Боги играют в большой теннис

Мы легко забываем свои ошибки,

когда они известны лишь нам одним.

Франсуа де Ларошфуко

1

Песок, яркой и нескончаемой полосой горел под черным небом. От этого даже казалось теплее, но на планете без атмосферы сложно понять, что такое тепло. Желтый цвет песка врезался как топор – это единственное, что точно можно было определить. На небе не было ничего кроме непонятной блеклости угасающей звезды; никаких признаков движения; жизни. Только песок, загибающийся во все стороны планеты.

Так было, пока не появилась я.

Сейчас, думается прошла не одна тысяча лет прежде, чем поняла, что могу что-то понимать. Я лежала или уже парила, явно было одно: рождение с чувством дерева, которое проснулось весной обрубленным. Комочком чуть больше песчинки, весомее или не весомее чем эта планета. Да и как учитывать размер того, чего не видно.

Переворачивая песок в разные стороны, создавая барханы или это была просто небольшая рябь. Развивала свои границы – летала ветром, знакомилась со своими ощущениями, представлениями. Тогда не было время, про время я узнала гораздо позже, когда его стало не хватать. Довольствовалась малым и пыталась уловить хоть что-то.

– Кажется я тут уже пролетала.

– Кто это?

– Что?

Я вертелась в разные стороны, но пейзаж не менялся, себя не было видно – ни кого-то еще. Создался страх, неизбежность, потом смирение. Разум создался из энергии, дополнился или переродился. Только чувство тоски внутри сгущалось. Мне не хватало так явно чего-то важного – думала сначала, что себя. Но потом этого казалось мало, каждый раз узнавая новую грань жизни, это самое чувство не пропадало. Скорее оно вело меня и заставило переродиться.

И как мне удалось понять, что уже в миллионный раз прохожу по одним и тем же песчинкам? – этот вопрос ставит меня в тупик. Не меньше, чем голос, который был разумом. Песчинки стали меньше – я тяжелее. Что даже подумалось: «Надо отдохнуть».

Это были слова, которые можно понять без языка, это были чувства настоящего предела. Даже обреченности. Вот так колесить по планете, создавая для себя энергию, было невыносимо. Но в этом был смысл.

– Кто я? И как я тут получилась? – пришло время задавать вопросы. Но на пустой планете оказалось это не просто.

Мне не хватало себя, ответов и чего-то определённого твердого. Я хотела чувствовать нечто большее чем обрубок, или скорее затолкать в эту пустоту осязаемость.

Сейчас думаю, что это было глупо, но единственное что я придумала тогда – достать из земли железо и сделать тело. Как я это сделала, не знаю. Остается думать, что там не было совсем время, и все это волочение по песку было лишь минутой, просто очень долгой. А иначе тысячелетняя борьба за существование вызывает огромную скорбь по самой жизни.

Тяжелое, огромное, несуразное: под семь метров, тело, с ним я чувствовала свою значимость. Ступни похожие на утюги, голова из этого же разряда. Какое-то подобие человеческой плоти, откуда только я придумала его? В то мгновение для этого всего не было слов, только – быстро, срочно что-то делать, – эволюционировать. Но я быстро уставала с этим телом, потом уже и без него.

Дальше что?

Дом без дверей и окон, песчаный квадрат, возле которого стоял железный скелет. Универсальный дом, в который можно было войти с любой стороны. Так я узнала материю, как ее использовать и проходить сквозь. Но по-прежнему мне чего-то не хватало.

Сколько время ушло, пять минут и целая вечность, сейчас это кажется совсем не важным. Только осознание, насколько велика сила мысли, что я смогла из ничего, сделать себя.

Тоска приросла ко мне, стала неотъемлемой частью, которую я просто перестала замечать. «Значит это моя суть» – думала я.

Через какое-то время я построила железный, треугольный корабль. Без руля, окон, опять же дверей, на длинных железяках – ногах. Разместила внутри корабля себя и свою пустоту жизни и планеты, на которую больше никогда не вернусь. И улетела. А огромное скелетное тело так и осталось лежать возле подобия дома, смотря чуть поверх. В ожидании, когда свет совсем исчезнет.

Что мной движет?

Корабль стоит, вижу его из окна. Я почти здесь прижилась, какие-то тысячу лет, по сравнению с прошлым – считай полчаса. Каждая из жизней на этой земле мало чем отличается от другой. Меняются имена, лица. Начало бывает разным, смотря как подбросить кубик, но игра одна, с одними и теми же клеточками преодолениями и счастьем. Незначительный выбор как играть и принимаешь ли ты правила, по которым играешь. Приходится запоминать, что следует от определенного шага, за выбором идет расплата. Но не знаю сколько еще я буду ходить по одним и тем же клеткам, чтобы наконец-то понять – все начнется сначала.

Кони несутся по дороге, колесница подпрыгивает на кочках, трясется красная, пыльная ткань. Погоня. И вот что меня дернуло высунь голову, чтобы посмотреть назад? Отстаивание своей правоты до конца? Моя голова слетела с плеч тут же, одним касанием меча всадника, который оказался совсем близко. А в голове и по сей день осталось одно восклицание: «Я же Цицерон!». Голова ударилась об землю.

Начинается новая жизнь, где-то в другом месте, а все еще продолжаю ощущать, что мне чего-то не хватает. В этой жизни я думаю, что мозгов, в той, что счастья, в предыдущую денег, в бальных залах мечтаю о ком-то. И эта, наверное, самая правдивая мысль за все время. Все жизни несмотря на обстоятельства я кого-то ищу, странно ощущая неполноценность от происходящего и тоскуя по тому, что не могу понять.

Война. Опять. Тяжёлые ботинки по скрипучему полу, разошлись важно в разные стороны дома. Переворачивая столы, стулья. Мы сидим с семьей в погребе и тихо молимся, кто как мог, кто как понимал происходящие. Трое детей разных возрастов и мать прикрывает рот самой маленькой девочке. Когда они ушли мало что изменилось, мы так же боялись выходить. Наша деревня была под обстрелом, штабом чужих. Это все что можно было уловить и понять детям находясь в темноте, в земле.

Мать ушла на какой-то день за чем-то, за едой, хотя какую еду можно было там найти не знаю. Девочка маленькая, моя сестра умерла. Старший брат и я ели землю. А когда было уже нечем дышать от зловония, я вышла, пробежала пару тройку метров от дома и меня подстрелили в голову.

Сначала. Еще раз и опять война. Тоска почему-то, что я не могла объяснить, хотя у меня был муж, хоть какие-то надежды, еда и дети. Вкус земли вызывает отвращение к себе, а это чувство было кислотой. Оно сжигало изнутри. Может это была глубина потерь.

Помню, как море бушевало, перекатываясь синевой, играло незадачливого с камнями, превращаясь на мгновения в белую пену. Тяжелые тучи, свинцовым одеялом уложились на горизонте. Издали приближался шторм. Глубокие цвета поражали не естественностью, вокруг всё двигалось, и не было сомнения, что море и небо сговорились в ужасающей красоте природы. Ветер помогал в столь прекрасной картине, обрамлял трепетанием листву. И наверное, не замечал, как гнулись ветки и стволы деревьев. Несся дальше, до следующего дерева, мгновенно отдаляясь куда-то вдаль, и кружил с новым порывом. Не останавливаясь, дул с моря холодной влагой. Впервые за всё лето, был такой сильный шторм. Знойное лето ждало этого ветра, и немного дождя.

Сквозь шум и такую кутерьму, никто и не заметил бы, что на обрыве сидела женщина, уткнувшись в пожелтевшую траву, она склонилась на колени, как будто в мольбе. Ветер успокаивал и одновременно истязал мои мысли. Я стонала под стать волнам, которые бились о берег; как море трепетала от порывов ветра. И лишь ветер улавливал, за собственным ревом:

– Я больше так не могу!

Этот крик был одинок между слёз, я просто шевелила губами и повторяла вновь и вновь: Я больше так не могу.

Мысли плели одну и ту же историю, этот обрыв уже смог бы сам её в точности рассказать, если бы умел говорить. И все думаю, что тут не так?

В маленькой комнате слышалось лишь тихое пение и как деревянное кресло перекатывалось на полу. Женщина укачивала младенца, улыбалась в смотрящие на неё большие карие глаза. Её девочка никак не хотела засыпать, и просто вслушивалась, что ей поет мама.

Это всё, что я помню из раннего детства. От силы мне было год, а может и меньше. Не знаю, почему лишь эта улыбка мамы и её счастье в глазах увековечились настолько в моей памяти.

Всё стёрлось. Прогулки, игры, отец, даже та песенка, что она мне пела перед сном. Лишь отдаленное мурлыканье иногда проносится где-то в глубинах памяти.

А потом уже мне примерно три года, и мы несёмся под крики. Надвигалась война. Мама просто схватила меня, и мы побежали, как и все в нашем посёлке, в убежище в горах.

Дети плакали, не понимая, что происходит. Я на них смотрела, прижимаясь к маминому плечу. Тряслась, стукаясь подбородком о плечо, наблюдала как женщины и дети бежали спотыкаясь. Но эта маленькая вереница всё продолжала бежать. Стоны, громкие вздохи. Остановки. Но никто не смотрел назад. Просто бежали, чтобы успеть. В дали что-то громыхало. За всем этим я слышала и чувствовала, как сильно бьется мамино сердце. И тут и мама упала, поскользнулась, не сразу встав, она с трудом разжала затекшую руку, которой так крепко меня держала. Я встала, и мы побежали снова. Гора, деревья, и там, где-то лагерь.

Следующие воспоминание из детства, спустя пару суток, хотя может и недель. Мы в лагере, я проснулась от рева самолетов. Казалось, что они прямо над головой. Я ничего не понимала, не спрашивала, и не хотела даже узнать. Только хотела кушать и вернутся домой. Всё же, скорее всего это длилось очень долго. Лагерем это трудно было назвать. Натянутых пару навесов, вырытые спальные места. Со всех сторон ночью и днём кто-то всхлипывал. Дети спрашивали каждые пять минут, когда это закончится. Я только видела, как мама отдавала мне всё еду, питьё, укрывала меня собой ночью. И мне было тепло. Мы с ней тогда не обмолвились даже парой слов. Она на меня смотрела, осунувшаяся, с грязным и утомленным лицом и прижимала к себе. Я долго не могла вспомнить, как так произошло, что она умерла. Когда, как, я могла упустить этот момент? Почему я больше ничего не помню? Вечные залпы, самолёты, плач, голод; мама, которая была рядом, а потом вдруг всего этого не стало. Может тогда страх и выел всё, я не помнила, где мой дом, и не могла связать и пару слов. Даже не знала, как называется мой посёлок и жила ли я вообще в посёлке. Я молчала, искала ночами маму, и просыпалась от своего крика, что возле меня пусто, и только самолеты.

Я оказалась в детдоме. Почему, не знаю, неужели никого у меня нет? Почему я не вспомнила, где я жила, когда меня спрашивали? Почему я не могла вспомнить родственников? Почему моя мама умерла? Почему не узнали меня? И не искали?

Вечное чувство опасности и стремление вернуть тот момент, когда мама меня укачивала перед сном. Все годы, меня спасало только чувство, что она всё равно где-то рядом.

В детдоме голая вода, и работа в огороде в надежде, что скоро что-то вырастет и нам приготовят поесть. Зимой мы спали втроем с девочками, так было теплее.

Учёба. Меня перевели в другой детдом может даже в другой город. И опять я не понимала, почему это происходит. Только привыкла и смирилась, полюбила девочек и начала хоть как-то говорить и играть. И опять перемены. Сейчас уже я рада, что оказалась там, у меня была подруга, которую я до сих пор помню и люблю. Но тогда первый год на новом месте меня опять вогнал в ступор, учители меня дергали, ругали. Но понемногу я опять начала привыкать. В стенах детдома не было ничего. Ничего особенного я не могу вспомнить из походов за километры в школу. Я хотела просто пережить это всё. Мечтала найти свой дом.

Работу, завод – я не помню, не помню ничего кроме усталости. Мы жили с подругой в маленькой комнате у какой-то бабушки. По выходным иногда удавалось сходить погулять. И вот в один из таких дней, подруга уговорила меня на вечернюю прогулку. Стояло лето, вечером было хорошо, немного прохладно, люди гуляли, дети играли, бегали. Мы с подругой болтали, смеялись и не заметили, как уже шли и общались с молодыми парнями. Они были в военной форме, красивые, веселые и только в первый день приехали к нам в город.

Один из парней предложил мне погулять еще и завтра. Он сделал это тихо чуть ли не на ухо, тактично и смело. Тот самый парень, который мне понравился с самого первого взгляда. Мне ещё не приходилось разговаривать с парнем наедине. От него исходила уверенность, строгое спокойствие и доброта. Я влюбилась безоговорочно и сразу, старалась не показывать виду, но, это у меня не получилось. И через несколько дней он мне сказал:

– Ты красивая. Ты наверняка знаешь, что быть женой военного сложно. Но мне тут предложили остаться здесь и работать, вон в том заводе, – он указал на далекий холм, за которым и скрывался от взора военный завод, – Мне дадут навесь какое, но жильё, а потом мы построим свой дом.

На этой фразе у меня уже горели глаза, щеки. Я уже не могла не строить глобальные планы в своей голове.

Мы поженились. И жили не далеко от этого завода. Жили и вправду не особо в хороших условиях – в вагончике. Но он был наш. Помню, как радовалась, убирала, стирала, готовила, ждала его с работы. Готовила завтрак, провожала и опять его ждала. Родился наш первенец. Через год еще один сын, и вагончик мне перестал казаться моим раем, который меня от всего укроет. Стало мало места, тараканы шерстили на столе по ночам, я не высыпалась, и мне было душно. А муж просто работал, целовал нас с утра, дети провожали его до дороги. Я улыбалась и шла в дом убираться.

Каждый день становился для меня серее, я смотрела на другие семье и понимала, что мне повезло, меня выбрал хороший человек. Он любит меня, детей, у нас всегда есть что покушать, он не пьет, не ругается и всё обещает мне, что всё будет лучше. Он этого не говорил вслух, его глаза мой единственный стимул всё ещё продолжать что-то делать, в благодарность ему. Дети играли с соседями, а я пошла, отнести ему обед. Была беременна третьим ребёнком, и прогулочным шагом шла к нему на работу. Он радовался, когда я так к нему приходила на обед. И за всей несправедливостью жизни, я была очень рада, что его встретила. Пускай, было всё не так, как я хотела, но у меня была семья.

Давно не ходила в эту сторону, там достраивали дом. Я смотрела на его белый фасад. И такая горечь поднималась, слёзы катились по щекам. Я так хотела там жить. Возле дома доделывали забор, а я проходила мимо, всматриваясь в каждый сантиметр, представляя, что однажды я там буду жить. Слёзы совсем запеленали глаза, и я видела только мутные черты дороги. Так сильно, завидовала, и представляла, как все у нас в вагончике.

Я любила ходить с мальчиками к морю, смотреть на него и мечтать. Третий сынишка, только начал ходить, и мы пошли погулять к моему любимому месту на обрыве.

Была весна, и дети ждали, когда уже можно начинать купаться, и все в один голос хотели быть моряками. Тогда я ещё могла изредка радоваться, бегать с детьми, рассказывать им истории про морских чудовищ, и как храбрый капитан спасал свой флот. Мы ходили, дружно взявшись за руки, мне тогда было безумно хорошо. Они носились по полянам, играли.

Иногда приходили и другие ребята, они играли, а я сидела как будто в оцепенение, не слышала ничего, кроме моря. Я не помнила своих надежд, и о чём мечтала, но что-то внутри рвало мне сердце, оно болело и стонало, о том, что это не та жизнь, что это трудно. О том, что вся моя короткая жизнь наполнена горечью и пустотой.

Иногда я оборачивалась, видела, что нет никого, и вспоминала, что дети гуляют с соседями, что скоро будет темнеть и надо возвращаться готовить ужин. Всё было в забытье, день за днём я машинально что-то делала.

Вроде бы не было ничего плохого, я вышла замуж в восемнадцать, родила через год первого, и, казалось бы, всё здорово. Мы живём не далеко от города, ездим по выходным гулять, в кино. Но за шесть лет я, по-моему, так ни с кем и не говорила. Не то что бы, банальные фразы, а реально сесть и говорить о том, что тревожит душу. И это всё мертвым и тяжелым грузом легло на сердце. Я забыла, как выглядела моя лучшая подруга. Раньше хотела её найти. Вот, и прошло столько лет, а я так и не увидела её. Но я помню, что оставляла ей адрес свой, но отчего-то мучаюсь до сих пор вопросом, где моя подруга? Где я – веселая, хоть и уставшая, но с горящим сердцем и яркими глазами. Может быть, я и не была такой. У меня странные мутные воспоминания, и с моей пустотой никто не сможет совладать.

Менялась погода, годы, но не безропотное существование, в надежде, что кто-то услышит меня. Я стыдилась того, что не довольна жизнью. Хотела кричать, но не могла. Поэтому, как только выдавалось свободное время, приходила на обрыв, чтобы побыть слабой и поддаться воле и своей незримой боли. Медленно приходила и вставала на самый край, смотрела вниз, и каждый раз представляла, как лечу, врезаясь в камни. Как подхватывает ветер, как волны унесут меня и освободят от тяжести жизни. Каждый раз я думала, что именно сегодня прыгну. Что наконец-то прибьёт к родному дому, что я вспомню, как выглядит мама, мы зайдем в дом. И я начну ей пересказывать всю жизнь. А потом она перед сном споёт колыбельную, и я спокойно усну.

Ранним утром, когда еще все спали, или часа в четыре дня я приходила на обрыв. Вставала на край и представляла, как я покончу с этой жизнью. Но каждый раз отходила на шаг и падала на колени. Я не знала другой жизни. Не умела жить, и никто не учил этому, не объяснял, что всё тяжело. Что всем тяжело, но я этого не знала, и страдала от самой себя.

Однажды, когда я вешала на веревку сушиться бельё, к нам во двор заехала машина. Из нее вышел мой муж, он светился.

– Теперь эта наша машина, – сказал он, подходя ко мне, обнял.

Я радовалась, но всё повторяла про себя, – "А дом? Когда у нас будет дом? Нам скоро дадут дом?"

Он поцеловал и сказал, что такими темпами они скоро переедут. И только тогда и я озарилась немного, дети сбежались и начали разглядывать машину, лазали внутри.

Я помню, как смотрела на мальчиков, они были так рады, и я зарядилась от них счастьем и, наверное, впервые за долгое время заметила какие они большие. Как они выросли, а я и не замечала. И муж такой же красивый, и излучает уверенность, я бы и сейчас ушла с ним куда угодно. Но я обернулась и увидела наш вагончик. Зашла и на день перестала думать обо всём плохом, заставила себя показать радость. Успокаивала себя, и счастливо смотрела на мужа.

Месяц я держалась, держалась за ручку двери в автомобиле, пока мы ездили в город и обратно. Держалась за руки детей. Держалась за мгновение, за секунды, чтобы не сорваться.

Моя жизнь не была ужасной, но была просто в моих глазах не такой. У меня не было покоя в душе, не было чего-то важного, что я потеряла. Если бы я знала, что это, попыталась найти.

Когда все-таки нам выделили комнаты, рядом с тем самым домом, я обходила их кругами. Такой же белоснежный дом как я мечтала, своя земля, печь. Тепло, простор и никакого железа. Не верила своим глазам, но не радовалась. Я думала, что буду рада, но не была.

Около десяти лет мы прожили в вагончике, может мой муж и догадывался, что я несчастна, но по своему характеру гнал из себя такую мысль. Смотрел на меня, я улыбалась, и он понимал, что всё хорошо. Шёл на работу, возвращался, и всё было хорошо. Я отчаянно старалась не показывать боль, особенно детям. Когда мы переехали, я с горечью поняла, что этот вагончик вообще был не причём. Мне становилось ещё хуже. День за днём я старалась, но выходило все меньше. Чаще стала ходить на обрыв, и подолгу смотрела вниз. И не могла уже себе объяснить, от чего он так тянет.

– Всё же хорошо, – говорила я себе, – вот и младший в школу скоро пойдет, дом есть, в нём места хватает. Отчего же мне так плохо? От чего я хожу сюда, и так хочу прыгнуть столько лет. Даже не находя повода.

После тридцати лет я совсем зачахла и иногда даже не могла встать. Хотела увидеть море, хотела встать, но не могла. Загнала свою душу, и тело отозвалось на мольбы. Врач мотал головой, дети старались маме помочь, но реакции не было. Были промежутки ясности, когда хваталась за дела, без сил, но убиралась, готовила и опять падала на кровать.

Ветер стучал ветками о стёкла, с моря шел шторм. Я лежала и вслушивалась в гул моря, оно звало. Лежала на краю кровати и смотрела в пол, видя море. Оно бушевало, перекатываясь синевой, играло незадачливо с камнями, превращаясь на мгновения в белую пену. Тучи приближались, застилая на своем пути последние лучи солнца. Капли волн разлетались гулом, треском об камни. Вновь падали в пучину и опять налетали на камни. Волны были покрыты как будто белыми капиллярами и шли одна за другой; с ветром мчались на берег, с призывом.

Я ощущала сильный ветер, который отодвигал меня от пропасти, своими нескончаемыми порывами. Перебирала пальцами мокрую, холодную траву и всё больше хотелось придвинуться к обрыву. На этот раз я не отошла. Последний раз шепнула ветру, последний раз взмолилась и упала навстречу к водной стихии. Волны захватили тело.

Вся моя жизнь перечеркивается последними словами, для мужа, который лежал рядом на кровати.

– Я больше так не могу, – испустив последний вздох, прошептала я.

И вот теперь. Новый день. Где я научилась жить и верить себе. После познанного сожаления к самой себе – я живу опять.

Море окутывает камни, частями, порывами, я научилась дышать полной грудью, учусь любить и по иронии судьбы смотрю на тот берег, где жила в прошлой жизни. Я обходила стороной эти воспоминания как могла. Проходила лишние километры лишь бы не увидеть тот самый завод куда приносила еду своему мужу. Лишь бы не вспомнить как во мне жило непреодолимое желание спрыгнуть с обрыва.

Я не могла найти то, что не могла понять.

И теперь я тут, на другом берегу со всеми страстями и печалями разных жизней и пытаюсь вспомнить хоть что-то хорошее.

Моя дорога, личная дорога, по которой я должна была идти, чтобы прийти сюда, чтобы все однажды закончилось.

Теплый уже ночной ветер, смотрю на еле заметный край заката, скорее уже на звезды и дальние огни кораблей. Волны накатываются и мое ожидание каждый вечер приводит меня сюда. «Какая вероятность что, сидя на одном месте он найдет меня быстрее?» – но тут же пытаюсь замять эти мысли и настроить себя на то, что я вовсе никого не жду. Ни сейчас, ни все жизни, ни все те тысячу жизней ради той, когда я встречу того, кого ищу. Осознание этой простой, казалось бы, задачи поставило меня в неопределенность. «Неужели все эти жизни я прожила лишь для того, чтобы встретить того самого?» – это кажется малозначимым. Ведь все эти знания не лишены смысла, мой опыт и я как цельная личность, которая прибыла на эту несовершенную планету. Должно быть больше, чем любовь или рассказы про вторую половинку. Больше, чем сидеть тут и наслаждаться незначительным. Но я отлажено пытаюсь этим заниматься или забывать, что бы не думать вовсе.

Я себе представляла кучу вариантов как я встречу того, кого мне не хватало все это время. Он будет иди мимо, думать о своем, поднимет взор и доли секунды будет достаточно, что бы он узнал меня. А я не признаю и пойду дальше. Он возьмет меня за руку, потянет к себе и поцелуй как в сказке разбудит мою память. Или. Мы идем на встречу, и не можем пройти мимо друг друга.

Маленькие совсем не значимые вещи, которые вершат историю события каждый день. Люди делают маленькие шаги, чтобы достичь своей большой цели.

Усердно пишут дипломы, устраиваются на престижную работу, которая поведет их к космическому шаттлу. Может я конечно и перегибаю, может вовсе и нет. Но для кого-то это цель, для другого смех. Для меня это тоже определённый прогресс, спустя тысячу лет понять, что меня незаметно тревожило все это время. Всего лишь незначительный пазл, не значительная клеточка в игре, на которую я никак не могла ступить. Он. Тот самый кого я потеряла много веков назад. К этому склоняется вся история потерь и находок этого или иного века. Любовь.

Я выросла в обычном городе, сейчас уже можно сопоставить все факты этой жизни. Где был он и где я. Мы были по разную сторону жизней, и мне пришлось переезжать из одного города в другой. Когда я поняла, что ошиблась, выбрав стратегию ждать на берегу моря. Ведь все это время он ждал в другом городе. Куда я и направилась ради него, себя, и наконец, познать ту самую клетку с названием «счастье».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.