Молитвенный круг
Они вместе лежали в больнице. Фотиния, человек тактичный, дабы не смущать соседку мусульманского рода-племени, молилась украдкой. Иконочку достанет из-под подушки, не афишируя своих действий, приложится, крестик, отвернувшись к стене, поцелует, молитвы пошепчет. Айгуль заметила ухищрения русской, улыбаясь, сказала:
– Не прячься, я ведь тоже православная, Анной крещена.
– Почему крестик не носишь? – прозвучал резонный вопрос.
– Крестик при мне, да не на мне, открыто не могу носить.
Заболела у будущей Анны дочь-отроковица. Восемь лет, тело опухло с шеи до ножек, а врачи понять ничего не могут. Положили в больницу, одно за другим лекарство назначают, уколы ставят, таблетки дают, опухоль не спадает. Районное село, доктора решили отправить пациентку в областную больницу, пусть городские светила разбираются с неведомой болезнью.
На счастье Айгуль нянечка перехватила её в уголке и тихонько посоветовала, чтобы та пояс с псалмом «Живый в помощи Вышняго…» надела на девочку. Айгуль так перепугалась за своё чадушко, что не только послушалась русскую женщину, пошла дальше – дала обет, если дочь выздоровеет, крестить её и самой принять православие.
В большом городе с его разобщённостью проще решиться на подобный шаг, но для Айгуль, сельской жительницы, у которой процент мусульманских родственников на один квадратный километр деревни имел двузначное значение, поступок был на грани подвига.
Повезла дочь в областной центр. Дорога не близкая – на автобусе шесть часов трястись не по самой лучшей в мире автотрассе. Пока мать с дочкой ехали, пока в больницу их положили, опухоль начала спадать, а потом и вовсе исчезла. Врачи осмотрели девочку, прослушали, потребовали анализы сдать, а потом выразили недовольство: «Вашим докторам только бы сбагрить пациента, всё у девочки в норме, незачем было приезжать».
Айгуль обет, данный Господу Богу, не забыла. Чаще случается наоборот: пока пожар – каких только обещаний ни даётся, пламя стихло, трагедия отступила – клятвенные заверения забываются, обеты откладываются на потом, мол, если вдруг ещё такое подобное случится… Айгуль оказалась не с короткой памятью, потерять единственное чадо для неё было смерти подобно, из больницы повела дочь в церковь.
– Вы хорошо подумали? – спросил священник.
– Да, – твёрдо ответила Айгуль.
– Не минутный порыв?
– Нет! – произнесла Айгуль и рассказала про обещание, данное Богу.
Ни матери своей, ни отцу и никому из родственников о крещении не обмолвилась. И дочь молчит.
Время от времени Аннушка звонит Фотинии, просит подать записки на проскомидию, заказать молебен, сорокоуст. Выбираясь в Омск, старается сходить на службу.
– Что интересно, – сказала Фотиния, – девочка у неё тоже серьёзно относится к тому, что крещена. Не сомневается, что Иисус Христос ей помог вылечиться. Пояс с Девяностым псалмом хранит как дорогую святыню.
Молитвенный круг
Екатерина Петровна из настоящих церковных бабушек. Не тех, кто порог церкви впервые робко переступил в пожилом возрасте, а кто ходил на службы в атеистические советские годы, взрослел, старился с Богом в сердце. Таких древних экземпляров, практически, не осталось в наших церквях. Много-много лет назад Екатерина Петровна ушла на пенсию и попросилась на клирос. «Всю жизнь мечтала», – сказала регенту. На сегодняшний день она самая пожилая клирошанка в соборе. Пусть не та энергия, что переполняла в пятьдесят пять лет, зато голос не подводит. «Сколько Бог даст – буду петь», – твёрдо говорит. Недавно похоронила младшего и единственного своего брата.
Екатерина Петровна волжанка, родилась в 1930 году в Астрахани. Была у матери с отцом третьей по счёту, два брата до неё умерли и после неё двоих снесли в крохотных гробиках на кладбище. Двое в полгода умерли, двое – в семь с небольшим месяцев. Сколько раз девчонкой Катя представляла: вот бы все они в живых остались – старшие братья, младшие. Завидовала большим семьям, уличные подружки были богаты братьями и сёстрами… Когда ни зайдёшь к ним – многолюдно, разноголосо, весёлая кутерьма. Вечером соберётся семья за столом – плечо к плечу, локоть к локтю… Вернётся Екатерина домой – тихо, скучно, тоскливо. Кошка сонная спрыгнет с печки навстречу и всё…
В конце улицы жили две монахини: Евдокия-маленькая – низкорослая, сухонькая, припадала при ходьбе на одну ногу, и Евдокия-большая – высокая, плечистая, издалека видно, когда по улице размашисто идёт. Екатерина Петровна затрудняется сказать, какого они были возраста. Ей, девчонке, казалось – совсем пожилые. Скорее всего, монахини пришли в мир из монастыря. Советская власть обители закрывала, монахов и монахинь в лучшем случае разгоняла. В худшем – отправляла в лагеря, расстреливала. Многие тысячи прошли скорбным путём гонений, сотни вошли в сонм святых новомучеников и исповедников российских.
Впервые к монахиням Катя пришла с матерью. Потом сама бегала в их домик о двух окнах с зелёными ставенками по фасаду, густые кусты сирени в палисаднике. В домике было много икон, церковных книг. Катя любила рассматривать роскошное Священное Писание с рисунками Доре. Листала его, а матушка Евдокия-маленькая рассказывала об Адаме и Еве, Аврааме, Ное и потопе, пророках Илие, Моисее, Божьей Матери, Иисусе Христе… Катя, затаив дыхание, слушала. Душа трепетала, прикасаясь к неведомому миру, непостижимо огромному, таинственному, притягательному…
Монахиням Катя пожаловалась: нет у неё ни братика, ни сестрёнки, а так хочется не одной быть.
– Проси у Бога, свет Катенька, – сказала Евдокия-большая, – молись.
– И не от случая к случаю, – добавила Евдокия-маленькая, – постоянно проси, Бог обязательно услышит.
– Они у нас младенчиками умирают, – вздыхала по-взрослому Катя, – совсем младенчиками. – И повторяла слова матери: – Задохликами рождаются…
– Проси, свет Катенька, для Господа Бога ничего невозможного нет…
Катя начала молиться. В школе говорили: Бога нет. Катя не спорила, но крестик тайком носила. Однажды классом шли на экскурсию, перепрыгивая через канаву, Катя запнулась, упала, невольно вырвалось:
– Господи, да что это такое?
Ух, молоденькая учительница напустилась, весь класс подозвала и отругала:
– Что это ещё за возгласы?! Советская школьница называется! Чтобы в дальнейшем я никаких «Господи» не слышала от тебя, Пирогова!
Кто бы только знал, как ей тогда обидно сделалось. Училась хорошо, поведения примерного, а будто на двоечника распоследнего зло накричала учительница. В начале девяностых годов поедет Екатерина Петровна к племяннице в Астрахань и в церкви увидит ту учительницу, свечку ставила на канун. Со страшной силой захочется подойти и сказать: «Помните, Антонина Сергеевна, вы меня перед классом отчитывали за то, что запнувшись Господа Бога помянула. Найди вы у меня тогда крестик, со света бы сжили. А вот уже и сами в церковь пришли». Нестерпимое искушение вспыхнуло высказаться учительнице. Благодарила Бога, что сдержалась, не пошла на поводу у давней обиды.
О братике, сестрёнке молилась Катя дома, по дороге в школу, на берегу Волги.
В июле 1941-го отца забрали на фронт. «Катя, молись за папу», – повторяла мать. Катя молилась и продолжала вымаливать у Бога братика или сестрёнку. В 1942 году отец после ранения пришёл на побывку домой, а в 1943 году родился Федя.
Катиной радости не было предела. Наконец-то у неё братик. Пока что совсем маленький, но скоро вырастет, и они всегда будут рядом – брат и сестра. Однажды Катя услышала разговор матери с соседкой. «Мальчишки у меня все грудничками умирают, ни один до восмь месяцев не дожил, – жаловалась мать, – уж так за Федю боюсь». Катя начала слёзно просить Бога, Пресвятую Богородицу, чтобы Федя дожил до восьми месяцев. Считала, если пройдёт роковой срок – выживет. То и дело подходила к люльке, прислушивалась к дыханию. Всматривалась в личико, поправляла крестик на малыше.
– Катенька, – смеялась мама, – что ты крутишься вокруг него?
– Он у нас такой красивый!
– Ещё бы, наш ведь!
Никогда не заводила с матерью разговор: вдруг умрёт. Суеверно боялась произнести мысль вслух.
Катя хорошо запомнила тот поздний вечер, мама была на работе, а она сидела рядом с люлькой. Видение было или задремала… В красном углу стояло на Божнице три иконы: Казанская Божья Матерь, Господь Иисус Христос и Святитель Николай. Вдруг Катя увидела, что со стороны иконостаса вышла Божья Матерь. Она приблизилась и сказала: «Ты не беспокойся, братик твой будет жить». Затем развернулись и молча ушли в иконостас.
Эта картина по сей день ярко стоит перед глазами.
Судьба разбросала их с братом. Екатерина Петровна уехала в шестидесятые годы с мужем Сибирь, брат осел в Казани. Каждый год Екатерина Петровна ездила летом к Феде. Брат, бывало, в лепёшку расшибётся для сестры. Обязательно устроит отдых на Волге или в устье Камы. Екатерина Петровна волжанка – и этим всё сказано. С детства любила необъятные речные просторы с храмом небес, вольным ветром, кручами берегов, так бы сорвался и полетел, непрестанным движением огромного поля воды.
Собирались сестра с братом летом семьями и проводили отпуск на берегу Волги. Федя был страстным рыбаком, специально купил вместительный катер «Прогресс» большой компанией выезжать на волжские просторы. И всегда брату с сестрой было радостно рядом друг с другом.
– Феденька, – вспоминала Екатерина Петровна, – кто бы только знал, как я боялась за тебя. Сижу у люльки и плачу: «Боженька, оставь его в живых. Что Тебе стоит, нет у меня кроме него ни братика, ни сестры!» Встану у иконы Богородицы: «Матушка сохрани Феденьку, Матушка, сохрани!»
Размышляя о своей жизни, приходила к мысли: насколько беднее была бы она без брата. Муж хороший, дочь, слава Богу, а утром в молитве произнесёт имя брата, и посветлеет на душе.
Федя так и не воцерковился. По настоянию Екатерины Петровны, когда та приезжала в Казань в последние годы, исповедовался и причащался, но не более.
– Какие у вас храмы, монастыри! – восхищалась Екатерина Петровна. – Раифский монастырь – райское место. В Казани обретена чудотворная икона Казанской Божьей Матери. Помнишь, у нас в доме в Астрахани была икона?
– Три стояло у мамы.
– Одна из них Казанская. Ты бы, Феденька, только знал, как это хорошо молиться Богу.
Федя улыбался:
– Сестра, ты уж помолись и за меня.
– Всю жизнь молюсь, но я старше на двенадцать лет, умру, кто за тебя молиться будет?
– Значит, мне надо раньше.
– Типун тебе на язык.
Умер Федя раньше. В семьдесят три года. Екатерина Петровна приехала на похороны и настояла, чтобы отпевали в храме. Пришлось даже с фирмой ритуальных услуг вступить в полемику. Агент не хотел завозить в церковь, менять утверждённый маршрут «дом-кладбище». Пришлось припугнуть отменой заказа.
– Тогда мы не вернём аванс, – пригрозил агент.
– Через суд вернёте! – парировала Екатерина Петровна, она умела постоять за себя. – А мы похороны перезаказываем в другой фирме, время ещё есть.
И прекратила разговор. Тут же раздался звонок:
– Полчаса вам хватит?
– Не меньше.
– Ладно.
Екатерина Петровна впервые приехала в Казань в середине шестидесятых годов, и уже на второй день попросила брата сводить её в храм. Он широко заулыбался:
– Я знал, моя любимая Катенька-сестрёнка обязательно в церковь запросится, поэтому всё доподлинно разузнал. Есть в Казани две действующие, одна – на Арском кладбище, вторая – на улице Баумана.
Повёз сестру в Никольский собор на Баумана.
Екатерина Петровна, собираясь на похороны, решила: надо отпевать брата в этом храме. В нём первую свою литургию отстоял, в нём впервые в Казани причастился, исповедовался.
В Никольском отпели раба Божьего Фёдора…
– Вот и получился круг, – вздыхает Екатерина Петровна, – сначала молилась о рождении Феди, родился – просила Бога живым оставить, потом молилась о его здравии духовном и телесном, а теперь вот – об упокоении души…
Убрус
Миниатюрная миловидная проводница оказалась громкой. Бросив взгляд на мой билет, тут же потеряла к нему интерес, повернула голову в сторону киосков на перроне, зычно крикнула:
– Мне белое мороженое. Типа пломбира! Белое!
– Белое, конечно, лучше красного, – не смог я не подать реплику.
– Завсегда! – с интересом посмотрела на меня проводница и протянула билет. – У вас шестое купе.
Моё эгоистичное желание ехать без попутчиков сбывалось, в купе я оказался в единственном числе. Полистал журнал и задремал под уютное покачивание вагона.
Сквозь сон услышал голоса за окном. Поезд стоял, пронзительный женский крик подгонял кого-то: «Быстрее, что ты телепаешься?» В ответ басисто прозвучало: «Ещё мешок времени – успеем два раза!».
Моя мечта: «Хоть бы никого не подселили», – не осуществилась. Дверь в купе открылась, вошёл священник. Чёрная с проседью аккуратно постриженная борода, скуфейка, подрясник, дорожная сумка, очки в тонкой оправе. Невысокий, энергичный. На вид лет сорок пять.
– Здравствуйте, – пропел баритоном.
Я ответил, и когда он поставил баул, обратился к нему, склонив голову:
– Благословите, батюшка.
– О, брат во Христе, – расплылся иерей в улыбке, – это хорошо. Как звать-величать?
Познакомились. Батюшка представился отцом Михаилом.
Поезд тронулся, поплыли за окном сибирские равнины с рощицами, лугами… На берёзах одинокие жёлтые листочки среди подвижной зелени выглядели предупреждающими знаками: торопитесь радоваться лету, вот-вот истают тёплые денёчки. В синем небе сахарными глыбами стояли облака.
– Давайте будем трапезничать, – предложил батюшка. – Сёстры постарались, сумку до краёв набили. Племянницу замуж выдавал. Возвращаюсь со свадьбы. Ехать всего одну ночь, они на трое суток снарядили едой.
Я полез в свою сумку…
– Ничего не доставайте, – запротестовал батюшка, – вам вдвое дальше ехать, а моё надо всё уничтожить. Хотя бы ополовинить.
Батюшка говорил весело, зычно…
У меня имелась среди снеди бутылка красного крымского вина. На предложение «выпить по маленькой» батюшка засмеялся:
– Наш владыка говорит: «Первый бокал – для здоровья, второй – для веселья, третий – для безумства». Поэтому два можно спокойно употребить.
Мы выпили «для здоровья». Стол был завален закуской. Батюшку на самом деле снабдили более чем основательно: мясо трёх сортов (буженина, курица, ветчина), жареная рыба, помидоры, огурцы свежие и солёные, зелень, селёдка под шубой в пластмассовом контейнере, варёные яйца (как же без них), круглая буханка хлеба…
– Из армии демобилизовался, – сказал батюшка, – водку пил как воду. Месяца два. В июне вернулся и до Успенского поста гулял без продыху. Потом думаю, что я делаю? Это ведь гордыня! Служил во время первой Чеченской в госпитале медбратом. Начал себя отчитывать: подумаешь герой! Другие по-настоящему воевали… Кто-то погиб, кто-то инвалидом остался. А ты-то что за ветеран боевых действий? Ну, раненых обихаживал. Ну, крови насмотрелся. Стыдно перед воевавшими ребятами рубаху на себе рвать – я крутой боец. Ну, побывал пару раз в перестрелках. Ни про какой сан тогда и думать не думал. В Бога верил. Спасибо крёстной. Вовремя провела со мной катехизацию, я сам в пятнадцать лет принял решения креститься. В армию провожая, ленту с девяностым псалмом крёстная дала. Отругал себя пьющего и лет семь вообще не нюхал вино.
Заглянула громогласная проводница, предложила чай. Мы попросили принести попозже и покрепче. Прогрохотал встречный товарняк. Он летел на запад. Вёз уголь, лес-кругляк…
Я спросил батюшку, давно ли он рукоположен. Отец Михаил заулыбался:
– Вам на самом деле интересно?
Ещё как интересно. Наше поколение в девяностых годах оказалось свидетелем явлений, о которых в восьмидесятых и думать не могли. Среди них страшные – бурный расцвет наркомании, бандитизма и вселяющие надежду возрождение церкви. Один за другим стали восстанавливаться храмы, зазвенел колокольный звон, и возникла проблема – кому служить в новых церквях? Открытием прозы о современной церкви стал для меня Ярослав Шипов. Журнал «Наш современник» напечатал подборку рассказов «Отказываться не вправе» о буднях сельского священника из глубинки. Европейский север, деревни, почти начисто забывшие, что такое храм Божий. Захватывающе интересное чтение. Я-то по наивности считал, тема церкви вещь сугубо серьёзная, в ней нет места улыбке. Оказывается, ничего подобного, можно писать с юмором, иронией, самоиронией. Что подтверждал авторитет автора, рассказы написаны не кем-нибудь, а священником, и не кем-нибудь, а профессиональным писателем. В них была свежесть, достоверность, глубина и высота. Проза писателя и до рукоположения его в сан иерея была крепкой и основательной, однако не более того. Проза священника обрела новое звучание, расширила границы – «яко по высоте небесней от земли».
Писатель Шипов, большой любитель охоты, частенько уезжал от московской суеты куда подальше. Побыть наедине с природой, послушать лесную тишину, подумать о бренности бытия. Однажды в таких скитаниях приглянулся ему глухой район на севере Вологодской области. Было где порыбачить вволю и с ружьишком в своё удовольствие побродить. И прикупил в одной деревеньке избушку. Стал наезжать туда и вдруг в один из своих приездов узнаёт, что односельчане надумали восстанавливать разорённый храм. Писатель подключился к Богоугодному делу, принялся помогать по мере возможности поднимать церковь из руин. Деревенский люд довёл задуманное до победного завершения, после чего возник вопрос: кому окормлять паству нового прихода? Мужики да бабы долго чесать затылки в поисках ответа не стали, указали на Шипова: кому как не тебе. Ехал побродить с ружьишком по лесам, да лугам, а оказался в пастырях.
Недавно рассказали житейскую историю. В конце восьмидесятых годов прошлого века жила-была типичная советская семья: муж, жена, сын. Среднестатистическая по количеству членов и партийной принадлежности. Глава – руководитель отдела на оборонном предприятии и коммунист, сын – студент университета и комсомолец. Нарушала типичность хозяйка – верующая гражданка. Не афишировала отношение к Богу, в церкви вставала подальше от лишних глаз, за колонну. Знакомые похихикивали, глядя на шпионские ухищрения прихожанки: платочек, глубоко надвинутый на глаза, плюс очки с простыми стёклами, украдкой надеваемые в церковном дворе (жаль – с тёмными в церкви стоять нехорошо). Опасалась женщина больше не за своё реноме, боялась навредить карьере мужа. Тот ворчал на жену, однако категорично вопрос «или я, или церковь» не ставил. В тот день уезжал он в командировку, жена, провожая за порог, украдкой перекрестила спину, прошептала: «Спаси, Господи». Муж обернулся: «Что?» – «Иди, иди», – махнула рукой. Вечером муж неожиданно вернулся. В крайне возбуждённом состоянии… Машина, в которой ехал вместе с сослуживцами, попала в жуткую аварию. У одного коллеги перелом обеих ног, у второго – серьёзно повреждён позвоночник, у третьего – тяжёлое сотрясение мозга. Все в больнице. «Один я цел и невредим! – нервно ходил по комнате муж. – Как так получилось?» На что жена простодушно сказала: «Я ведь крестик в твой костюм зашила. Бог и уберёг». Муж махнул на неё рукой: не, плети, что не следует, какой ещё крестик? Жена подпорола бритвочкой лацкан мужниного пиджака, достала маленький, сантиметра в полтора, серебряный крестик. Муж осторожно двумя пальцами взял его, отставил от глаз руку на всю длину (очки разбил при аварии), посмотрел на крестик с разных сторон. «И что эта мелочь может?» – спросил, нисколько не сомневаясь в отрицательном ответе. Однако через четыре года стал священником.
Иисус Христос, проповедуя в Иудее и Галилее, призвал в апостолы рыбаков Петра и Андрея, Иоанна и Иакова, мытаря Матфея, врача Луку… В девяностые годы прошлого века Он, пока создавались и открывались новые семинарии, призывал к апостольской службе инженеров, учёных, военных, бизнесменов и даже партийных работников… Вот ещё пример из жизни. Владыка при реставрации кафедрального собора приметил каменщика (благочестивый украинец, из верующей семьи, исповедуется, причащается) и рукоположил. Начал новоиспечённый (правильнее – новорукоположенный) батюшка строить свой храм: и в брёвнах (точнее – в кирпиче), и в рёбрах – приход создавать. Белый священник не монах, не молитвой единой живёт – семья на плечах. Купил домик неказистый, на казистый средств не хватило. Жилая площадь ну очень скромных квадратных метров, надо расширять. А кому? Батюшка за каменщика в церкви от зари до зари трудится. Тогда матушка взяла в руки мастерок и принялась с помощью сына-подростка домашние стены класть. Батюшка поздно вечером вернётся со своего объекта и ну разбирать кладку, что матушка за день наваяла: переделывай, дорогая моя, не Пизанскую башню строишь, нам уникальная кривизна ни к чему, в Книгу рекордов Гиннесса записываться не будем. Так и возвели каждый свои стены. Батюшка – церковные, матушка – домашние.
Вопрос отца Михаила «Вам на самом деле интересно?» был излишним. Мне, любопытному, была более чем интересна история рукоположения отца Михаила.
– Владыка Вениамин приехал в наш городок на престольный праздник, – начал рассказ батюшка, – мне только-только тридцать шесть исполнилось. Постоянно помогал батюшке Ефрему в алтаре, на клиросе. Подхожу к владыке на благословение, он вдруг спрашивает: «Ты долго в миру ходить будешь?» Меня жаром обдало, заикаться начал: да я что, да я как, да я не знаю… Потом вырвалось: «Как благословите». Он: «Смирение – это хорошо. Надо тебе в духовное училище». К батюшке Ефрему повернул голову: «Привози осенью».
Домой прихожу, голова кругом, что делать? Жена умница: «Раз владыка сказал, надо слушаться…» Сказать-то он сказал, пускай не семеро у нас по лавкам, да тоже не вдвоём за обеденным столом. Младшему сыну – годик, старшему – четырнадцать, дочери – двенадцать. На жизнь мелким бизнесом зарабатываем – магазинчик у нас. «Попробую без тебя, – говорит супруга, – что раньше времени умирать, владыка он дальше нас видит». В сентябре поехали с отцом Ефремом в духовное училище. Батюшка ректору нахваливает: «Готовый священник, службу знает, голос отличный. Мой первый помощник. И любое дело в руках горит».
Начал учиться. Домой наездами, жена одна бьётся-колотится. Магазинчик через дорогу от дома, жена с утра за прилавок встаёт, малыш с бабушкой, тёщей моей дорогой. Если надо за товаром ехать – тёща в магазин идёт торговлю вести, нянькой остаётся наша дочь, а жена на такси по оптовикам. В свободное от учёбы время сын помогал в магазине. Вся семья на жизнь зарабатывает, папа учится. И это сыграло свою роль, и Иоанн Златоуст с Иоанном Кронштадтским. Почитал их труды о священстве… В Евангелии от Матфея написано: «Священники – соль земли». Думаю, ну я-то какая «соль»? Какой из меня окаянного пастырь? Как могу окормлять и оберегать свою паству, если сам неразумен. Возложу на себя бремена непосильные, сам не спасусь и других введу в грех. Батюшка Ефрем до духовного училища институт окончил, в техникуме десять лет преподавал, а я со второго курса политехнического ушёл в армию. Больше никаких образований.
Иоанн Златоуст в шести словах о священстве говорил, что личные подвиги пастыря: пост, бдение, чтение, тайный плач – хорошо, но мало. Главное – бодрствовать над стадом, не отпускать овец гулять далеко, замечать приближающегося волка, и рук ни на кого не возлагать поспешно. Кого я могу от волков сберегать, наставлять на путь, когда сам нуждаюсь в духовном руководителе. Смалодушничал и сбежал из духовного училища, как последний двоечник. Вернулся домой побитой собакой. В церковь глаз не кажу. Жена ходит на службы, я – ни-ни… Больше месяца просидел в затворе, потом подъезжаю к заправке, а там машина отца Ефрема, и он выходит из павильона – не сбежишь. Ни одним словом о моём малодушии не обмолвился. Пожурил, что на службах не бываю. У меня от сердца отлегло, начал в церковь ходить, причащаться, в алтаре помогать. Жизнь пошла своим чередом. Вдруг в Великий пост батюшка говорит: «Был у владыки, требует тебя привезти». Я успокоился: владыка на меня нерадивого рукой махнул…
Мы не торопились с отцом Михаилом выпить «для веселья». Куда спешить, дорога длинная, рассказывал батюшка увлечённо, слушать одно удовольствие. Но ум наш, известно дело, непоседлив, любит витать, по всей земле бегать… Вспомнился мне профессор из США Лори Манчестер, с которой познакомила меня тема «русские китайцы». Однажды открыл для себя сообщество омичей, часть жизни которых прошла в Харбине (они ставят ударение на последнем слоге), станциях и городках Китайской восточной железной дороги, а так же в дивном уголке Маньчжурии – Трёхречье. Лишь в пятидесятые годы прошлого века приехали они из Китая в Советский Союз. Интересны соотечественники были тем, что жили в экзотической стране, а воспитывались по канонам дореволюционной России, несли в себе русскость, которая была утрачена в самой России под воздействием коммунистической идеологии. Общение с этими людьми вдохновило на работу, я написал семь или восемь повестей и рассказов о «русских китайцах». Лори Манчестер (правильнее называть её, православную, Ларисой) изучала русскую эмиграцию, её китайскую составляющую. С этой целью приехала в Омск, кроме этого собирала материалы в Москве, Челябинске, Хабаровске – центрах реэмиграции наших соотечественников из Китая. Манчестер притяжение к России почувствовала по прочтении ещё в подростковом возрасте романов Достоевского. Начала изучать русский язык, в конце восьмидесятых впервые приехала в Советский Союз, потом ещё несколько раз посещала постсоветскую Россию. В Москве приняла крещение. Недавно по электронной почте сообщила о крещении восьмилетней дочери, причём, та сама попросила об этом. «Теперь у нас половина семьи православные… – писала Лариса, – а вторая – муж и сын – нет».