Но мы не можем, у нас нет слов.
Мы бы сказали – мы считаем это чудачеством.
Но мы не можем – у нас нет слов.
Мы бы сказали – их одолевает непонятная, неизбывная тоска – но не скажем.
У нас нет слов.
Мы бы сказали – их мало, ничтожно мало, настолько мало, что проще не обращать внимания.
И не скажем.
Потому что…
…ну да.
Мы бы сказали, что их переполняют эмоции – так-то у всех у нас есть эмоции, но у них особенно, они не знают, как справиться с нахлынувшими чувствами, они не знают, как их выразить, вот этого мы совсем не понимаем – выразить чувства. Чувства надо чувствовать, а не выражать в конце-то концов…
Мы бы сказали – они уходят в те неведомые края, где якобы умеют превращать чувства во что-то особенное, материальное, ощутимое – уж не знаем, то ли их выбивают в камне, то ли вырезают из дерева, то ли куют из металла, то ли еще что.
Нет, так-то интересно, конечно (сказали бы мы, если бы могли говорить) – чувства из металла, может, как-нибудь даже наведаемся к ним и посмотрим, что там за чудеса такие.
Мы бы сказали – они уходят туда, в неведомые края, где чувства воплощаются в неведомо чем.
Но мы не скажем, потому что у нас нет слов.
Мы бы сказали про него – неизбывная тоска от того, что он не может воплотить свои чувства в чем бы то ни было. Мы не понимаем – лунная ночь – она и есть лунная ночь, зачем её в чём-то увековечивать. Или снег под луной. Или холод зимнего леса и тепло очага.
И все хорошо.
А если все хорошо, зачем еще что-то…
– У-у-у… у-у-у…
Он показывает на луну за ветвями, вопросительно смотрит на словесника, он шлет знаки словеснику, ну ты же знаешь, вот же, вот это вот, круглое, блестящее, чуть подернутое пятнами, вон там, наверху…
– Лу-на… лу-на…
Он замирает, очарованный непривычными звуками, удивительно мелодичными, – лу-у-у-н-а-а-аа-а…
– Лу-у-у-на-а-а-а-а! Лу-у-у-на-а-а-а!
Словесник осторожно добавляет:
– Му-у-ун… му-у-ун…
– Му-у-у-ун!
– …и… и он часто приходил к вам…
Он посылает нам знак согласия, тут же спохватывается, кивает головой.
Детектив из уважения к тому, из леса, пытается не говорить, а представлять себе, как словесник сидел в гостях в уютном доме этого… этого… черт пойми, как его, этого, они ели там… что они там ели? – что-то приторно-пряное, согревающее по зиме, от чего становится тепло, будто внутри светит солнце… и когда они встретились последний раз, как бы это мысленно объяснить… последний… последний… было, а больше не было…
Он понимает.
Показывает нам три пальца на правой руке, и еще один на левой, потому что у него всего по три пальца на руках.
Понимаем, четыре дня назад, и, судя по подсохшим листьям на одежде, тогда это все и случилось…
Четыре дня назад.
Смотрю на него, жуткого, чуждого, все-таки еще раз смотрю в его память, которую он услужливо подставляет мне, снова вижу жуткую ненависть к гостю, которого он сам так любезно заманивал в свой дом, и у которого так терпеливо учился облачать мысли во что-то ощутимое, во что-то нетленное…
…и все-таки…
…и все-таки я не вижу в его памяти ни намека на чье-то убийство. Жгучее желание убить кого-то – да, да, но нет даже мимолетного намека, что он и правда кого-то…
– …может, арестовать его на всякий случай? – спрашиваю с надеждой.
Детектив презрительно фыркает.
– И как вы это сделаете? Забыли, как он вас к месту пригвоздил, когда мы его позвали? Вы хоть понимаете, что эта тварь с человеком сделает все, что захочет, прикажет нам – мы друг другу глотки перережем, а полиция запишет, что сами виноваты, а он вообще не при чем.
– Ну… эдак ему вообще нет смысла кого-то убивать, мы можем быть марионетками в его руках… как знать, может, мы это все уже делаем не по нашей воле, может, он играет с нами…
Детектив смотрит на меня многозначительно:
– Знаете… мы предпочитаем об этом не задумываться…
Понимаю. Молчу, а что тут скажешь…
– …так что предпочитаем думать, что все хорошо… Там, у них, тоже сказали, – детектив смеется при слове «сказали», – что если бы этот и правда был виноват, они бы от него костей не оставили… но не видят, чтобы это была его вина… не убивал он никого…
…он сердится, он не понимает, почему есть слово луна, есть слово ночь, но почему нет слова – лунная ночь, не какая-то там какая попало ночь, а именно – лунная, когда вертишь головой, ищешь мраморно-сырный блин луны, и хочется смотреть на него целую вечность, на опаловое сияние вокруг луны…
Так и будет, говорит словесник, – луна, ночь, снег, опаловый свет…
Нет, нет, сердится он, почему нет, чтобы сразу ночь и луна, луночь какая-нибудь, и сразу опаловый свет – опалуночь, а ведь еще снег в свете луны… свег? Снет? Лунег? Снесяц? А ведь есть еще зимний лес в свете луны… лесяц? Зимес? Зимнес? Почему этих слов нет?
Словесник не может объяснить – почему, словесник никогда не задумывался, почему есть одн слова и нет других слов. Потому что… потому что так заведено, вот почему, и вообще…
Он не унимается, не отстает, он спрашивает, почему в слове луна на самом деле две луны, moon, почему две, когда луна одна, или те, кто придумал это – moon —видели почему-то две луны…
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
