История 3
– Прадед! – дернул я прадеда за страшную бороду. – Хватит сидеть с закрытыми глазами и посапывать, давай рассказывай, зачем кержаки под Уфу перебрались, а то на улице дождик и делать совершенно нечего.
– А? – приоткрыл Константин Иванович глаза. – Егорка? А я думал, ты мне снишься. Ну, лезь на коленку. Дело было так. Задумали горюхинцы из Подкатиловки двинуть куда-нибудь, потому что ну какое житье с этими полоумными Хлестаковыми? А поблизости только Белебей, не намного больший Подкатиловки, и за сто верст от него портовый город Уфа, на пяти реках стоящий.
– Откуда столько рек, прадедушка? – как обычно, выражаю скепсис.
– И чему вас в детском саду учат? – качает головой прадед. – Загибай пальцы: Белая, Уфимка, Дема, Сутолока, Шугуровка.
– Вона как!
– Вот и задумались мы тогда о переезде, и, может, до сих пор бы думали крепким кержацким умом, но случилось молодой жене Ивана Александровича Хлестакова Марье Антоновне рожать. А хоть была она вся в своего папашу, Антона Антоновича Сквозник-Дмухановского, бабой ширококостной да в бедрах несоразмерной, все равно решили Хлестаковы на всякий случай вызвать уфимского акушера Беляева, человека очень своим ремеслом увлеченного, слава о мастерстве которого простиралась до самой нашей Подкатиловки.
– Разумное решение, – одобряю Хлестаковых и плету в прадедовской бороде тонкую косичку. – И что акушер, неужто заодно и горюхинцам помог?
– Ты, Егорка, словно таракан на сковородке. Ты не спеши, дальше слушай. Надо сказать, что Беляев и сам был недавно женат, а жена, ввиду специфики профессии мужа, очень ревновала его к пациенткам и потому всюду своего мужа сопровождала. Так и оказалась в нашей деревне чета Беляевых. Марья Антоновна к их приезду благополучно опросталась очень шустрым и веселым мальчиком, который, как уверяют свидетели, по семейной традиции взял и тут же соврал. Но бог с этими Хлестаковыми, не об них наше шежере. Во время праздничного ужина в честь вышесказанного старосте нашей общины Трифону удалось переговорить с супругой Беляева. Женщина она была очень молодая, но необычайно начитанная, поэтому верила во все мистическое, потустороннее, нетрадиционное, и ничего удивительного, что она с легкостью вняла истине нашей единственно верной веры – аввакумовской. Пообещала Трифону, одним словом, похлопотать перед большим начальством, чтобы нас поближе к Уфе перевели, чтобы сподручнее было проводить время в благостных молитвах да постах очищающих.
– И что, перед самим губернатором за нас слово молвила? – расплетаю косичку в бороде деда.
– Губернатором! – усмехается Константин Иванович, вытягивая свою бороду из моих рук. – Бери выше! Ладно, трапезничать пора. День сегодня постный, манной каши для тебя у меня нет, поэтому дуй домой, потом как-нибудь дорасскажу.
История 4
Настроение у меня было приподнятое, я только что поколотил Саньку Шеклейна из тридцать второй квартиры за то, что тот обидно обзывался и беспрерывно дразнился. Уверен, Санька надолго запомнил мою взбучку, а может, и до сих пор помнит. Нет, впоследствии в Израиль он не уехал – в тюрьму сел. Наверное, и сейчас сидит, детство наше беззаботное вспоминает. Хотя куда это я? Настроение у меня было приподнятое…
– Прадеда! Прабаба! – кричу громогласно. – Здрасьте, я к вам в гости пришел!
– Тише, Юрочка, тише, – Татьяна Александровна меня успокаивает.
– Чего орешь, Егорка? – Константин Иванович осаживает.
Осаживать-то осаживает, а сам слезинку платочком вытирает.
– Кто тебя, прадедуля, обидел, отчего плачешь? – опешил я и на шепот перешел.
– Вот приболел, а эти изверги мне укол унизительный сделали, словно мальчишке вроде тебя.
– Что, в первый раз за девяносто девять лет?!
– В первый, – опять Константин Иванович платочек к глазу подносит.
Чтобы отвлечь патриарха рода от боли и унижения, перевожу разговор на старую тему:
– А кого все-таки попросила жена акушера Беляева, чтобы горюхинцев к Уфе поближе перевели?
– Кого-кого – царя!
– Да ну! – я аж подбородком повел, плечики приподнял. – Какого царя, прадедуля? В нашу губернию только Ленин к Крупской приезжал!
– А как же Александр Павлович? А?! – топнул ножкой Константин Иванович; хорошо, что я в этот раз на маленькой табуреточке сидел, а то бы слетел с коленки.
– Номер один, отцеубийца который? – ставлю сразу все на свои места.
– Да, грехов много было на нем… Но слушай. За год до смерти, осенью 1824 года задумал Александр I по России поездить, проведать, как народу живется. Много где побывал, весь Урал объездил и 28 сентября прибыл в Уфу.
– По старому или по новому стилю?
– А черт его знает! Тьфу, прости господи. Ты меня про стили не спрашивай, мы ваши петровские немецкие цифры не признаем! Хотя по старому, конечно, откуда тогда новому взяться? В общем, переехал он под колокольный звон понтонный мост, это там, где теперь все основные мосты у нас в Уфе висят, а в приготовленные палаты не пошел, увидал красивый дом атамана Патранина – и прямо к нему в гости. Чаю попил, жене атамана перстень бриллиантовый, а дочерям бриллиантовые фермуары подарил, это бессмысленные женские застежки такие. И на молебен в Смоленский собор, его потом в 1956 году Никита Хрущев взорвал и каменный меч, протыкающий небо, поставил.
– Какой-то ты, прадедуля, неполиткорректный, – делаю обоснованное замечание.
– Вот клоп неуемный! Тогда вообще ничего рассказывать не буду! – возмущается Константин Иванович и продолжает: – Ну а потом, как водится, – бал губернаторский. И вот на этом самом балу и решилась наша кержацкая судьба! Видных людей тогда в Уфе, не то что нынче, проживало немного – позвали и чету Беляевых. А Беляева, как я уже говорил, женщина была очень молодая, оттого очень смелая, если не сказать большего. Взяла она и пригласила императора на танец! Александр не отказал, протанцевал с женой акушера положенную мазурку или кадриль какую, потом, конечно, губернатору выговор сделал, но важно другое. Беляева во время танца успела-таки царю про нас, кержаков, словечко сказать! И внял Александр Первый просьбе! И ознакомился с ней, как и с другими просьбами и со ста двадцатью восемью жалобами башкир на притеснение. Не знаю, что у других вышло, а наше ходатайство удовлетворил, и переехали мы в деревню Воскобойниково Дмитриевской волости Уфимского уезда.
– Неужто минутного щебетания Беляевой хватило на такое грандиозное событие?
– Дело, думаю, в другом. Как я уже говорил, грешен был очень Александр, терзался он: как душу свою спасти? А кто ему мог помочь, как не истинно верующие? Сдается мне, встретился он тайно с нашим старостой Трифоном, а может, еще с кем из самых авторитетных, побеседовал с ними – и не только их жизнь, но и свою переменил кардинально! Ведь всего спустя год, 19 ноября 1825 года, в Таганроге совершенно здоровый Александр вдруг заболел и в одну ночь помер. В ту же ночь умер в Таганроге унтер-офицер третьей роты Семеновского полка Струменский, прозванный за отдаленное сходство с императором «Александром II». Почему-то Александра Первого похоронили в закрытом гробу; те же, кто императора в этот гроб клал, с ужасом отмечали, как смерть изуродовала его до неузнаваемости. А спустя одиннадцать лет, в 1836 году, под Томском поселился пришедший неведомо откуда божий человек старец Федор Кузьмич и прожил там в благочестии до 20 января 1864 года. Был этот старец вылитый Александр, одного с ним возраста, даже сутулился так же. К тому же безродный калика перехожий был образован не по статусу, языками иностранными владел и, что очень важно, несмотря на набожность, никогда не говел, а в ответ на упреки архиерея говаривал так: «Если бы я на исповеди не сказал про себя правды, небо удивилось бы; если же бы я сказал, кто я, удивилась бы земля». Смекаешь, кто это был на самом-то деле? – шепотом спрашивает Константин Иванович.
– Смекаю, – шепотом отвечаю и тут же вопрос пытаюсь задать: – А как же?..
Но Константин Иванович увлечено продолжает шептать:
– Не зря же последний российский император Николай Второй Владимира Галактионовича Короленку под суд отдал в 1912 году за то, что тот опубликовал в своем «Русском богатстве» незаконченные «Посмертные записки старца Федора Кузмича», сочиненные Толстым. Эх, а допиши Лев Николаевич эти записки, мир бы узнал всю правду, в том числе и где сошедший с престола Александр пребывал до 1836 года!
– И где же? – таращу глаза на прадеда.
– А тут, у нас под Уфой, и жил с кержаками! Теперь на месте этого домика стоит затонская школа номер четыре, до сих пор, значит, кто-то на намоленном месте уму-разуму набирается!
– И что же, все это мы, горюхинцы?! Это ж надо было так в истории Российской империи поучаствовать! – привстаю с табуреточки и приосаниваюсь.
– Ну, не знаю, может быть, и совпадения какие есть, хотя… – Константин Иванович тоже приосанивается.
Татьяна Александровна тихо вздыхает.
– Юрка! – зовет меня с улицы первый хулиган нашего двора Сережка, с которым мы договорились на чердак слазить.
– Кто это? – спрашивает прадед.
– Сережка Богомолов из второго подъезда гулять зовет.
– Ну, иди поиграйся с ним, мальчик, видно, хороший, плохих с такими фамилиями не бывает, – Константин Иванович смотрит на носовой платочек в руке и не может вспомнить, для чего он ему.
История 5
– Ваши? – слесарь ЖЭУ № 157 Непролейстакан держал за шиворот Сережку Богомолова и Ренатку Кинзекеева, а меня подпинывал под зад коленом.
– Тот, что посередине, наш, остальных не знаю, – признал меня Константин Иванович и вопросительно взглянул на Непролейстакана.
– Удумали по пожарной лестнице на чердак залезть – винтики-шпунтики! Туды их растуды! Ладно, со своим шурупом сами разбирайтесь, а этих я дальше на опознание поведу, чтобы им родители тоже правильную резьбу нарезали! – слесарь оставил меня перед прадедом, а товарищей моих поволок на экзекуцию по месту жительства.
