В ответ послышался смех стрельцов и зычный голос старшины, который уже принялся зачитывать приказ.
В голове Прокофия Федоровича помутнело. Он отбросил кистень в сторону забора и поднял щеколду замка. Внезапный удар прикладом свалил его на мокрую от утренней росы землю.
– Ну что, добегался? – усмехнулся старшина. – Скоро вам всем, раскольникам, конец придет. Вяжите его, – старшина одним движением указал стрельцам на лежащего на земле Прокофия Федоровича.
Пройдя во двор, старшина споткнулся о какой-то предмет. Подняв кистень с земли, он внимательно осмотрел его и крикнул:
– Тихон, иди сюда, забери улику.
Тихон, стрелец с длинными, как у донского казака, усами, подбежал к старшине и, забрав кистень, завернул его в полотенце.
– Может, кровушку чью найдем, – добавил он, унося находку.
Старшина по высоким ступеням поднялся на крыльцо.
«Дом ладный, как у боярина, – рассуждал он. – И откуда у раскольников столько денег, не иначе как сам сатана ссуживает».
Старшина усмехнулся, довольный своей догадкой, и толкнул дверь носком сапога. В избе стояла тишина. У каждой стены стояли аккуратно застеленные лавки, киот с иконами освещался небольшой лучиной, громадный дубовый стол был идеально вычищен. В дальнем углу стояла печь. Старшина подошел к занавеске, закрывавшей внутреннее пространство между печью и потолком, и прислушался. Тихое сопение выдавало присутствие людей. Он резко отдернул темную занавеску. На печи, подвернув под себя ноги, сидела молодая женщина, сжимая в объятиях двух малолетних детишек.
– Васька, – позвал старшина одного из стрельцов. – Поди-ка сюда. Здесь баба с малыми детишками. Забери их в телегу, да сена больше положи.
Услышав эти слова, Прокофий Федорович рванулся с телеги и упал стрельцам в ноги, умоляя пощадить жену и детей.
– Они же ни в чем не виновны, – со слезами на глазах умолял Прокофий Федорович. – Не раскольники мы, пощади.
– Разберемся в приказе, – резко отрезал один из стрельцов.
До Кремля ехали молча. Жена Прокофия Федоровича обнимала перепуганных детишек, прижимая их к груди. Сам Прокофий молчал, рассуждая про себя о произошедшем с ним. Он покончил с расколом более пяти лет назад. Иногда, чтобы свидеться, хаживали бывшие братья. Заходил и Сапыга.
«Не иначе как поймали ирода?» – мелькнула шальная мысль в его голове. Но ведь тот надежно укрылся в сене. «Ай, Сапыга, сукин сын. Сдал», – выругался про себя Прокофий Федотович. Надо брать все на себя, чтобы отвести беду от семьи. «Сапыга уже позаботился о своей скудной душонке, предал ближнего, не думая, что кто-то осудит его за этот гнусный поступок, кто же меня упрекнет, если стану на защиту своей семьи. Коли так, гори оно все синим пламенем – и раскол их, и святые отцы, и отшельники скитские. Всех выдам – и скиты, и кто на Москве тайные собрания учиняет. Никого щадить не буду. А Бог простит, еще не понятно, чья вера правильнее», – так рассуждал Прокофий Федорович, а по его щекам лились горькие слезы, накатившие от обиды и разочарования.
Прямо у ворот Разбойного приказа их встречал Емельян Федотович Басаргин.
Сегодня он надел новый кафтан и шапку, а кожаный ремень с петлями для ножен оставил старый, но не раз проверенный в бою. Боярин Широковатый также имел стремление принять участие в допросе.
Оба служивых царевны стояли у ворот и тихо разговаривали, а поговорить им было о чем. Царевна, идя навстречу патриарху, организовала карательную экспедицию на Вятку, чтобы разорить раскольничий скит и вытащить из него живого старца Дионисия. Ввиду личной просьбы царевны, Федор Леонтьевич Шакловитый уступил это дело боярину Широковатому, а ему нужен доверенный человек, что исполнит волю царевны точь-в-точь, живот положит, а старца убережет и в Москву на Патриаршее подворье доставит. Дело государственной важности боярин Широковатый мог доверить только одному человеку – старшине Разбойного приказа Емельяну Федотовичу Басаргину ввиду его прошлых заслуг и прозорливости. Не предполагая, как Басаргин отреагирует на сию новость, боярин Широковатый попытался начать разговор издалека, пока позволяло время.
– А что бы ты сказал, Емельян Федотович, ежели бы царевна тебе звание полковника жаловала да имение, – начал, слегка заикаясь, боярин Широковатый.
– И за какие же заслуги? – заинтересовался Басаргин. – Говори, чего задумал.
– Некому, кроме тебя, Емельяша, ехать, ну не мне же, боярину, по лесам да болотам прыгать.
Басаргин молча выслушал боярина и достал из кармана фляжку, наполненную водкой. Налив до краев железную стопку, он залпом опрокинул ее и, занюхав рукавом кафтана, произнес:
– Кафтан весь чесноком пропах и закуски не надо. – Он рассмеялся, глядя на покрывшегося испариной боярина.
Широковатый облегченно вздохнул, он понял, что уговорил Басаргина участвовать в экспедиции.
– На здоровье, Емельян Федотович, – с улыбкой на лице произнес боярин. – И мне уж тогда налей, чего уж там. Тоже твоим кафтаном занюхаю.
Они рассмеялись, глядя, как в ворота приказа въезжает телега с мужиком, бабой да ребятишками. Рядом с телегой шагали стрельцы, искоса глядя на арестантов недобрым взглядом.
Телега остановилась у внутренних ворот тюрьмы. Тяжелая деревянная решетка, окованная железными прутьями и с обеих сторон стянутая железными болтами с большой шляпкой, медленно поднималась вверх, скрипя веревками по подъемным барабанам.
Дождавшись, пока телега с несчастными скрылась внутри, боярин и Басаргин направились вслед за ней по деревянным подмосткам, боясь измарать в грязи кожаные сапоги.
– Есть, матушка, заговор еретиков, – улыбаясь, прошептал Софье Шакловитый. – Боярин Широковатый и стрелецкий старшина дознались давеча.
– И кто же? – Софья развернула свиток.
– Раскольники давно потаенно в московских слободках живут, свои вечери тайно правят, собираясь в избах.
Софья пробежалась глазами по бумаге.
– Сознались сами?
– Как есть, матушка, все выложили.
– Покаялись ли, отреклись от старой веры?
– Да, матушка, – Шакловитый кивнул. – Одна беда, у главаря их двое детишек остались, дочь да мальчишка. На каторгу отправлять жалко, не выживут они там. Черт уж с ними, стариками, – Шакловитый махнул рукой, чуть не задев склянку с чернилами на столе.
– Девка-то справная? – поинтересовалась царевна.
– Справная, государыня, и на лицо, и на фигуру, двенадцати лет от роду.
Софья задумалась, она подошла к окну и, немного постояв, произнесла:
– Девку ко мне во двор приведешь. А брата ее можешь себе в холопы забрать.
Шакловитый кивнул, но возразил:
– Мне он ни к чему, своих холопов вдоволь, но пристрою к стрельцам, как пса верного выучат.
Софья согласилась с решением Шакловитого.
– Все верно, ни к чему нам грехи лишние на себя брать, Феодор Леонтич.
Шакловитый повернулся к киоту и перекрестился:
– Все так, матушка.
– О просьбе моей поговорим.
Софья взяла в руку колокольчик. Заслышав звон из покоев царевны, в дверях показалась фигура служанки.
– Марфа, чаю подай нам, – велела царевна.
