычай, – ответил Шут. – Истинная правда, правитель.

Герцог снова обозначил на лице ухмылку, но Шут настолько разволновался, что даже не успел сосчитать, сколько зубов насчитывал оскал.

– Полагаю, ты родом из здешних мест?

– Угадал, кума… Абсолютная правда, сир.

– И стало быть, тебе известны обычаи этой страны и повадки ее обитателей?

– Надеюсь, что да. Истинная правда.

– Чудесно. Скажи мне, где ты спишь, паяц?

– В конюшнях, правитель.

– Сегодняшнюю ночь и все последующие ты будешь проводить у дверей моей спальни, – милостиво пообещал герцог.

– Ого!

– А вот теперь, – промолвил герцог столь сладостно, что голос его облил Шута, что струйка патоки – пудинг, – мой Шут, подробно расскажи все, что ты знаешь о ведьмах.

И вместо того, чтобы уютно устроиться на ложе из свалявшейся соломы, отведенном ему в конюшне, следующую ночь Шуту и впрямь пришлось коротать в продуваемых сквозняками коридорах, расположенных прямо над Большой залой.

– Экое тупое паясничанье, – негодовал он, ворочаясь с боку на бок на плитах. – Ах, куманек, куманек, где ж это видано?

Наконец он впал в мучительное забытье, на протяжении которого взор его постоянно тревожила некая бесплотная фигура. Время от времени слух улавливал отголоски беседы, что по другую сторону двери вели между собой герцог и герцогиня Флем.

– Сквозняков, по крайней мере, здесь поубавилось, – нехотя признала герцогиня.

Герцог откинулся на спинку кресла и взглянул на супругу с улыбкой.

– Итак? – нетерпеливо осведомилась она. – Почему не видно ведьм?

– Камергер, похоже, сказал правду, любовь моя. Сдается мне, что ведьмы околдовали местных поселян. Сержант нашей гвардии вернулся в замок с пустыми руками.

«Руками», – усилием воли он погасил эхо, которым отозвалось в сознании воспоминание о собственных руках.

– Отчего ж ты его до сих пор не казнил?! – живо вскинулась герцогиня. – В назидание остальной челяди…

– Если мы станем руководствоваться таким правилом, дорогая, то рано или поздно останемся с одним-единственным солдатом, которому вынуждены будем повелеть перерезать себе глотку, объяснив, что это он делает в назидание самому себе. Между прочим, – мягко напомнил он, – я уже обратил внимание, что слуг за последние дни порядком поубавилось. Ты знаешь, я редко вмешиваюсь…

– Вот и не вмешивайся, – отрезала герцогиня. – За ведением дома надзираю я. И лодырей я терпеть не намерена.

– Я даже не сомневаюсь, что твой кругозор в подобных вопросах неизмеримо шире моего, однако…

– Скажи мне ясно и внятно, как обстоят дела с ведьмами? Неужели ты встанешь в сторонке и станешь смиренно глядеть, как они подкапываются под твое и мое будущее? Позволишь этой нечисти открыто оказать тебе неповиновение? А что слышно о короне?

Герцог развел руками:

– Наверное, лежит себе где-нибудь на дне реки…

– А младенец? Его точно ведьмам отдали? Надеюсь, они практикуют человеческие жертвы?

– Не приходилось об этом слышать, – ответил герцог.

Герцогиню ответ явно расстроил.

– Видишь ли, ведьмы… – начал герцог. – Местные жители находятся под властью их чар…

– Но ты…

– Но чары эти другой, не магической природы. Ведьмы окружены всеобщим уважением. Неудивительно, ведь они исцеляют людей. Но вот что действительно странно. Мне кажется, что жители гор побаиваются их, но одновременно гордятся ими. По-моему, будет не так легко вступить с ними в открытое противоборство.

– Я начинаю думать, – мрачно произнесла герцогиня, – что они и тебя заворожили.

На самом же деле герцог был пленен чарами совсем иной природы. Власть, эта таинственная услада, издавна манила к себе Флема. Она же, если на то пошло, стала причиной его супружества. Герцог не отрывал взгляд от камина.

– А ведь на самом деле, – догадалась герцогиня, хорошо изучившая эту зловещую усмешку, – тебе это нравится, да? Нравится ощущение опасности. Помнишь год, когда мы поженились? А ту плетку с узелками? – И герцогиня щелкнула пальцами возле самого носа окоченевшего было супруга. Он резко выпрямился.

– Ты ошибаешься! – прорычал герцог.

– Тогда что же ты намерен делать?

– Ждать.

– Ждать?

– Ждать и наблюдать. В терпении сокрыта большая мудрость.

И герцог снова повалился на спинку кресла. Улыбка, змеящаяся на его губах, была сродни трещине на древнем горном уступе. Внезапно его левый глаз начал подергиваться.

На повязках, которыми в несколько слоев были обмотаны его руки, проступили кровавые пятна.

Пришло время полной луне снова оседлать свирепые тучи.

Матушка Ветровоск подоила и покормила коз, сгребла в кучку каминную золу, набросила на зеркало покрывало и захватила стоявшее в уголке помело. Выйдя из дома с заднего хода, она заперла дверь на замок, а ключ повесила на гвоздь, вколоченный в стенку сортира.

За последствия можно было не тревожиться. Истории овцепикского ведовства был известен лишь один-единственный случай, когда грабитель взломал дверь принадлежащей ведьме хижины. Кара была страшной[5].

Сев на помело, матушка пробубнила под нос несколько фраз, но как-то не слишком твердо и уверенно. Повторив заклятие пару раз, она спешилась, поковырялась в веревках, связывающих прутья, и предприняла еще одну попытку. На заднем конце помела вспыхнуло и тут же померкло какое-то мутное свечение.

– Вот холера! – сдавленно выругалась ведьма.

Матушка зорко огляделась по сторонам – на случай, если рядом окажется непосвященный. Из последних поблизости бродил лишь проголодавшийся барсук, который, заслышав гулкий топот, сопровождающий матушкин разбег, высунул мордочку из подлеска и увидел запыхавшуюся ведьму, мчащуюся по лесной тропке с помелом под мышкой. Неожиданно магическое зажигание сработало, и матушка едва успела запрыгнуть на помело, когда оно с изяществом однокрылой утки рвануло в ночное небо.

Над верхушками деревьев разнеслось невнятное ругательство, адресованное всей гномьей породе, которая обязательно что-то нахимичит со своими нововведениями.

Большинство ведьм склонно селиться вдали от чужих глаз, застилая кровли лачуг традиционной соломой и устанавливая на них не менее традиционные крючковатые трубы. Такого подхода придерживалась, к примеру, матушка Ветровоск, которая всегда говаривала: «Собралась стать ведьмой – сделай так, чтобы люди об этом знали».

Нянюшку Ягг, напротив, мало беспокоило то, что люди знают, и еще меньше то, что они могут подумать. Она проживала в новом, пряничном с виду домике, поставленном в самом оживленном месте Ланкра. День и ночь ее осаждали многочисленные родичи, которых она сплотила в некое подобие империи. Бессчетные дочери и невестки поочередно, подчиняясь расписанию, приходили сюда стряпать и прибираться; любой ровный участок поверхности был уставлен и унизан предметами декоративного обихода, которые доставляли в дом странствующие члены семейства. Сыновья и внуки укладывали вязанки дров, обшивали крышу, прочищали дымоход. Буфет в столовой ломился от заморских вин, а табакерка, стоящая наготове возле ее кресла-качалки, всегда была доверху набита табаком. Над очагом в гостиной висело огромное панно с выжженной надписью: «Мать». Всемирная история не знала диктаторов, которым удалось бы сосредоточить в своих руках такое невероятное могущество.

Помимо этого, у нянюшки Ягг имелось домашнее животное, огромный одноглазый серый котище по кличке Грибо, который посвящал свое время главным образом сну, вкушению пищи, а также умножению и без того необъятного усатого семейства, делая это на строго кровосмесительных основах. Услышав громкий шлепок на задней лужайке дома, поведавший ему, что совершило приземление полуразвалившееся помело матушки Ветровоск, Грибо приоткрыл единственный глаз, вспыхнувший желтизной, точно окошко в преисподнюю. Опознав в матушке закоренелую кошконенавистницу, кот безропотно шмыгнул под хозяйское кресло.

Маграт уже сидела у камина, чопорно поджав ноги.

В числе немногих недвусмысленных постулатов магии есть такой, который гласит, что лицо, занимающееся чародейством, не может на сколько-нибудь длительный срок изменять свою внешность. Тела, заряженные своего рода изменятельной инерцией, постепенно будут возвращаться к изначальному состоянию. И все же Маграт пыталась восстать против этого постулата. Каждое утро она превращалась в блондинку с густыми длинными локонами и каждый вечер убеждалась в неизбывной ершистой взъерошенности своих волос. Чтобы добиться некоторого улучшения результата, Маграт пробовала вплетать в волосы фиалки и уснащать прическу коровьими языками, однако к желаемому не приблизилась ни на йоту. Благодаря подобным мерам она лишь приобретала сходство с девушкой, пострадавшей от нечаянного попадания в голову упавшей с балкона кадки.

– Вечер добрый, – сказала матушка.

– Какая радость встретиться под такой изумительной луной! – вежливо ответила Маграт. – Чудесная встреча. Сияют звезды…

– Здравствуй, здравствуй, кум мордастый! – приветствовала старую подругу нянюшка.

Маграт поморщилась.

Матушка тем временем присела на стул и принялась вытаскивать из шляпы булавки, которыми пришпиливала к пуку волос плотные поля. Наконец новшество в облике Маграт привлекло ее внимание.

– Маграт?!.

Молодая ведьма вздрогнула и что было сил стиснула узловатые пальцы над добродетельными складочками своего одеяния.

– Д-да? – пискнула она.

– Что это ты у себя на коленях держишь?

– Это мой помощник, дружок, – отважно выдержала удар Маграт.

– А что стряслось с жабой?

– Жаба упрыгала, – пролепетала Маграт. – Но надо заметить, она мне вовсе и не нравилась.

Матушка вздохнула. Маграт никак не удавалось найти себе в друзья-помощники нормальное существо, – несмотря на ласку и заботу, которыми она окружала любимцев, все они рано или поздно обнаруживали в своем характере гнусное вероломство, как то: стремление кусать хозяйку, путаться у нее под ногами или – в редких случаях – проявлять способности к метаморфозам.

– Номер пятнадцать за последний год, – констатировала матушка. – Это если не считать того конягу. Ну, кто на сей раз?

– Булыжник, – хихикнула нянюшка Ягг.

– Хоть из дома не сбежит, и то ладно, – хмыкнула матушка.

«Булыжник» тем временем высунул голову и воззрился на матушку с выражением мягкого недоумения.

– Это черепаха, – пояснила Маграт. – Я купила ее на рынке в Овцекряжье. Она ужасно древняя и знает уйму таинственных историй. Так сказал продавец.

– Знаем мы таких продавцов, – фыркнула матушка. – Всучит тебе золотую рыбку, а назавтра она вся полиняет.

– Я назову ее Быстроножкой, – звонко ответила Маграт, воодушевленная собственным неповиновением. – В конце концов, запретить мне это никто не может.

– Дело твое… Ну, что у вас слышно, сестрички? Уж два месяца как не встречались.

– А нужно, чтобы встречи происходили перед началом каждого месяца, – строго заметила Маграт. – Причем без срывов, регулярно.

– Так ведь у меньшого Грэйма-то нашего свадьбу гуляли, – сообщила нянюшка Ягг. – Не могла ж я отпроситься!

– А я всю ночь тогда с больной козой провозилась, – поспешно вставила матушка.

– Что ж, бывает, – кивнула Маграт, не скрывая своего недоверия, и пошарила рукой в котомке. – Но прежде чем мы начнем, неплохо было бы зажечь свечи.

Ее старшие товарки обменялись усталыми взглядами.

– Погляди, какую славную лампу мне мой Трейси прислал, – напевно сказала нянюшка Ягг. – Зачем свечи? Я огонек прибавлю, и все.

– А я, Маграт, всегда отлично видела в темноте! – выпалила матушка. – Слишком много ты всяких книжек читаешь. Всяких гемарров.

– Гримуаров… – шепотом поправила Маграт.

– И не вздумай опять мне пол разрисовывать! – пригрозила нянюшка Ягг. – В прошлый раз Дрин моей пришлось полдня на карачках ползать, чтобы пол вымыть… от этих… как эта пакость зовется?

– От рун, – ввернула Маграт. В глазах ее читалась мольба. – Ну хоть одну свечечку…

– Добро, – махнула рукой нянюшка Ягг, – зажигай, коли так неймется. Но только одну. И выбери какую-нибудь приличную, белую. Без всяких там выкрутасов!

Маграт вздохнула. Пожалуй, не стоит торопиться и вытряхивать из котомки все содержимое.

– Надо бы нам еще кого-нибудь позвать. Шабаш на троих – это как-то…

– А я и не знала, что мы на шабаш собираемся. Мне лично никто ничего не говорил, – фыркнула матушка. – Но с другой стороны, по нашему склону горы кроме нас одна только старая мамаша Дипбаж осталась, да и та давно из дома не выходит.

– Зато у меня в деревне есть немало молоденьких девушек… – обмолвилась Маграт. – Ведь им можно было бы… привить интерес…

– Тебе прекрасно известно, что мы так не работаем, – тут же отрезала матушка. – За наше ремесло просто так не берутся, оно само, если нужно, человека находит.

– Да, конечно, конечно… Ты права… Прости.

– Ладно, ладно, – сразу смягчилась матушка. Так и не овладев за всю свою жизнь даром принесения извинений, она тем не менее умела ценить его в ближних.

– Лучше давайте подумаем, как нам с герцогом быть, – произнесла нянюшка Ягг, желая внести свою лепту в потепление.

Матушка откинулась на спинку кресла.

– Он недавно несколько хижин в Дурном Заде запалил, – высказалась она. – Налоги они, видите ли, не платили.

– Чудовище, – выговорила Маграт.

– Ну, наш старый король Веренс тоже частенько это проделывал, – возразила нянюшка Ягг. – Крутой у него нрав был.

– Веренс давал людям на улицу выйти, – напомнила матушка.

– Ну да, – кивнула нянюшка Ягг, которая всегда была закоренелой роялисткой. – Веренс по-благородному хотел. И деньги потом давал на обустройство. Очень часто такое бывало. Когда помнил.

– А на каждую Ночь Всех Пустых олений бок выдавал. Это уж никогда не забывал делать, – добавила матушка.

– Вот-вот, – согласилась нянюшка Ягг. – И ведьм чтил. Случалось, охотится он на людей, травит их гончими, а вдруг возьми и меня в лесу повстречай. И шлем-то с головы снимет, скажет ласково так: мол, надеюсь, вы в добром здравии, кума Ягг. А на следующий день всегда слуга от него являлся, пару бутылочек приносил. Настоящий король.

– А мне кажется, что травить людей гончими – неправильно, – заявила Маграт.

– Согласна, неправильно, – подтвердила матушка, – но это делалось только тогда, когда люди эти что-нибудь плохое сделали. Сам он любил повторять, что забава нравилась абсолютно всем. И всегда отпускал преступников, после того как они как следует по лесу побегают.

– А это его чудовище косматое… – продолжала вспоминать нянюшка Ягг.

Обстановка, в которой протекала беседа, тут же пережила существенное обновление. Атмосфера стала более спертой, по углам появилась драпировка из недосказанностей.

– Ну да, – сухо отозвалась матушка. – Droit de seigneur.

– Отгуливал как надо, – сказала нянюшка Ягг, разглядывая уголья в камине.

– Зато на другой день всегда посылал управляющего с ларцом серебра и корзиной с приданым для невесты, – вспоминала матушка. – Так что наши пары не на пустом месте жизнь начинали.

– Бывало, что и пары, – отметила нянюшка Ягг. – Бывало и поменьше…

– Настоящий король, – подтвердила матушка Ветровоск.

– О чем это вы? – подозрительно осведомилась Маграт. – Разве король держал в замке какой-то питомник?

Две ведьмы сумели-таки выплыть на поверхность с глубоководья полунамеков. Матушка Ветровоск пожала плечами.

– Должна заметить, – продолжала Маграт, взяв самый надменный тон, на какой могла решиться, – что если вы и впрямь такого высокого мнения о покойном короле, то мне непонятно, почему вы совсем не встревожены обстоятельствами его гибели. Согласитесь, они наводят на подозрения.

– На то они и короли, – внушительно поведала матушка, – один уходит, другой на его место заступает. Хорошие ли они, плохие – разницы никакой. Отец его, к примеру, своего предшественника отравил.

– Помню старика. Фаргумом его звали, – промолвила нянюшка Ягг. – С рыжей такой, огромной бородищей. Кстати, тоже мужчина был благородный.

– А вот про то, что Флем – убийца короля, никто не смеет и слова сказать, – заметила Маграт.

– Да брось ты! – махнула рукой матушка.

– На днях он уже провел одну показательную казнь в Ланкре, – продолжала Маграт. – Людей обвинили, как было сказано, в распространении злонамеренной лжи. Флем заявил, что всякий, кто попытается им вторить, познакомится с убранством казематов замка, причем знакомство это будет недолгим. Еще он утверждал, что смерть Веренса была вызвана естественными причинами.

– Тут он абсолютно прав, – возразила матушка. – Убийство для нормального короля – самая естественная причина смерти. Я только не пойму, чего он так волнуется. Когда, к примеру, старика Фаргума отравили, так его голову на шест насадили, костры разожгли и всем замком гуляли, неделю не трезвели.

– А я тебе вот что доложу, – вступила нянюшка Ягг. – Голову его потом по деревням возили, показывали – дескать, умер король. Очень убедительная мера. И для людей, и для него самого. Он, помню, все улыбался. Мне кажется, ему понравилась собственная смерть.

– По-моему, нам все-таки надо быть поосторожнее с новым королем, – сказала матушка. – Слишком он умный. Для королей это только во вред. А что такое уважение, он, по-моему, вообще не знает.

– Ко мне на прошлой неделе один мужчина приходил, – встряла Маграт, – спрашивал, нет ли у меня желания уплатить налоги. Я сказала, что нет.

– Он и ко мне заходил, – поделилась нянюшка Ягг. – Пришлось Джейсону нашему вместе с Вейном выйти, помочь втолковать ему, что мы в этом не участвуем…

– Маленький такой, лысый, в черном плаще? – уточнила матушка, о чем-то крепко призадумавшись.

– Да, – ответили обе ведьмы.

– Знаю такого. Полчаса лазил по моим кустам малины, пока мне не надоело. Вышла спросить, чего ему надо, так он сразу и умчался.

– Если честно, я все-таки дала ему пару монеток, – призналась Маграт. – Он сказал, что его в замке пытать будут, если он не заставит ведьм налоги платить.

Герцог Флем внимательно глядел на две монетки, лежащие у него на ладони.

Затем он посмотрел в глаза сборщику налогов:

– Ну?

Сборщик старательно откашлялся:

– Видите ли, господин… Я объяснял им, что нам нужно содержать регулярное войско, канальство. Они спрашивают – а зачем? Я им говорю – чтобы охранять вас от разбойников, канальство, а они говорят – нас разбойники не трогают.

– А как же работы по благоустройству?

– А… Да. Я так им и сказал – надо, мол, дома новые строить, мосты возводить, канальство…

– Ну и?

– Говорят – не нужны они нам, мы ими не пользуемся.

– Да неужели? – лукаво переспросил герцог. – Вброд они, что ли, речки переходят?

– Не могу знать, господин. Но ведьмы-то, думаю, что хочешь перейдут.

– Что еще они тебе поведали?

Сборщик податей исступленно мусолил край своего мундира.

– Такое вот канальство, господин. Я им намекаю, что с налогами королю сподручнее заботиться о мире…

– А они?

– Сказали, пусть лучше король о своем покое печется. А потом посмотрели на меня так…

– И как же они на тебя посмотрели?

Герцог сидел, подпирая рукой подбородок, и с искренним вниманием смотрел на своего слугу.

– Да и не расскажешь толком, канальство, – замялся сборщик налогов.

Ему хотелось увернуться от взора герцога Флема, внушающего ему странное наваждение, будто бы плитки, которыми был выложен пол в зале, вдруг сорвались с отведенных мест и рассеялись в разных направлениях, в связи с чем сам пол растянулся на площадь в несколько акров.

– Ну, не робей…

Сборщик налогов вдруг залился румянцем.

– Тут такое канальство, – пробормотал он. – В общем, плохой был взгляд.

Ответ этот являлся наглядной демонстрацией того, что сборщики налогов гораздо лучше управляются с цифрами, чем со словами. Однако если бы смущение, страх, скверная память и полнейшее отсутствие воображения не вступили против него в сговор, сборщик мог бы дать несколько другой ответ: «Помню, в детстве, когда я еще в пацанах ходил, оставили меня как-то раз с теткой, а она от меня, канальство, сливки решила спрятать, слила их в банку и поставила на самую высокую полку в чулане, а я дождался, когда она из дому ушла, забрался на табуретку и давай их лопать, а тут она назад приходит, а я и не услышал ее шагов, да еще и банку случайно с полки смахнул, разбилась она вдребезги, а тут тетка дверь открыла и посмотрела на меня так, что я на всю жизнь запомнил. Вот и они на меня так же посмотрели. Но самое страшное, они, похоже, знали, как на меня моя тетка смотрела…»

– Плохой?

– Да, сир.

Герцог побарабанил пальцами по левому подлокотнику трона. Сборщик налогов еще раз откашлялся:

– Это… вы же не заставите меня возвращаться туда?

– Как-как? – переспросил герцог и раздраженно отмахнулся: – Да нет, конечно… Забудь. Просто найди пыточных дел мастера и передай ему, что я просил… В общем, пусть он поработает с тобой.

Выразив взглядом самую горячую признательность, сборщик налогов отвесил герцогу поклон:

– Слушаюсь, господин. Сию минуту, сир. Премного благодарен. Вы такой…

– Знаю, знаю, – рассеянно проговорил Флем. – Свободен… – И герцог остался один на один с гигантской пустующей залой.

Погода вновь испортилась. Накрапывал дождик. Через равные промежутки времени пласт штукатурки, отделившись от потолка, с грохотом разбивался о плиточный пол. Стены натужно кряхтели, словно силясь еще глубже внедриться в землю. Из подвалов веяло сырой вонью.

Пусть же небо будет свидетелем, он ненавидит это королевство.

Ненавидит этот жалкий клочок земли, что в длину насчитывает сорок миль, а в ширину не наберет и десятка, почти целиком покрытый угрюмыми скалами с льдисто-зеленоватыми отрогами, клинкообразными хребтами и глухими, непроходимыми чащобами. Как может такое крохотное королевство доставлять столько неудобств своему повелителю?

Но было у этого королевства и другое измерение, решительно не укладывающееся в его, повелителя, голове. Королевство было наделено глубиной. И власти короля эта многомерность не подчинялась.

Флем поднялся с трона и не спеша прошел к балкону, предлагающему несравненный обзор лесной опушки. У Флема вдруг зародилось подозрение, что деревья не сводят с него пытливых взглядов.