Инсургент
– Сдал очередной тест? – спросила Катерина, расставляя на столе тарелки с подноса, который принес Осетр.
Гюзяль, последовав ее примеру, взялась за тарелки Рашида.
– Сдал, конечно, – ответил тот, подмигнув Катерине. – Где наша не пропадала! Нам очередным тестом нос не прищемишь!
– А ты? – Катерина повернулась к Гюзяли.
Ахметвалеева молча кивнула.
– Ну и мы справились с утренними заданиями. Правда, Миркин? – Катерина глянула на супруга.
– Да, у нас тоже носы не прищемлены, – усмехнулся тот.
Расселись, споро принялись за крайинский борщ – Ахметвалеевы тоже любили это блюдо.
Учеба, к счастью, еще не перешла на стадию, когда каждому потенциальному разведчику будет предписано есть исключительно ту пищу, что распространена на его новой родине.
В результате супругов Криворучко ждет «любовь» к фастфуду, а супругов Ахметвалеевых – к баранине всех видов и сортов.
Когда первый голод был утолен, завязался разговор – теперь уже не о зачетах и занятиях.
– Сетевые политологи без умолку трещат о том, что обстановка в Галактике ухудшается, – сказал Рашид. – Что-то мне это не нравится…
– А с чего бы ей улучшаться? – отозвался Осетр. – Межгосударственные противоречия пока никто не отменил. У всякой страны есть интересы, и всякий властитель блюдет их как зеницу ока.
«Кроме нашего», – едва не добавил он. Но сдержался.
– А у меня вот какая мысль мелькнула, – продолжал Рашид. – Представляется мне, что дело тут не только в государственных интересах. То есть в них, разумеется, в первую очередь, однако… – Он взмахнул ложкой. – Вы вспомните, как было во все века. Да, люди запросто убивали друг друга из-за куска хлеба или любви женщины, но ведь иногда такие вещи происходили вовсе не потому, что нечего есть и не с кем спать. Иногда убивали себе подобных просто из удовольствия. Вот ведь как получается!
– Ну да, – кивнула Катерина. – А иной раз и платят за убийство ради удовольствия. Я слышала, гладиаторы и по сию пору существуют, хотя вроде бы официально рабов давным-давно нет. Ведь не просто же ради денег они идут на это.
– Рабов среди нынешних гладиаторов вообще нет, – сказал Рашид и улыбнулся. – Там все, что называется, вольные люди.
Осетр вспомнил свой недавний дивноморский опыт.
Девочка права, совсем не из-за денег большинство клиентов импресарио Модеста Силантьевича брали в руки острые клинки, крепкие палки и другое оружие. Они просто хотели чувствовать себя победителями, первыми среди себе подобных. И чувствовали себя такими. И это чувство наполняло их силой – силой вовсе не физической, а… Вот только можно ли называть ее нравственной?…
– Эй! – Катерина помахала перед лицом Осетра ладонью. – Ты где витаешь, супруг мой?
Осетр мотнул головой и улыбнулся:
– Размышлял над словами Рашида. И над твоими.
– Я еще главного не сказал, – продолжал Ахметвалеев, положив ложку в опустевшую тарелку и берясь за вилку. – Мне кажется, главное состоит в том, что люди просто не могут жить без врага. У них обязательно должен быть в пределах досягаемости кто-то чужой, не такой, как свои, тот, кого можно и должно уничтожить. – Он придвинул к себе тарелку с котлетой по-новокиевски. – Вот смотрите… Мы, люди, освоили немалую часть Галактики, но по-прежнему грыземся друг с другом. А вот если бы нам встретился лютый враг… какие-нибудь там арахниды или разумные ящеры, мы бы скоренько договорились друг с другом, объединились и совместными усилиями жахнули по противнику. И недавний противник был бы при этом лучшим другом… Как считаешь? – Он повернулся к Осетру.
– Не знаю. – Осетр пожал плечами и тоже сменил ложку на вилку. – Я как-то не думал об этом.
– А ты подумай! В Галактике существует семь государств. Они борются друг с другом, заключают союзы друг против друга, засылают друг к другу разведчиков, вылавливают чужих шпионов… Отправляют, не афишируя своих действий, в чужое пространство каперы, держат на поводке пиратов, захватывают чужих подданных… Это все абсолютно деструктивные действия. А если и предпринимается что-то хоть мало-мальски конструктивное – то опять же с целью сугубо деструктивных действий! Но и это не все. Есть более серьезные, просто, на мой взгляд, судьбоносные ошибки… Мы почему-то приняли на веру, что в Галактике нет никого, кроме людей. Считается, что даже центр ее безжизнен, иначе бы, мол, оттуда давно пожаловали гости.
– Гости, способные пересчитать нам кости, – сказала молчаливая Гюзяль.
– Но может, просто пока не пришло время таких гостей? – продолжал Рашид. – А если оттуда и в самом деле никто не пожалует, так ведь существует бесчисленное множество других галактик. И есть ли гарантия, что где-нибудь в туманности Андромеды или в Гончих Псах не обитают существа, от которых нашим потомкам достанутся лишь кровь, пот и слезы?… А может, и не потомкам вовсе, может, и мы успеем хватить лиха через край!.. Нет, девочки и мальчики, я бы на месте наших правителей собрался бы кучкой, договорился и начал размышлять, как организовать совместную оборону. Но об этом даже подумать никому в голову не приходит.
В душу Осетра повеяло холодком тревоги.
Он вспомнил свой, отчасти повторяющийся сон.
Разве не ясно, что сон этот снится не просто так? Это ж не простой сон, это определенно сон-оракул, вещий сон! Разве не ясно, что провидение пытается предупредить Осетра?
Ахметвалеев прав. И в самом деле, почему никто из человеческих руководителей не думает о том, что может угрожать если не нам, то хотя бы нашим потомкам. Все упиваются ощущением собственной власти. Все видят только «сейчас» и знать не хотят «завтра». После нас хоть трава не расти!..
Слепцы!
А вот насчет собраться и договориться – тут Рашид не прав. Не соберутся наши правители и никогда ни о чем не договорятся. Кишка тонка! Это ж не просто надо встретиться и побеседовать, это ж придется частью своей власти пожертвовать для того, чтобы действовать совместно! Нет, девочки и мальчики, такого от них ни в жизнь не дождешься! Такое, по их понятиям, сродни детской сказочке! Такое, по их понятиям, – просто глупость!..
И что же дальше? Выходит, мы должны принимать мир таким, каким его организовали предки, таким, каков он есть, каков нам достался? Выходит, все мы – заложники своих недалеких пращуров, заложники нынешних высокомерных властолюбивых ублюдков?
Ну уж нет!
Помимо слова «договориться» существует слово «заставить»! Если властолюбивые ублюдки не хотят договариваться, надо покончить с ними и посадить на их место тех, кто понимает, какие действия на пользу человечеству, а какие – во вред! И вот эту задачу в самый раз сделать целью своей жизни. Это не то, что отомстить императорствующему подонку за жизнь матери!
Это намного важнее!
– Эй! – Катерина снова помахала перед лицом Осетра ладонью. – Ты опять витаешь в облаках, супруг мой?
Он недовольно мотнул головой, повернулся к ней, и она вдруг прикусила губу. Ибо поняла: где бы ее супруг минуту назад ни витал, мысли его были слишком серьезными, чтобы над ними подтрунивать.
Глава одиннадцатая
Через пару дней речь за обедом снова зашла о политической ситуации в Галактике. Однако на сей раз беседа с общих межгосударственных тем быстро повернула на конкретные меркано-росские отношения.
– Мне кажется, – сказал Рашид, – что мы совершенно напрасно плетемся в кильватере политики Ордена. Вот помяните мое слово, рано или поздно устроят нам господа сайентологи козью морду. Голову дам на отсечение, что устроят! С них станется! Сильного ослабь, слабого сожри – таков извечный закон выживания. И нас он тоже касается… А вы как считаете, Остромир?
Остромир Приданников считал абсолютно так же. Однако Остромир Криворучко мог иметь о затронутой проблеме и совсем другое мнение.
Катерина оторвалась от солянки и с интересом посмотрела на супруга. Ей определенно было небезразлично, как любезный сердцу Миркин выпутается из создавшейся ситуации.
Любезный сердцу Миркин задумался с недонесенной до рта ложкой.
Вообще говоря, ответить на заданный Ахметвалеевым вопрос можно было по-разному. Можно было возмутиться непатриотическим отношением к международной политике родной страны.
И прослыть трусом или глупцом.
Можно было согласно подхватить предложенное отношение.
И нарваться на провокацию.
Кто знает, с какой целью господин Ахметвалеев завел этот разговор? Может, кому-то требуется получить зацепочку на Остромира Криворучко, взять его на крючок да под жабры. Чтобы, кроме запланированной непосредственной работы на князя Петра Афанасьевича Белозерова, главу имперского разведывательного управления, непланово (с виду непланово, а на самом деле по разработанному плану) привлечь вышеназванного Остромира Криворучко в секретные сотрудники, услугами которых широко пользуется граф Василий Илларионович Толстой, глава имперской безопасности. А точнее, третье отделение его министерства, занимающееся охранным сыском…
– Знаете, Рашид, – сказал Осетр, не позволив паузе, взятой на размышления, затянуться более пяти секунд, – я полагаю, что политические пристрастия в нашей работе способны только помешать делу. Имейся они у меня, мое место было бы на трибуне Имперской Думы, а не в разведшколе.
Ложка отправилась по своему обычному маршруту.
«И пусть я лучше прослыву излишне осторожным, чем трусом или глупцом, – подумал Осетр. – Осторожность – качество, присущее мудрости, а мудрость, как любому известно, во все времена считалась государственно полезным личным качеством».
– Вы, дорогой Остромир, без сомнения, правы, – сказал Ахметвалеев. – Но ведь там, где вам придется работать, политические пристрастия, скорее всего, станут частью вашей работы.
Сотрапезник даже представления не имел, насколько истинны его слова.
Впрочем, об этом не имели представления и все остальные присутствующие. Кроме самого Осетра.
«Знал бы ты, где мне придется работать! – подумал он. – Ты бы тоже решил, что осторожность – качество, присущее мудрости».
Он коротко глянул на Катерину.
Супруга определенно была на его стороне – ее ответный взгляд (легкая хитреца вкупе с некоторым восхищением) говорил об этом явно и недвусмысленно. Так смотрят героини мелодрам, когда гордятся своим избранником.
– Полагаю, друг Рашид, что частью моей работы будут те политические пристрастия, которые пойдут на пользу моей стране.
Во взгляде Катерины жило теперь сплошное восхищение.
И никакой хитрецы – ни легкой, ни тяжелой.
– Здорово ты его срезал! – сказала она после обеда. – Может, он провокатор?
Осетр не согласился с ее подозрением.
Но только в том смысле, что Ахметвалеев был провокатором по отношению к нему, Осетру. Ибо быть провокатором как таковым разведчик имеет не только полное право, но и обязанность. В конце концов, провокация – один из методов работы разведчика.
Однако в глубине души он и сам продолжал подозревать Ахметвалеева.
Просто Катерине совсем не надо было знать о его подозрениях. Это не ее обязанность. И даже не ее право…
Он подозревал Рашида до того самого дня, когда супруги Ахметвалеевы после ужина – к этому времени они уже не ели росской пищи – попрощались с супругами Криворучко как-то особенно тепло.
А утром, на завтраке, их уже и след простыл.
И только в этот момент Осетр окончательно убедился, что они находились в разведшколе вовсе не по его душу.
Глава двенадцатая
Учеба продолжалась.
Все последние недели Осетр почти не вспоминал об Яне. Не то чтобы он ее забыл – просто она была словно спрятана на дальней полке в кладовой.
Как любимая детская игрушка, с которой играть на людях уже не по чину и не по возрасту… Зато, если вдруг останешься в доме один, когда не нужно строить из себя взрослого, можно достать ее, стереть с нее пыль и вдосталь насладиться тем счастьем, которое испытывал тогда, раньше…
Нет, забыть такую девушку попросту невозможно. Но работа требовала хотя бы сделать вид, что ты забыл.
И потому по ночам, когда ему дарила свои сладкие ласки Катерина, он не менее сладостно обнимал ее, а не Яну. Но, когда все заканчивалось, перед тем как заснуть, испытывал глухую ноющую тоску, очень похожую на боль в уставших, измотанных физической нагрузкой мускулах. И эту боль не могла заглушить лежащая на его плече голова посапывающей Катерины. И требовалось приложить немалое усилие из тех, что они учили на курсе аутотренинга, дабы изгнать эту боль и заснуть.
И увидеть во сне Яну!..
Однако до конца боль, видимо, не изгонялась, пряталась где-то глубоко в подсознании и оборачивалась вовсе не сном про Яну.
И просыпался Осетр среди ночи оттого, что Катерина осторожно дула ему в лицо. Когда это случилось в первый раз, он открыл глаза.
Видимо, взгляд его был вовсе не взглядом любящего супруга, потому что Катерина виновато сказала:
– Прости, пожалуйста, но я пытаюсь погасить плохой сон. Тебе ведь кошмар приснился?
Он не помнил, что именно приснилось, и ответил:
– Да, спасибо…
А потом повернулся на другой бок и впился зубами в угол подушки – этот судорожный укус помогал справиться с внезапно возникшей слабостью, и она превращалась в холодный пот, тонкими струйками сбегающий по груди и спине. Ощущение было таким, будто Катерина ласкала его стылыми пальцами.
То еще счастье!..
В дальнейшем, проснувшись от легкого дуновения в лицо, он уже не открывал глаз и не затаивал дыхание; он принимался мерно и ровно дышать, будто супруга и в самом деле погасила плохой сон.
В конце концов, так оно и было. И кто сказал, что когда гасят плохой сон, он должен превращаться в хороший, а не в бессонную слабость, с которой можно справиться только с помощью методов аутотренинга?…
А утром он ловил на себе жалостливые взгляды жены. И жалел, в свою очередь, ее. Ведь ей наверняка хотелось узнать, почему ему снятся кошмары, какую жизнь прожил этот молодой парнишка до их встречи, если она, жизнь эта, и по сию пору не дает ему покоя во снах! Любопытство есть неотъемлемое свойство женской натуры – будь ты хоть дизайнер одежды, хоть проститутка, хоть разведчица…
Потом она говорила:
– Тебе опять снился кошмар, Миркин…
Фраза казалась оборванной.
Как будто Катерина не утверждала, а спрашивала. И предлагала ему поделиться той тяжестью, что он таскает на плечах, поделиться с нею, с законной супругой, одна из неотъемлемых обязанностей которой (или, может, одно из главных прав?) – принять на себя часть груза.
– Правда? – удивлялся он. – Честно говоря, ничего не помню!
И беззаботно улыбался, будто сидел возле цирковой арены, среди пестро одетой толпы, любуясь представлением Рыжего клоуна.
Вот только кто был клоуном?…
Катерина тоже улыбалась, но улыбка ее была вовсе не беззаботной, это была скорее ухмылка или даже гримаска.
В конце концов Осетр рассказал ей историю про юношу и девушку, учившихся в школе охранников; об их чудесной любви, перед которой распахивалось безграничное и светлое будущее; о долгой жизни, которая ждала их впереди… если бы девушка не погибла в результате несчастного случая.
– Ты ее очень любил? – спросила Катерина.
– Очень, – сказал Осетр, вспоминая Яну.
Даже не вспомни он Яну, Катерина бы все равно поверила.
Она была совсем молода по возрасту, и для нее любовь была неизбежной спутницей жизни – не важно, чем ты занимаешься, любовь для молодости сладка, светла и бесконечна. И он, Осетр, был столь же молод, и его чувства мало отличались от чувств Катерины – разве что с поправкой на пол, – и он даже удивился, когда к нему явились эти мысли, про молодость и восприятие любви. Они не могли родиться у него, ну никак не могли. Это были мысли зрелого мужчины, а не юнца…
Впрочем, ведь ему давно стало ясно, что он – необычный молодой человек. Так почему у необычного молодого человека не могут появляться мысли, более свойственные зрелому? Ведь необычность может заключаться и в несвойственности…
Катерина подошла к нему вплотную, коснувшись грудью, положила на его плечи мягкие руки, а потом обняла за шею.
– Я постараюсь, чтобы ты так же полюбил и меня, – прошептала она. – Я очень, очень, очень постараюсь!
Он должен был ответить ей возмущенным вопросом: «Ты что, дура?»…
И не ответил.
Конечно, молодому человеку, недавно потерявшему любимую, следовало именно так сказать.
Но, во-первых, он, Осетр, потерял любимую на самом деле временно и намерен был в будущем вернуть ее. А во-вторых, зачем было обижать девушку, которая собиралась (пусть и по работе!) разделить с ним определенную часть жизни, а возможно, и лютую смерть принять после длительных пыток в застенках Офиса Добрых Дел, у заплечных дел мастеров Великого Мерканского Ордена?…
И потому Осетр осторожно поднял руку и ласково погладил Катерину по пушистым волосам.
А ей сейчас большего и не надо было.
Глава тринадцатая
Через неделю после исчезновения из разведшколы Рашида и Гюзяль Ахметвалеевых супругам Криворучко разрешили наконец побывать в первом увольнении.
К этому времени кураторы и преподаватели уже убедились, что обучаемые трудятся напряженно, целеустремленно и с охотой, что в процессе освоения знаний больше удач и меньше проколов, что моральный облик курсантов не вызывает опасений. А потому можно и поощрить будущих разведчиков…
Обсуждения, как провести свалившееся на голову увольнение, оказались недолгими.
Предварительно, правда, каждый из супругов пообщался со своим(ей) сетевым(ой) агентом(ессой), запросив список новосковских достопримечательностей, однако, судя по состоявшемуся потом разговору, общение это на настроении и планах господ увольняющихся никак не сказалось.
Ибо Катерина пожелала посидеть немного в кафе («Надоело видеть в столовой одни и те же лица!») и сходить на фильм («Я бы, честно говоря, и в театр сбегала, да спектакли заканчиваются уже после отбоя»).
А поскольку Осетру было вообще все равно («Как пожелаешь, дорогая!»), предложенная Катериной программа и была взята за основу.
В конце концов, что может быть лучше старого доброго кафе и старого доброго фильма!..
Этим видам досуга подвержены обитатели самого захудалого периферийного мира. И то, что они оказались в столице, обычно не меняет их привычек.
А уж курсанты разведшколы, с их привычкой не выделяться среди окружающих, вполне способны сыграть в обитателей захудалого мира, даже если по легенде для посторонних они – местные жители.
В город отправились под своими нынешними именами.
По выданным на руки документам супруги Криворучко числились некими мелкими чиновниками, проживающими в Кедровом Бору, отдаленном пригороде Новобибирева. Судя по названию пригорода, в таком месте должны были расти кедры. Может, и росли – проверять вряд ли стоило. Даже через сетевых агентов. И уж тем более не стоило проверять собственными глазами.
Получили у школьного каптенармуса свои браслеты – на территории школы пользоваться ими было категорически запрещено. Режим секретности… Добыли с помощью школьного синтезатора и полученных в канцелярии кредиток подходящие для прогулки костюмы: Осетру – синие джинсы и такого же цвета мерканку, Катерине – травянисто-зеленое, из какой-то легкой ткани, платье, которое, едва вышли на свежий воздух, тут же принялось слегка переливаться на солнце («Весна ж на улице, дорогой!»), и школьный глайдер, украшенный гражданским номером, вывез их на площадь к вокзалу, куда обычно приходил монорельс из Кедрового Бора.
На площади было многолюдно, и затеряться в водоворотах толпы не составило никакого труда.
Конечно, в толпе могли прятаться и потенциальные хвосты, но «росомашье» чувство тревоги у Осетра помалкивало.
А вот чувство тревоги, присущее обычному человеку, жило полной жизнью, и причиной тому оказалась Катерина. Судя по тому, как она оглядывалась – удивленно и даже слегка растерянно, – в таком большом городе ей бывать до сегодняшнего дня не приходилось.
– Закрой рот, дорогая моя, – шепнул ей Осетр, – а не то ворона залетит.
Катерина поперхнулась и кивнула.
– Ты же ходила по улицам Новой Москвы не один раз. Тебе давно нечему удивляться и нечем восторгаться. Мы с тобой не туристы, мы изрядно пресыщенные этим городом местные жители. Давай просто прогуляемся. Пойдем куда глаза глядят. Вон хотя бы по той улице. И зайдем в первое попавшееся кафе. А там – посмотрим.
Катерина виновато откашлялась:
– Давай.
Супруги Криворучко взялись за руки и двинулись прочь от вокзала.
Улица, по которой то и дело пробегали четырехколесные водородники, бушевала зеленью распустившихся деревьев.
Катеринино платье казалось невысоким стройным деревцем, удравшим из компании своих собратьев и забравшимся в совершенно не подходящее для него место, прямо на тротуар.
Пройдя мимо пары зданий, сверкающих солнечными зайчиками из окон, свернули в ближайший переулок и метров через пятьдесят наткнулись на подвальчик, носящий название «Три ступеньки» с шаловливой триконкой над дверью: «А не выпить ли нам закусить, господа?»
– Выпить мы не выпьем, – сказал Осетр. – Разве что по бутылочке пива. А вот закусить – самое время!
Именно три ступеньки в подвальчик и вели. Супруги спустились по ним, распахнули прозрачную дверь, вошли.
Время поспешало к обеду, и большая часть столиков оказалась занятой.
Осетр и Катерина расположились за свободным, в дальнем уголке.
В массе своей обедавшие в «Трех ступеньках» походили на клерков средней руки, серых, тихих и не привлекающих к себе внимания, но за соседним столиком самоутверждалась компания из четверых подвыпивших, а потому чрезвычайно шумных типов.
– Между прочим… – сказал один, маленького роста, с лысой, словно кегельный шар, головой, отдаленно смахивающий на бандита Кучерявого (вечная ему память!). Он замолчал, словно забыл, о чем хотел сказать. – Между прочим, я не понимаю, с какой стати наш император так прогибается перед мерканцами. Подумаешь, тоже мне хреньё в пол-Галактики! Да наш флот ничуть не слабее ихнего!
Катерина и Осетр переглянулись.
– Флот-то, может, и не слабее, – сказал второй, усатый красавчик, которому самое место было не в кабаке, а на плацу, в составе взвода «росомах», оттягивающего в марше носки армейских ботинок, – да вот главнокомандующий, к сожалению, рыльцем не вышел.
– Тс-с-с, господа, – сказал заплетающимся языком третий. – Не стоит доходить до оскорлеб… до оскор-р-рблений императора. Хоть у нас и свободная страна, но императора оскорляб… блять не стоит.
Четвертый посмотрел на него с недоумением и начал пристраивать голову на скатерть возле своей тарелки.
Похоже, они сидели тут если не со вчерашнего вечера, то с сегодняшнего раннего утра – абсолютно точно!
– Эй, Спиридонов, не спать! – рявкнул лысый. – Почему ты ничего не скажешь? Может, ты – стукач, Спиридонов? Сделаешь вид, что спишь, а сам потом мибовцам нас заложишь…
Спиридонов оторвал голову от стола, все так же недоуменно посмотрел по сторонам, будто не понимал, откуда до него доносится звук и что он означает, потом снова начал пристраиваться возле тарелки.
– Не тронь его, – сказал усатый лысому. – Пусть поспит немного. Не то его домой везти придется, а у него Елизавета Максимовна – конь с копытом, а не женщина, дай ей бог здоровья! Оно тебе надо, везти его домой?
– Клал я, – сказал Спиридонов почти трезвым голосом. – И на министерство имперской безопасности клал, и на самого Владислава! По мне, так все они одним дерьмом мазаны.
– Твоим? – фыркнул лысый.
– А хотя бы и моим… – Спиридонов снова оторвался от стола, откинулся на спинку стула, свесил голову на грудь и окончательно угомонился.
Теперь его, наверное, могла разбудить лишь Елизавета Максимовна, конь с копытом, дай ей бог здоровья…
– Ладно, пусть поспит. – Лысый вдруг обернулся и с остервенелым удивлением посмотрел на Осетра.
«Росомашье» чутье молчало, и Осетр просто сделал вид, что осматривает интерьер кафе.
Катерина сидела, уткнувшись в меню носом, и в ус не дула.
Конечно, если, как говорится, начнутся беспорядки, небольшие проблемы могут возникнуть только с красавчиком, но еще профессиональнее будет не допускать конфликта вообще.
Осетр отвернулся от соседского стола и присоединился к Катерине.
– Ну что, дорогая, решила?
– Да, дорогой! – Катерина принялась перечислять выбранные блюда.
Крайинской кухни тут не было, и на любимый борщ рассчитывать не приходилось. Остановились на ухе и рыбных же биточках с картофельным пюре. Массовое питание… Почти мерканский фаст-фуд… Только наши рыбные биточки с картофельным пюре получше их чизбургеров будут. Если, конечно, должным образом приготовлены…
Между тем соседи продолжали ругать власти.
«Глас народа – глас божий, – подумал Осетр, стараясь не прислушиваться к их выражениям. – Дед и его соратники совершенно правы со своим заговором. Не то плохо, что ругают Владислава, а то плохо, что императора есть за что ругать! Впрочем, разве у меня появились сомнения? Разве я уже не решил, с кем мне по пути?»