Гайдзин

Глава 2

– Вот, мистер Струан, выпейте это, – благожелательно произнес врач, возвышаясь над походной кроватью. Они находились в хирургической палате британской миссии в Канагаве, и ему удалось в основном остановить кровотечение. Тайрер сидел на стуле возле окна. Он и Струан появились в миссии около получаса назад. – Выпейте, и вы почувствуете себя лучше.

– Что это?

– Волшебный напиток – главным образом лауданум, это вытяжка из опиума и морфия моего собственного изготовления. Он снимет боль. Мне придется подлатать вас немного, но вы не волнуйтесь, я воспользуюсь эфиром, так что вы просто уснете.

Струан почувствовал, как его окатила холодная волна страха. Применение эфира в хирургии было недавним новшеством, его очень рекомендовали, но все же пока что оно считалось экспериментальным.

– Я… Мне никогда не давали эфир и… и не делали операций, так что я… не думаю, чтобы я…

– Не тревожьтесь. Анестетики на самом деле вполне безопасны, если умело ими пользоваться. – Доктору Джорджу Бебкотту было двадцать восемь; двух метров ростом, он обладал под стать росту могучим сложением. – За последние пять-шесть лет мне много раз приходилось пользоваться эфиром и хлороформом, и они давали отличные результаты. Поверьте, вы ничего не почувствуете, и для больного это дар Божий.

– Это верно, мистер Струан, – сказал Тайрер, стараясь быть полезным и зная, что это у него все равно не получится. Его рану уже обработали йодом, зашили, перебинтовали, и теперь он держал руку на перевязи, благословляя судьбу, что рана оказалась более-менее поверхностной. – Один приятель, с которым я познакомился в университете, рассказывал, что ему вырезали аппендицит, усыпив хлороформом, и ему не было больно ни капельки. – Он хотел, чтобы голос его звучал убедительно, но сама мысль о хирургической операции – и о гангрене, которая так часто наступала впоследствии, – пугала и его тоже.

– Не забывайте, мистер Струан, – спокойно продолжал Бебкотт, скрывая тревогу, – почти пятнадцать лет прошло с тех пор, как доктор Симпсон впервые применил хлороформ в хирургии, и это время мы не теряли даром. Я целый год ассистировал ему в Королевской больнице, прежде чем отправился в Крым. – Его лицо помрачнело. – Там я тоже многому научился. Ну да ладно, та война закончилась, и слава богу. Наш добрый приятель лауданум, кроме всего прочего, вызовет у вас и эротические сновидения, если вам повезет.

– А если нет?

– Вам повезет. Вы оба – редкие счастливчики.

Струан вымученно улыбнулся, превозмогая боль:

– Нам повезло, что мы нашли здесь вас, и очень быстро, уж это точно. – Инстинктивно доверяя Бебкотту, он выпил бесцветную жидкость и опять откинулся на спину, едва не потеряв сознание от боли.

– Пусть мистер Струан отдохнет немного, – сказал Бебкотт. – А вам лучше пойти со мной, мистер Тайрер, нам с вами еще предстоит кое-какая работа.

– Разумеется, доктор. Струан, могу я принести вам что-нибудь, сделать что-нибудь для вас?

– Нет… нет, спасибо. Вам… вам вообще незачем ждать.

– Не говорите глупостей, конечно же, я останусь с вами. – Тайрер, нервничая, вышел вслед за доктором и закрыл дверь. – С ним все будет в порядке?

– Не знаю. По счастью, самурайские мечи всегда чистые и режут, что твой скальпель. Извините, я оставлю вас на минуту. Я здесь сегодня единственное официальное лицо, и теперь, когда я сделал все, что мог, как врач, мне необходимо выполнить обязанности представителя ее королевского величества.

Бебкотт являлся заместителем сэра Уильяма. Он отправил катер миссии через залив в Иокогаму, чтобы поднять тревогу, послал китайского слугу за местным губернатором, еще одного, чтобы тот выяснил, какой даймё, или князь, прошел через Канагаву пару часов назад, объявил боевую готовность отряду из шести солдат и налил Тайреру щедрую порцию виски.

– Выпейте. Считайте, это лекарство. Так вы говорите, убийцы что-то кричали, нападая на вас?

– Да, это… это было что-то вроде «соно… сонно-и-и-и».

– Мне это ни о чем не говорит. Ладно, будьте как дома, я вернусь через минуту. Мне нужно приготовиться. – Он вышел.

Рука Тайрера, на которую наложили семь швов, ныла. Хотя Бебкотт накладывал швы мастерски, Тайрер во время процедуры с трудом удержался от крика. Но все-таки удержался, и сознание этого доставляло ему удовольствие. Что порождало в нем отвращение, так это токи страха, продолжавшие сотрясать все его тело, словно гальванические разряды, и вызывавшие безумное желание бежать куда-нибудь без оглядки, бежать и не останавливаться.

– Ты трус, – пробормотал он, ужасаясь этому открытию.

Как и в операционной, в приемной так же резко пахло лекарствами, отчего его желудок был готов взбунтоваться в любой момент. Он подошел к окну и начал глубоко вдыхать свежий воздух, безуспешно пытаясь разогнать туман в голове, потом пригубил виски. Как всегда, вкус показался ему резким и неприятным. Он заглянул в бокал. То, что он там увидел, было скверно, очень скверно. По телу его пробежала дрожь. Он заставил себя смотреть только на жидкость. Виски был золотисто-коричневым, и, вдыхая его аромат, он вспомнил свой дом в Лондоне, отца, отдыхающего после обеда у камина с глотком бренди в бокале, мать, вяжущую на спицах с самодовольным видом, двух их слуг, убирающих со стола, – всюду тепло, уют, покой; это напомнило ему о кофейне «Гэрроуэй» на Корнхилл, где он так любил бывать, теплой, шумной, безопасной, и об университете, дружеской компании студентов, проделках, увлекательных, но вполне безопасных. Безопасных. Раньше в его жизни не было места опасности, а теперь? Им опять начала овладевать паника. Господь милосердный, что я здесь делаю?

Они благополучно ускакали от самураев, но еще недостаточно отдалились от Токайдо, когда наполовину перерубленная мышца передней ноги лошади Струана дала о себе знать: несшееся во весь опор животное шарахнулось в сторону, и Струан полетел на землю. Падение причинило ему жестокую боль.

С огромным трудом, все еще слабея от страха, Тайрер помог Струану взобраться на свою лошадь, но ему едва удавалось поддерживать в седле своего более высокого и тяжелого спутника. Все это время его внимание было приковано к удалявшейся процессии, каждую секунду он ждал, что вот-вот появятся конные самураи.

– Вы сумеете не упасть, мистер Струан? Я поведу коня под уздцы.

– Да. – Струан посмотрел на свою собственную лошадь, которая жалобно заржала и снова попыталась пробежаться, но безуспешно: нога больше не служила ей. Кровь широкой лентой струилась по боку из жестокой раны. Лошадь остановилась, дрожа всем телом и пошатываясь. – Положите конец ее мучениям и давайте поедем.

Тайреру никогда раньше не доводилось убивать лошадь. Он вытер вспотевшие ладони. «Дерринджер» имел два ствола и заряжался с казенной части двумя новыми патронами, которые сразу совмещали в себе пулю, пороховой заряд и капсюль. Животное рванулось было прочь, но далеко отбежать не смогло. Секунду-другую он поглаживал ее по морде, успокаивая, потом вставил пистолет ей в ухо и нажал на курок. Его поразило то, как мгновенно она умерла. Поразил и на удивление громкий шум, который наделал маленький пистолет. Тайрер убрал его назад в карман.

Он опять вытер руки; все звуки вокруг провалились куда-то, он словно пребывал в каком-то трансе.

– Будет лучше всего, если мы не станем выезжать на дорогу, мистер Струан. Лучше нам держаться поодаль, как сейчас. Безопаснее.

Путешествие отняло у них больше времени, чем он думал, из-за многочисленных канав и ручьев, через которые им пришлось перебираться. Дважды Струан почти терял сознание, и Тайреру приходилось напрягать все силы, чтобы удержать его в седле и не дать снова упасть. Крестьяне, работавшие на рисовых полях, либо делали вид, что не замечают двух окровавленных путников, либо с открытой неприязнью смотрели на них некоторое время, а потом возвращались к работе, поэтому Тайрер просто посылал им проклятия и упорно шел дальше.

Первый храм оказался пустым, если не считать кучки перепуганных бритоголовых буддийских монахов в оранжевых одеяниях, которые, едва завидев их, торопливо скрылись во внутренних комнатах. Во дворе храма они нашли фонтан. Тайрер с благодарностью припал к прохладной воде, потом зачерпнул чашку снова и поднес Струану; тот выпил, хотя боль была такая, что он ничего не видел перед собой.

– Спасибо. Сколько… сколько нам еще?

– Совсем немного, – бодрясь, ответил Тайрер. Он совершенно не представлял, куда им двигаться дальше. – Мы вот-вот будем на месте.

У храма тропинка раздваивалась. Одна дорога вела к берегу и еще к одному храму, возвышавшемуся над деревенскими домами, вторая уводила вглубь городских кварталов, где тоже стоял храм. Сам не зная почему, Тайрер свернул к берегу.

Некоторое время дорога петляла в лабиринте узких улочек, возвращалась назад, потом вновь поворачивала на восток – и нигде они не встретили ни души, только глаза, глаза повсюду следили за ними. Потом перед Тайрером неожиданно возникли главные ворота храма, «Юнион Джек», часовой в алом мундире, и он едва не заплакал от облегчения и гордости, потому что их тут же заметили, один солдат бросился к ним на помощь, второй побежал за сержантом караула и через считаные секунды перед ним уже высилась внушительная фигура доктора Бебкотта.

– Господь Всемогущий, что с вами случилось, черт подери?

Ответить на вопрос было нетрудно – рассказывать было почти нечего.

– Вы когда-нибудь раньше ассистировали на операции?

– Нет, доктор.

Бебкотт улыбнулся. Его лицо и манеры были мягкими, руки проворно двигались, раздевая полусонного Струана с такой же легкостью, как если бы он был ребенком.

– Ну, скоро попробуете, это будет полезный для вас опыт. Мне нужен помощник, а я здесь сегодня один. Вернетесь в Иокогаму к ужину.

– Я… я постараюсь.

– Вас, вероятно, будет тошнить – из-за запаха главным образом, но вы не переживайте. Если будет рвать, пусть рвет в тазик, а не на пациента. – Бебкотт еще раз ободряюще посмотрел на Тайрера, между тем оценивая, спрашивая себя, насколько он может положиться на этого молодого человека, в чьих глазах читался ужас, закупоренный в душе, как в бутылке. Потом он опять опустил взгляд на Струана. – Теперь мы дадим ему эфир, а там и за работу. Вы говорили, что на пути сюда останавливались в Пекине?

– Да, сэр, на четыре месяца. Сюда я добирался через Шанхай и прибыл всего несколько дней назад. – Тайрер был рад возможности поговорить, это помогало ему отвлечься от пережитого кошмара. – В министерстве иностранных дел решили, что короткая остановка в Пекине и изучение китайских иероглифов поможет нам с японецким языком.

– Пустая трата времени. Если вы хотите говорить на нем – кстати, большинство из нас здесь называют его японским, по аналогии с китайским, – так вот, если вы хотите читать и писать на нем как подобает, китайские иероглифы вам не помогут почти ничем. – Он передвинул обмякшее тело в более удобное положение. – Насколько хорошо вы знаете японский?

Тайрер еще больше расстроился:

– Практически совсем не знаю, сэр. Так, несколько слов. Нам сказали, что в Пекине мы найдем японецкие, то есть японские учебники по грамматике и книги, но их там не оказалось.

Несмотря на то что последние события до крайности встревожили его, Бебкотт оторвался на минуту от своего больного и громко расхохотался:

– Учебники по японской грамматике – такая же редкая штука, как драконий… зуб, и, насколько мне известно, японских словарей не существует вовсе, за исключением словаря отца Алвито тысяча шестьсот первого года на португальском – я сам никогда не видел его, только слышал, – да еще словаря преподобного Прайни, над которым тот работает уже бог знает сколько лет. – Он осторожно снял со Струана белую шелковую рубашку, намокшую от крови.

– Вы знаете голландский?

– Опять же лишь несколько слов. Все ученики-переводчики, отправлявшиеся в Японию, должны были пройти шестимесячный курс, но министерство отправило нас с первым же пароходом. А почему именно голландский является официальным иностранным языком, которым пользуются японские чиновники?

– Он им и не является. Министерство иностранных дел ошибается, как ошибается в отношении многих других вещей. Но на данный момент это единственный из европейских языков, на котором говорят несколько бакуфу… Я его сейчас приподниму слегка, а вы снимите с него сапоги, потом штаны, только аккуратно.

Тайрер подчинился, неуклюже орудуя здоровой левой рукой.

Теперь Струан лежал на хирургическом столе совсем голый. Рядом были разложены хирургические инструменты, баночки с мазями и флаконы с жидкостями. Бебкотт отвернулся, надел тяжелый непромокаемый фартук, и Тайрер вместо врача сразу увидел перед собой обыкновенного мясника. Его желудок сжался, и он едва успел добежать до таза.

Бебкотт вздохнул. «Сколько сотен раз меня вот так выворачивало наизнанку, когда казалось, что уже и извергать больше нечего, а потом все равно рвало еще. Но мне нужен помощник, так что этому юноше придется повзрослеть».

– Подойдите сюда, мы должны действовать быстро.

– Я не могу, я просто не могу…

Доктор тут же заставил свой голос звучать грубо:

– Вы немедленно подойдете сюда и будете помогать, или Струан умрет, а прежде чем это случится, я вышибу из вас дух к чертовой матери!

С трудом переставляя ноги, Тайрер подошел и встал с ним рядом.

– Не сюда, ради Создателя! Становитесь напротив меня! Держите ему руки!

От прикосновения рук Тайрера Струан на короткое мгновение открыл глаза, потом скользнул назад в свой кошмар, кривя рот и что-то невнятно бормоча.

– Это я, – прошептал Тайрер, не зная, что еще сказать.

С другой стороны стола Бебкотт открыл небольшую бутылочку без этикетки и налил желтоватую маслянистую жидкость на толстую, сложенную в несколько слоев белую тряпицу.

– Держите его покрепче, – сказал он и прижал салфетку ко рту и носу Струана.

В тот же миг Струан почувствовал, что задыхается, и с неожиданной силой вцепился в салфетку, почти отодрав ее от лица.

– Ради бога, да держите же его! – прорычал Бебкотт.

Тайрер опять схватил Струана за руки, забыв о своей ране, вскрикнул от боли, но сумел не разжать рук. От паров эфира его опять начало тошнить. Струан продолжал бороться с ними, мотая головой, стараясь глотнуть воздуха, чувствуя, как его с головой затягивает в бездонную выгребную яму. Постепенно силы оставили его, и он затих.

– Отлично, – сказал Бебкотт. – Просто поразительно, откуда у больных иной раз берется такая силища. – Он перевернул Струана на живот, поудобнее устроил на столе его голову. Теперь стали видны подлинные размеры раны, которая начиналась на спине, шла вокруг бока под самыми ребрами и кончалась рядом с пупком. – Внимательно следите за ним. Если он шевельнется, тут же скажите мне. Когда придет время, дадите ему еще эфира… – Но Тайрер уже снова сгибался над тазиком. – Живее!

Бебкотт не стал его ждать, предоставив рукам заниматься своим делом. Он привык оперировать в условиях гораздо хуже этих. Крым, десятки тысяч умирающих солдат: в основном холера, дизентерия, оспа, а потом еще раненые, вой и стоны днем и ночью; и по ночам – Леди с Лампой, которая сумела сотворить порядок из хаоса, до нее безраздельно властвовавшего в военных госпиталях. Сестра Найтингейл, которая приказывала, уговаривала, угрожала, требовала, умоляла, но каким-то непостижимым образом все же осуществила свои новые идеи и вычистила грязь, прогнала безнадежность и ненужную смерть и при этом в любой час ночи находила время навещать больных и страждущих; высоко подняв над головой свою лампу с масляным фитильком или свечой, она освещала себе путь, переходя от кровати к кровати.

– Не понимаю, как ей это удалось, – пробормотал он.

– Сэр?

Он вскинул глаза и увидел Тайрера с бледным лицом, недоуменно уставившегося на него. Он совсем забыл о нем.

– Я просто вспомнил Леди с Лампой, – объяснил он, говоря это машинально, чтобы успокоиться, но не давая разговору мешать его сосредоточенной работе над рассеченными мышцами и поврежденными венами. – Флоренс Найтингейл. Она приехала в Крым всего с тридцатью восемью сестрами милосердия и за четыре месяца снизила смертность с сорока человек из каждой сотни до примерно двух.

Тайрер знал эти цифры, их знал любой англичанин, знал и с гордостью понимал, что эта женщина была ни больше ни меньше как основоположницей современной профессии ухода за больными.

– Какой она была… я имею в виду как человек?

– Сущей мегерой, если ты не поддерживал чистоту и не выполнял ее распоряжений. В остальном она была святой – в самом христианском смысле этого слова. Она родилась в Италии, во Флоренции, – отсюда и ее имя, – хотя была англичанкой до мозга костей.

– Да. – Тайрер почувствовал теплоту, звучавшую в голосе хирурга. – Это чудесно. Просто замечательно. Вы хорошо ее знали?

Глаза Бебкотта ни на миг не отрывались от раны и от его мудрых пальцев, которые прошли вглубь и обнаружили, как он и опасался, перерезанную кишку. Незаметно для самого себя он чертыхнулся. Осторожно начал искать второй конец. Зловоние усилилось.

– Вы упоминали голландский. Знаете, почему некоторые японцы говорят на этом языке?

Сделав над собой чудовищное усилие, Тайрер оторвал взгляд от пальцев доктора и постарался сжать ноздри. Он вновь почувствовал неудержимый позыв к рвоте.

– Нет, сэр.

Струан шевельнулся. Бебкотт тут же произнес:

– Дайте ему еще эфиру… вот, правильно, не прижимайте слишком сильно… хорошо. Молодчина. Как вы себя чувствуете?

– Ужасно.

– Ладно, это ничего. – Пальцы снова принялись за поиски, действуя словно сами по себе, помимо воли доктора. Потом замерли. Бережно они вытянули наружу второй конец перерезанной кишки. – Вымойте руки и подайте мне иглу, которая уже с ниткой, – вон там, на столе.

Тайрер подчинился.

– Хорошо. Спасибо. – Бебкотт начал шить. Очень умело и аккуратно. – Печень у него не пострадала, ушиблена немного, но порезов нет. Почка тоже в порядке. Итибан – по-японски это значит «очень хорошо». У меня есть несколько пациентов-японцев. В награду за свою работу я заставляю их учить меня словам и выражениям. Я могу помочь вам с учебой, если хотите.

– Я… это было бы замечательно – итибан. Извините, из меня такой плохой помощник.

– Вовсе нет. Я терпеть не могу заниматься этим в одиночку. Я… ну, мне делается страшно. Забавно, конечно, но это так. – На какое-то мгновение его пальцы заполнили собой всю комнату.

Тайрер посмотрел на лицо Струана – ни кровинки; всего час назад такое румяное и сильное, оно теперь вытянулось и стало зловещим; ресницы мелко подрагивали время от времени. Странно, подумал он, странно, каким невероятно голым Струан кажется сейчас. Два дня назад я даже не слышал его имени, а теперь мы связаны, как братья, теперь жизнь стала другой, она изменится для нас обоих, хотим мы этого или нет. И теперь я точно знаю, что он храбр, а я нет.

– Так вот, вы спрашивали о голландском, – произнес Бебкотт, едва слушая себя и целиком сосредоточившись на своей работе. – Примерно с тысяча шестьсот сорокового года единственным чужеземным народом, с которым японцы имели контакты, не считая китайцев, были голландцы. Всем остальным было запрещено высаживаться в Японии, особенно это касалось испанцев и португальцев. Японцы не любят католиков, потому что те вмешивались в их политику где-то в тысяча шестисотых годах. В легендах говорится, что был момент, когда вся Япония чуть было не сделалась католической. Вы слышали что-нибудь об этом?

– Нет, сэр.

– Так вот, голландцев терпели по причине того, что они никогда не привозили сюда миссионеров, просто хотели торговать. – Он замолчал на мгновение, но его пальцы все так же продолжали накладывать маленькие аккуратные стежки. Потом его звучный голос снова загремел в маленькой комнате: – Поэтому нескольким голландцам, только мужчинам, никаких женщин, разрешили остаться, связав по рукам и ногам самыми жесткими ограничениями, и поселили их всех на созданном человеческими руками острове площадью три акра в бухте Нагасаки, который назывался Десима. Голландцы подчинялись любому закону, который вводили японцы, и приучились падать ниц перед кем нужно – изрядно тем временем богатея. Они привозили книги, когда им это разрешали, торговали, когда им это разрешали, и осуществляли торговлю с Китаем, которая всегда имела для Японии важнейшее значение – китайские шелка и серебро шли в обмен на золото, бумагу, лак, палочки для еды… вы, кстати, знаете, что это такое?

– Да, сэр. Я три месяца прожил в Пекине.

– Ах да, извините, я забыл. Ладно. Если верить голландским дневникам начала семнадцатого века, первый из сёгунов династии Торанага – сёгун для них то же самое, что для нас император, – решил, что иностранное влияние противоречит интересам Японии, поэтому он наглухо закрыл страну и объявил, что отныне японцы не имеют права строить морские суда или покидать родные берега – любой, кто это делал, уже не мог вернуться назад, а если возвращался, его должны были тут же убить. Этот закон до сих пор в силе. – Его пальцы вдруг замерли, потому что тонкая нить оборвалась на очередном стежке. Он выругался. – Подайте мне другую иглу. Нигде не могу раздобыть приличного кетгута[4], хотя шелк здесь хороший. Попробуйте вдеть мне еще одну нить, только сначала вымойте руки, а потом вымойте их еще раз, когда закончите. Спасибо.

Тайрер был рад заняться чем-нибудь и отвернулся, но пальцы плохо его слушались. К горлу опять подкатывала тошнота, в голове стучал тяжелый молот.

– Вы говорили что-то… про голландцев.

– Ах да, ну так вот. Мало-помалу, с большой осторожностью голландцы и японцы начали учиться друг у друга, хотя голландцам официально запрещалось учить японский язык. Десять лет назад бакуфу открыло школу, где японских детей учат голландскому…

Оба мужчины одновременно услышали топот бегущих ног. Торопливый стук в дверь. Покрытый потом сержант-гренадер стоял на пороге, приученный никогда не входить в помещение во время операции.

– Прошу прощения, что прерываю вас, сэр, но по дороге к нам топают четыре этих вонючих пенька. Похоже на депутацию. Все они самураи, все четверо.

Доктор продолжал шить.