– Он передумал. А Гонконг – та же деревня, в Гонконге нет секретов, Анжелика, ни там, ни здесь ничего нельзя утаить. Сегодня я получил послание с нарочным из Гонконга, от одного из деловых партнеров. От него я узнал детали – он был в то время в Макао и видел всю катастрофу своими глазами. – В голосе его слышалась дружеская озабоченность, таким и должен был быть голос друга, но говорил он только половину правды. – Он и я… Мы… Нам принадлежат некоторые из векселей вашего отца, он брал у нас деньги в прошлом году и до сих пор не вернул.
Новый страх пронзил ее.
– Разве… мой отец не платит по векселям?
– Н-нет, боюсь, что нет.
С болью в сердце она думала о письме своей тетушки и теперь знала точно, что деньги, которыми ссудил ее дядя, тоже не были возвращены, и он сейчас в тюрьме, потому что… «Возможно, он попал в тюрьму из-за меня, – хотелось закричать ей. Она отчаянно пыталась держать себя в руках, молясь, чтобы все это оказалось сном. – О боже, о боже, что же мне делать?»
– Я хочу, чтобы вы знали, если я могу помочь, пожалуйста, только скажите мне.
Ее голос вдруг стал пронзительным:
– Помочь мне? Вы растоптали мой покой, если то, что вы говорите, правда. Помочь мне? Зачем вы рассказали мне все это именно сейчас, зачем, зачем, зачем, когда я была так счастлива?
– Лучше, если вы узнаете об этом прямо сейчас. И лучше от меня, чем от врага.
Ее лицо перекосилось.
– Врага, какого врага? С какой стати у меня должны быть враги? Я никому ничего не сделала, ничего, ничего, ниче…
Слезы хлынули у нее из глаз. Не в силах сдержаться, он на мгновение сочувственно обнял ее, потом положил руки ей на плечи и встряхнул.
– Прекратите! – произнес он с напускной резкостью. – Ради бога, прекратите, неужели вы не видите, что я хочу помочь вам!
По другой стороне улицы к ним приближалось несколько мужчин, но он заметил, что все они шатаются и заняты только собой. Больше поблизости не было никого, только далеко позади них люди все так же спешили в клуб; тень здания прятала их от посторонних глаз. Он снова встряхнул ее, и она простонала:
– Вы делаете мне больно! – Но слезы прекратились, и она пришла в себя.
Отчасти пришла в себя, холодно подумал он; этот самый процесс повторялся для него уже, наверное, в сотый раз, различаясь всегда лишь степенью жестокости и искажения правды в отношении других невинных душ, которых ему нужно было использовать ради возвеличения Франции, – и при этом насколько легче было иметь дело с мужчинами, чем с женщинами. Мужчин ты просто пинал промеж ног, или обещал отрезать то, что там болтается, или втыкал иголки… Но вот женщины! Отвратительное это дело – обращаться с женщинами подобным образом.
– Вы окружены врагами, Анжелика. Столько людей не хотят, чтобы вы вышли замуж за Струана, его мать будет препятствовать этому всеми доступными ей…
– Я никогда не говорила, что мы собираемся пожениться. Это… это слухи, слухи, ничего больше!
– Merde! Конечно это правда! Он ведь уже сделал вам предложение, не так ли? – Он снова потряс ее, его пальцы сжимали ее плечи, как стальные скобы. – Не так ли?
– Мне больно, Андре… Да, да, он сделал мне предложение.
Он протянул ей платок, сразу смягчившись:
– Вот, вытрите глаза, у нас мало времени.
Она смиренно подчинилась, опять начала плакать, потом одернула себя:
– Почему вы такой ужасны-ы-ый?
– Я единственный настоящий друг, который у вас здесь есть, я целиком на вашей стороне, готов помочь, единственный верный друг, которому вы можете доверять, – я ваш единственный настоящий друг, клянусь вам, только я один могу вам помочь. – Обычно он с жаром добавлял «клянусь Господом Богом», но сейчас решил, что она уже крепко сидит на крючке, и оставил это на потом. – Лучше вам выслушать всю правду, пока никто об этом не знает. Теперь у вас есть время, чтобы подготовиться. Эта новость прибудет сюда не раньше чем через неделю; у вас есть время сделать вашу помолвку торжественной и официальной.
– Что?
– Струан ведь джентльмен, не так ли? – Ему потребовалось сделать над собой усилие, чтобы произнести это без издевки. – Английский… виноват, шотландский – в общем, британский джентльмен. Разве они не считают себя с гордостью людьми слова? А? Как только о помолвке будет объявлено официально, он уже не сможет взять свое слово назад, окажетесь вы нищей или нет, – что бы ни сделал там ваш отец и что бы ни говорила его мать.
«Я знаю, я знаю! – хотелось кричать ей. – Но я женщина, и я должна ждать, я ждала, и вот теперь стало слишком поздно. Или нет? О Пресвятая Богородица, помоги мне!»
– Я не… я не думаю, что Малкольм станет винить меня за моего отца или… или слушать свою мать.
– Боюсь, ему придется ее слушаться, Анжелика. Вы забыли, что Малкольм Струан тоже несовершеннолетний, каким бы большим тайпаном он ни был? Двадцать один ему исполнится только в мае будущего года. До тех пор она может налагать на него всевозможные юридические ограничения. По английскому закону она даже может объявить помолвку недействительной. – Он не был полностью в этом уверен, но это казалось ему разумным и было правдой в отношении французского закона. – Она может давить и на вас. Возможно, даже подаст на вас в суд, – добавил он с печальным лицом. – Струаны очень могущественны в Азии, это почти что их родовое владение. Она вполне смогла бы добиться, чтобы вас вызвали в суд, а вы знаете, что люди говорят о судьях, любых судьях, а? Она могла бы сделать так, что вас приволокут к магистрату и обвинят в том, что вы кокетка, обманщица, просто нацелившаяся на его деньги, а то еще в чем-нибудь и похуже. Она могла бы нарисовать перед судьей очень неприглядную картину: ваш отец – игрок и пьяница, к тому же банкрот, ваш дядя сидит в долговой яме, сами вы – без гроша, искательница приключений; а вы слушали бы ее со скамьи подсудимых, не имея возможности защититься.
На ее лице появилось затравленное выражение.
– Откуда вы узнали про дядю Мишеля? Кто вы?
– Никакого фокуса тут нет, Анжелика, – небрежно ответил он. – Сколько французских граждан живет в Азии? Не много, второй такой, как вы, вообще нет, а люди любят сплетничать. Что до меня, то я Андре Понсен, китайский торговец, японский торговец. Меня вам нечего бояться. Мне от вас не нужно ничего, кроме дружбы и доверия, и я хочу вам помочь.
– Как? Мне ничто не поможет.
– Нет, это не так, – мягко возразил он, внимательно наблюдая за ней. – Вы ведь любите его, не правда ли? Дай вам шанс, вы были бы лучшей женой, какую может пожелать себе мужчина, разве нет?
– Да, да, конечно…
– Тогда подтолкните его, очаруйте, убедите его – любым способом, каким сможете, – официально объявить о вашей помолвке. Возможно, я смогу подсказать вам что-нибудь, направить вас. – Теперь наконец он видел, что она по-настоящему слушает его, действительно его понимает. Мягко он нанес свой coup de gr?ce[20 - Последний удар, которым рыцарь в поединке добивал противника, чтобы избавить его от мучений (фр.).]. – Мудрая женщина, а вы мудры столь же, сколь и прекрасны, вышла бы замуж быстро. Очень быстро.
Струан читал, масляная лампа на столике у кровати давала достаточно света, дверь в ее комнату была приоткрыта. Его постель была удобной, и он с головой ушел в книгу. Его шелковая ночная рубашка подчеркивала цвет его глаз, лицо все еще оставалось бледным и худым, даже тени былой силы не было в нем. На столике рядом с лампой стоял снотворный настой, тут же лежали его трубка, табак и спички, стоял еще один стакан – с водой, в которую добавили немного виски.
– Это пойдет вам на пользу, Малкольм, – сказал ему Бебкотт. – Лучшего лекарства на ночь для вас сейчас не найти, только разбавляйте побольше. Это лучше, чем опиумная вытяжка.
– Без нее я не могу уснуть всю ночь и чувствую себя ужасно.
– Сегодня уже семнадцатый день после ранения, Малкольм, вам пора остановиться. Остановиться по-настоящему. Плохо, если для сна вам будет необходимо лекарство. Лучше всего прекратить принимать его навсегда.
– Я уже пробовал сделать это раньше, и ничего не получилось. Я брошу его пить через день или два…
В комнате было тихо и уютно, тяжелые занавеси на окнах были задернуты на ночь, мирно тикали красивые швейцарские часы. Время близилось к часу ночи. Книгу «Убийства на улице Морг» Эдгара Аллана По сегодня утром ему принес почитать Дмитрий.
Струан был так поглощен своей книгой, что не слышал, как входная дверь в ее комнату открылась и закрылась, не слышал, как она на цыпочках прошла через комнату, не видел, как она на мгновение заглянула к нему, потом исчезла. Через секунду раздался едва слышный щелчок – закрылась дверь ее спальни.
Он поднял глаза, напряженно вслушиваясь. Уходя, она сказала, что заглянет к нему, но, если он будет спать, будить его не станет. Или, если она слишком устанет, отправится прямиком в постель, тихо как мышка, и увидится с ним утром.
Книга лежала у него на коленях. С усилием он сел прямо и свесил ноги через край кровати. Это он еще мог вынести. Но не встать. Встать ему пока было все так же не под силу. Сердце тяжело стучало в висках; он почувствовал тошноту и лег. И все же немного лучше, чем вчера. «Нужно пытаться, что бы ни говорил Бебкотт, – угрюмо сказал он себе, потирая живот. – Завтра попробую снова, три раза. Может быть, оно и к лучшему, что я не могу встать. Я бы захотел быть с ней. Господи, помоги мне, я бы не смог без этого».
Когда боль немного улеглась, он опять взялся за чтение, радуясь, что книга у него под рукой, но теперь она уже не так занимала его, мысли разбредались, и его разум принялся смешивать прочитанный рассказ с картинами, в которых ее готовились вот-вот убить, кругом какие-то трупы, он бросается, чтобы защитить ее, картины сменяют одна другую, становясь все более эротическими.
Через некоторое время он отложил книгу, отметив страницу закладкой, которую она ему подарила, закладкой из ее дневника. «Интересно, что она пишет в нем. Я знаю, она ведет записи так же регулярно, как и любой другой. Обо мне и о ней? О ней и обо мне?»
Теперь он чувствовал огромную усталость. Его рука потянулась к лампе, чтобы прикрутить фитиль, и остановилась. Маленькая рюмка со сном внутри манила. Его пальцы дрожали.
Бебкотт прав, это мне больше не нужно.
