Возьми меня с собой

3

Иван Степанович Скворцов оказался вовсе не таким, как нарисовала его Лера в своем воображении. Со слов Светки она представляла себе мрачного, угрюмого старикана с лысым черепом и волосатыми ноздрями, нечто среднее между Кощеем Бессмертным и Фредди Крюгером. Однако в постели, укрывшись ветхим больничным одеялом почти до подбородка, лежало крошечное, легкое, как былинка, существо. Ноги едва достигали до середины кровати, голова, окаймленная седыми пушистыми волосами, напоминала венчик одуванчика.

С подушки на Леру придирчиво и одновременно жалобно смотрели два блекло-серых слезящихся глаза. У нее даже дыхание перехватило – стало совестно за Светкины слова. И как такой божий одуванчик может сесть к ней на шею? В чем только душа держится!

Однако через мгновение Лере стало ясно, что Светка не кривила душой и не преувеличивала, говоря, что Скворцов – самый противный и приставучий из всех ее больных. Едва Лера присела на стул возле кровати и раскрыла историю болезни, дед тут же подал голос, да какой – неожиданно пронзительный, звучный для такого тщедушного тельца и невероятно визгливый.

– Издеваются! – вещал старик. – То одна еле ползала, брюхом своим всю морду мне изъездила, так теперь и вовсе девчонку сопливую прислали. Тебе сколько лет, дочка? Ты людей-то лечила когда аль нет?

– Успокойтесь, Иван Степанович, – улыбнулась Лера. – Лет достаточно, у меня уже дочка скоро в школу пойдет. И людей я лечила, так что не волнуйтесь, справлюсь.

– Справишься, как же! – прошипел дед. – На тот свет меня в два счета справишь! – Он со злостью и тоской погрозил сухим, костлявым кулачком. – Засадили меня сюда, ироды, воронье поганое!

– Это кто же ироды и воронье? – изумилась Лера. – Врачи, что ли?

– Опекуны его, – вмешался в разговор парень, лежащий на соседней койке. – Он ведь недееспособный. Вот и нашлись какие-то дальние родственники, подсуетились и оформили опеку.

– Ага, опеку! – визгливо подхватил Скворцов. – Им бы имущество мое опекать, а сам я чтоб сдох побыстрее. Говорил: не желаю в больницу, и все тут. Разве ж они слушают? Упекли, точно в тюрьму! – Он сокрушенно махнул рукой и еще глубже натянул одеяло.

– Ты, дед, ерунду-то не городи, – улыбнулся парень. – Тебя сюда каким привезли, забыл? А я помню, как ты все ночи напролет хрипел, еле откачали. Остался бы дома, тут тебе и крышка.

– Между прочим, ваш сосед правильно говорит, – подтвердила Лера, внимательно изучая карту. – Вот Светлана Алексеевна пишет, что у вас один за другим было четыре тяжелых приступа. Это месяц назад. А сейчас посмотрите, как вы хорошо дышите! И давление неплохое для вашего возраста, а было двести на сто сорок.

– Ты мне зубы не заговаривай, – не унимался дед. – Лучше скажи, прочитал главврач мою жалобу? Ту, что я ему на прошлой неделе послал?

– Не знаю, – пожала плечами Лера. – А на что конкретно вы жаловались?

– Да брось, Степаныч, – обратился к деду парень. – Чего ты пристал, видишь, человек новый, еще только осматривается. Это он так, с тоски, – пояснил он Лере. – Родственники эти его сюда положили, а появляться не думают. Хоть бы кило яблок деду принесли, и того не дождешься. Вот он и буянит от обиды.

– С родственниками вашими, Иван Степанович, я поговорю, – твердо пообещала Лера. – Выясню, в чем дело. Может, у них что-нибудь случилось, есть какая-то веская причина, по которой они не могут вас навестить. А жалобы главврачу писать не стоит. Лучше скажите мне, чем вы недовольны.

– Уколы Настька больно делает, – заскрипел дед. – Вся задница в шишках, не знаю, на который бок повернуться.

– Я попрошу, и уколы вам будет делать Наталья Макаровна. Что еще?

– Каша по утрам надоела. Одна овсянка на воде второй месяц.

– Хорошо, я попробую договориться на кухне, иногда будут делать для вас омлет.

– Душно!

– Проветрим.

Скворцов на секунду запнулся, затем раскрыл было рот, чтобы продолжать свой список, но тут его сосед весело рассмеялся:

– Хватит уже, дед! Совесть поимей. Нашел себе золотую рыбку желания исполнять. Будь доволен, что тебе омлет вместо овсянки принесут.

– А ты, Дрюня, зря лыбишься, – огрызнулся Скворцов. – Я, может, за всю-то жизнь заработал право, чтобы ко мне золотая рыбка приплыла. Хоть три желания исполнила, да какое там – одно! – Он неожиданно скис, несколько раз часто моргнул и проговорил тише: – Хреново на старости лет вот так, одному, в казенной постели.

– Хреново, – согласилась Лера. – А вы поправляйтесь, мы вас и выпишем. Домой пойдете, сами себе будете покупать и яблоки, и все что хотите.

– Твоими бы устами, дочка, да мед пить, – устало пробормотал Скворцов.

Видно было, что запал у него кончился, Лерина сговорчивость обезоружила его. «Кажется, своими скандалами он просто пытается подбодрить самого себя, – подумала Лера. – Дескать, пока ругаюсь, требую, кричу, значит, не умер, есть еще силы, порох. А пороха-то, видать, мало».

– Значит, договорились, – мягко проговорила она. – С этого дня Матюшина вам больше уколы делать не будет, пусть на других тренируется. А после обхода я пошлю санитарку, она здесь проветрит. – Лера отложила в сторону дедову карту и глянула на парня: – Ну а вы как себя чувствуете?

– Нормально, – спокойно ответил тот, пожав плечами, – не жалуюсь.

Лицо у него было утомленным и почти бескровным, под глазами обозначились желтоватые тени, но сами глаза были удивительно яркого, насыщенного голубого цвета: как летнее небо или полевые незабудки. Лера поневоле не сразу оторвала от них взгляд.

За всю свою жизнь она видела такие красивые глаза только у одного человека – маминой двоюродной сестры, тети Ксении. Ксения была моложе матери на пятнадцать лет, и за ней в их родном городе бегали толпы поклонников, несмотря на то, что она была замужем и имела двоих детей. Лера отчетливо помнила, как возмущалась строгая, суровая мать.

– Ишь, распустила хвост! – ворчала она, наблюдая из окна, как двадцатилетняя Ксения кокетничает у забора с очередным кавалером. – И чего они в ней нашли! Красоты-то – одни фишки лупоглазые, а так – ни кожи ни рожи.

Сейчас, глядя на парня, Лера почему-то отчетливо вспомнила свою юную тетку. Сто лет прошло, как они не виделись. Лера в семнадцать уехала в Москву поступать в медицинский, а Ксения вскоре неожиданно бросила пьяницу и драчуна мужа и подалась с детьми на Север, аж в Мурманск. С тех пор они общались лишь в редких письмах, а потом и вовсе перестали. Жаль. Хорошая была Ксения, немного шальная, но добрая, веселая…

Лера глянула в карту и не поверила своим глазам. Вчера они со Светкой обсудили одного лишь Скворцова, а про его соседа она позабыла спросить, решила, что сориентируется на месте. Она не сомневалась, что парень лечится в больнице от последствий пневмонии или гриппа, что ему тут еще делать, такому молодому? Однако в карте черным по белому, корявым, но уже ставшим привычным Светкиным почерком было написано, что больной Шаповалов Андрей Васильевич страдает хронической формой астмы и получает гормонотерапию.

Лера поспешно взглянула на год рождения – молодой-то какой, двадцати пяти нет! Она отложила историю болезни. Парень смотрел на нее по-прежнему спокойно, выжидающе, но уже без улыбки, и во взгляде его едва заметно сквозил холодок. Лера поняла: он опасается, как бы она не стала его жалеть. Видно, привык к реакции на свой диагноз.

– Значит, Андрей Васильевич, вы чувствуете себя хорошо и ни на что не жалуетесь, – уточнила она.

Парень кивнул.

Лера проверила у него пульс, измерила давление, долго, сосредоточенно выслушивала фонендоскопом дыхание, стараясь уловить астматические хрипы. Они были, но отдельные и довольно слабые.

– Ладно, – наконец сказала она, – Светлана Алексеевна постепенно уменьшала вам дозу препарата. Мы будем следовать ее путем – и постепенно дойдем до минимума. Голова не кружится?

– Нет. То есть иногда.

– Сердце не беспокоит?

Парень помотал головой.

– Точно? – строго переспросила Лера. – Или тоже иногда?

Ей уже стало ясно: парень из породы тех, кто будет терпеть до последнего, даже виду не подаст, что ему плохо. Вроде Ольги Савиновой, которая чуть не слиняла из больницы в полуобморочном состоянии. Только у Ольги это объяснялось волнением за детей, а Шаповалов не желал признаваться в своих недугах, видимо, из гордости.

– Да точно, точно. – Андрей улыбнулся, и взгляд его потеплел. – Сердце у меня здоровое. Просто мотор.

– Хорошо, что мотор, – серьезно проговорила Лера, вставая. – С вашей болезнью нужно здоровое сердце. Я пойду. Если что будет нужно, позовете.

– Обязательно. – Парень пристально глянул на нее глазами-незабудками, и под этим взглядом Лера вдруг почувствовала смущение.

За обедом она подсела к Светке, с аппетитом наворачивающей постный, жиденький столовский борщ.

– Ну, – с набитым ртом промычала та, – познакомилась со Скворцовым?

– Познакомилась, – усмехнулась Лера.

– И как?

– Да ничего. Ты меня напугала, я думала, будет хуже.

– Погоди, – пообещала Светка, придвигая тарелку с котлетой, – ты еще взвоешь, голову даю на отсечение. Главное – не слушай, чего он там плетет, осматривай, пиши назначения, и привет.

– Учту твой совет, – покладисто ответила Лера, помолчала для вида и спросила как бы невзначай: – А сосед Скворцова, Шаповалов, он что, правда такой тяжелый астматик?

– Дрюня? – ласково переспросила Светка. – Тяжелый. Хроническая астма, с детства, кажется. Жаль парня, ничего не скажешь. Его по «Скорой» привезли, с приступом. Сначала в реанимации лежал, а сейчас, видишь, совсем хороший стал. И дыхание нормализовалось, и анализы неплохие. Ты только его выписывать не спеши, пусть полежит. А то у него из родни никого.

– Почему никого? – испугалась Лера. – Погибли?

– Не знаю, он детдомовец в прошлом. Так и лежит, один да один, никто его не навещает, два сапога пара с дедушкой Скворцовым.

– Что ж, у него и девушки нет? – осторожно спросила Лера.

– Нужен он больно девушкам-то, без пяти минут инвалид, – отрезала Света. – Им бабки подавай в первую очередь, а чтобы их зарабатывать, здоровье иметь нужно. Лошадиное, как у моего Шурика, – утром на одной работе, вечером на другой, а в ночь – на дежурство.

Лера промолчала, но внутренне не согласилась. Как это, такой красивый парень – и девушкам не нужен! Да по одному его взгляду видно, что девчонки за ним стаями бегали. Вон, и ее чуть в краску не вогнал, даром что она не соплячка какая-нибудь, а взрослая женщина. А что касается денег – так ведь работал же Андрей кем-то до того, как попасть в больницу, стало быть, и зарабатывал. Откуда Светке знать сколько? Какое ей дело?

А ей, Лере, какое дело? Она вдруг спохватилась, что прошло уже больше часа, как закончился обход, а мысли в голове все еще о новом пациенте. Конечно, жалко его, так, как не жаль стариков: те все-таки успели жизнь прожить, прежде чем заболеть. Но, однако, жалость не повод, чтобы неотрывно думать о больном, да еще гадать, есть ли у него девушка.

Светлана давно поела и ушла, а Лера все сидела за столиком в опустевшей столовке. Ей вдруг стало одиноко и тоскливо, так, как ни разу не было за последние недели. Она жалеет их всех: и ворчливую бабку Егорову, и зловредного Степаныча, и Шаповалова. А кто пожалеет ее? Кажется, сегодня ровно семь месяцев, как ушел Илья. И все это время Лера одна-одинешенька, точно робот на батарейках: надо встать – встает, надо идти – идет. Ни одной слезинки не пролила. Ни одной! А как хочется зареветь в голос, завыть, уткнуться кому-нибудь в плечо и жаловаться, жаловаться на свою горькую, несправедливую жизнь!

Но кому об этом скажешь? Машке? Той еще тяжелей, чем матери. У Леры хоть работа есть, позволяющая на время забыться, отключиться. А у Машки – лишь ненавистный детский сад, где каждая минута тянется как час и очкастая Катерина Михайловна заставляет пить молоко с пенкой и есть винегрет на постном масле.

Нет, Машке ничего не скажешь. К тому же девочка до сих пор не подозревает, что отец их бросил. Она уверена, что папа просто улетел в длительную командировку, и все спрашивает, когда он приедет.

И Анне Лера не может поплакаться в жилетку. Та слез не признает – если совсем уж тошно, дымит, как паровоз, да травит непристойные анекдоты. Скажешь ей про одиночество, она и не поймет. И впрямь, в чем проблема? Вон сколько мужиков, любого только пальцем помани – и пожалуйста, не чувствуй себя одиноко. Еще, чего доброго, снова начнет Леру уговаривать, чтобы та не кочевряжилась и уступила шефу.

Остается лишь Настя. Она добрая, все выслушает. Но почему-то не хочется Лере обсуждать с ней свои дела. Может, та кажется ей слишком юной, неопытной, а может, Лера просто привыкла, что девчонка сама постоянно ревет у нее на плече. Неизвестно, сколько бы еще Лера просидела в столовой в своих невеселых раздумьях, если бы в дверях не показался Максимов. Едва заметив его, она поспешно поднялась и вышла, ощущая спиной его пристальный взгляд. Гнев на шефа перебил жалость к себе, и остаток дня Лера проработала в спокойном, даже веселом настроении.

4

За ужином Машка неожиданно оживилась. Сначала рассказала Лере смешную историю о том, как некий Коля Мухин принес в садик мамин мобильник, по ошибке захватив его вместо своего, игрушечного. Телефон мирно лежал у пацана в кармане штанов, но во время тихого часа вдруг затрезвонил на всю группу.

Прибежавшая на шум рассерженная Катерина Михайловна потребовала отключить игрушку, но не тут-то было. Коля тыкал во все кнопки, но проклятый аппарат если и замолкал, то на несколько секунд, а потом начинал сигналить заново. Наконец воспитательница выхватила мобильник из рук парня, но от волнения и злости нажала на «Yes» вместо «No», и из трубки на всю спальню отчетливо разнесся бас Колиного папы, на чем свет стоит ругавшего жену за то, что она так долго не отвечала на его звонки.

Тихий час, конечно, сразу закончился. Какой там сон, если все тринадцать человек хохочут в голос и даже суровая Катерина Михайловна держится за бока и вытирает навернувшиеся на глаза слезы!

Вечером сотовый благополучно вернули хозяйке, которая даже не заметила его отсутствия, думая, что телефон со вчерашнего дня спокойно лежит в ее сумочке. Колина мама была домохозяйкой, и, кроме мужа, на мобильный ей почти никто не звонил.

Вся эта история так развеселила Машку, что она долго и в ярких красках описывала ее Лере. Та сидела, внимательно слушая дочку, боясь спугнуть ее хорошее, радостное настроение, и понимающе кивала. Наконец, когда девочка закончила свой рассказ, Лера решилась и осторожно спросила:

– Машуня, тебе ведь уже нравится в садике? Смотри, ты привыкла, тебе весело, ты смеешься. Так?

– Не так. – Машка сразу помрачнела и насупила светлые круглые бровки. – Я все равно не хочу туда ходить.

– Но почему? – допытывалась Лера. – Из-за Катерины Михайловны? Видишь, она не такая уж строгая, просто вас много, и ей приходится нелегко…

– Не из-за нее, – перебила Машка. – Из-за Вовки Звончука.

– Господи, – опешила Лера. – Ну а он-то чем виноват?

– Ага, чем! – запальчиво проговорила девочка. – А что он лезет? То за косу дернет, то ножку подставит. А сегодня… – Машка округлила глаза и произнесла страшным шепотом: – Сегодня вообще полез целоваться! Представляешь?

– А ты что? – машинально поинтересовалась Лера.

– Я? – зловещим голосом переспросила Машка. – Я ему врезала так, что он отлетел. Будет теперь знать!

Лера в изумлении смотрела на дочь. И это ее она всю жизнь считала робкой, домашней, не приспособленной к коллективу и не умеющей за себя постоять? Или любого, даже самого мягкого человека можно вывести из себя и заставить действовать жестко и решительно?

Машка тем временем, выпустив пар, слегка успокоилась, заметила Лерино смущение и виновато проговорила:

– Я плохо сделала, да? Ты бы так не поступила?

Лера вспомнила сцену в кабинете у заведующего и невольно улыбнулась:

– Ты молодец. Я поступила бы точно так же. Одно дело – дергать за косички и подставлять ножки, но приставать с поцелуями – это уж слишком!

– Вот именно, – обрадованно подхватила Машка, не почувствовав в словах матери иронического подтекста. Она помолчала, раздумывая о чем-то своем, а потом тихонько спросила: – Мам! А папа скоро вернется?

– Скоро, Машенька, – с трудом выдавила Лера. – Подожди еще чуть-чуть.

– А мне кажется… – Машка подозрительно шмыгнула носом и отвернулась. – Мне иногда кажется, что он… вообще не вернется. – Последнюю фразу она произнесла совсем шепотом. Губы скривились, по щеке покатилась светлая одинокая слезинка. Машка быстро провела ладошкой по лицу.

– Что ты! – Лера обняла девочку, прижала к себе, поцеловала в теплую, сладко пахнущую макушку. – Он обязательно приедет. Скоро. И поведет тебя в зоопарк.

– В цирк, – поправила Машка. – Он обещал в цирк. А… – она замялась и напряглась, точно сжатая пружинка, – а почему Катерина Михайловна сказала, что он нас… бросил?

– Когда это она сказала? – Леру точно током дернуло, даже дышать стало больно. – Кому? Тебе?

– Елене Ивановне, – доверительно сообщила Маша. – Она вчера думала, что я сплю. А я не спала и все слышала. Катерина Михайловна сидела за столиком и говорила: «Девчонка отца все ждет, а его давно и след простыл. Зачем обманывать, уж сказала бы мамаша».

– Ты ошиблась, – твердо проговорила Лера. – Она вовсе не тебя имела в виду.

– А кого? – Машка с надеждой подняла глаза.

– Другую девочку. Совсем другую, ее нет в вашей группе.

– Она в соседней? – догадалась Машка.

– Вообще не в вашем садике. Про нее в газете писали, а Катерина Михайловна прочитала и решила рассказать Елене Ивановне. Ясно?

– Да. – Машка прерывисто вздохнула. – Ты можешь со мной немного посидеть, пока я буду засыпать?

– Конечно.

Лера вымыла дочку, уложила на кушетку, укрыла одеяльцем. Машка тут же повернулась на бок, лицом к ней, взяла Лерину ладонь в руки и старательно зажмурилась.

В этот вечер она долго не засыпала. Лежала с закрытыми глазами, вздыхала, ворочалась. Лера и сама чувствовала себя точно на сковородке. Вот ведь зараза, эта веснушчатая Катерина!

Будто для того ей все рассказали, чтобы она во время тихого часа молола своим длинным языком! Хоть бы потрудилась посмотреть, спит ли ребенок!

А может, она права, эта воспитательница? Хватит морочить Машке голову, пора рассказать ей правду. Через несколько месяцев девочке исполнится шесть – уже довольно взрослая для того, чтобы понять. Все равно до конца в красивую сказочку, придуманную Лерой, Машка больше не верит. Оттого и не засыпает, вертится с боку на бок.

В любом случае нужно еще раз поговорить с Ильей. К черту гордость! Надо позвонить ему, не дожидаясь, пока он соизволит сделать это сам, и поставить вопрос ребром. Пусть приходит к ребенку! А Машка должна знать, что Илья бросил не ее, а Леру, она осталась для него по-прежнему любимой и самой дорогой на свете.

Лера уже давно оттягивала этот неприятный разговор, предчувствуя, что ничего хорошего из него не выйдет. В самом деле, ну что она может? Алименты с отца суд имеет право взыскать, а обязать к общению с дочерью – нет.

Машка заснула, продолжая во сне сжимать руку матери, а Лера просидела полночи без сна, но так и не нашла решения. В конце концов она решила выждать еще чуть-чуть, надеясь, что Илья все-таки усовестится и объявится сам. Это была страусиная политика, и Лера прекрасно понимала, что просто прячет голову в песок. Но слишком многое навалилось на нее в последнее время, чтобы со всем справиться достойно. С такими мыслями она и заснула на исходе ночи, когда до начала рабочего дня оставалось всего два с половиной часа.

5

Лера честно постаралась выполнить все обещания, данные Скворцову: уговорила Наталью самолично делать ему уколы вместо Насти, чем несказанно обидела последнюю, договорилась, правда, не без скандала, на кухне о том, чтобы иногда кашу деду заменяли на что-нибудь более удобоваримое. Кроме того, она теперь тщательно следила за тем, чтобы санитарки Галя и Надюша регулярно открывали в палате форточку – раньше они делали это далеко не всегда, хоть это и входило в их обязанности.

Единственное, чего не удалось сделать Лере, – поговорить с родственниками старика. Они в больнице так и не появлялись, Светка их координат не знала, а Максимов на просьбу Леры дать телефон опекунов Скворцова ответил неожиданно резким отказом.

Сам же дед чувствовал себя сносно и, хотя продолжал ворчать, во время утренних обходов стал более покладистым и сговорчивым. Особенно обрадовал его принесенный вместо овсянки омлет. Он долго придирчиво разглядывал желтоватую массу, лежащую на тарелке, затем осторожно подцепил кусочек вилкой и отправил в беззубый рот. Прожевал, замер на несколько секунд, точно прислушиваясь к тому, как пища улеглась в желудке, и стал есть дальше, поспешно, жадно, причмокивая и разбрызгивая слюну.

Лера наблюдала за ним с улыбкой, стоя у двери в палату, и, к своему удивлению, не чувствовала никакой брезгливости – лишь нечто сродни умилению. Так когда-то с радостным интересом она смотрела, как полугодовалая Машка, захлебываясь и пачкаясь, ест свою первую кашку.

– Дед, ты прямо как ребенок, – с незлой насмешкой произнес Андрей, точно прочитав Лерины мысли.

Степаныч ничего не ответил. Он доел омлет до конца, вытер тарелку корочкой хлеба и, довольный, отвалился на подушку.

Андрей искоса взглянул на Леру, а потом полез в тумбочку, достал оттуда блокнот и принялся водить в нем карандашом.

За этим занятием Лера часто заставала его, когда заходила в палату. Поначалу она думала, что Андрей со скуки ведет нечто вроде дневника, и даже попыталась предложить ему ручку вместо карандаша, чтобы удобнее было писать. Но Шаповалов только усмехнулся и от ручки отказался, а блокнот тщательно прикрывал всякий раз, когда Лера приближалась к его кровати.

Парень явно шел на поправку. Лера методично, день за днем уменьшала дозу гормона и с удовлетворением отмечала, что астматические хрипы при прослушивании становятся все менее заметными, а сердце пациента работает исправно, действительно, как хороший мотор.

Он по-прежнему предпочитал ни на что не жаловаться, так что Лере иногда буквально клещами приходилось вытягивать из него правду о самочувствии. Вообще, с Лерой Андрей был немногословен, даже, можно сказать, молчалив. Ответит на ее вопросы, а сам не скажет ничего.

Леру это слегка задевало. Она уже знала, что Шаповалов, или Дрюня, как все его называли в отделении, любимец персонала. Его обожали и санитарки, и сестры, и даже стервозная, лишенная всяких сантиментов Светка – именно за легкий, неунывающий характер, умение поддержать любой разговор, рассмешить. Часто, войдя в восьмую палату, Лера и сама становилась свидетельницей оживленного, веселого спора между Дрюней и Степанычем, причем оба за словом в карман не лезли, особенно первый. Ругались, острили, поддевали друг друга, хохотали.

Однако ж, едва завидев Леру, Андрей умолкал, становился серьезным и даже замкнутым, снова тянулся к своему блокноту. Получалось, что она для него так и осталась чужой, не внушающей доверия, и это было обидно.

…Спустя неделю Светку наконец проводили в декрет. Ее уход неожиданно сильно осложнил Лерину жизнь. Прежде Светлана невольно являлась буфером между ней и Максимовым. Именно к ней Лера обращалась за помощью, если возникали вопросы, перед ней она отчитывалась за свои действия и назначения.

Светлана бывала груба и категорична, но ее недостатки казались конфеткой в сравнении с тем, что творилось теперь. Лере пришлось напрямую общаться с заведующим. Он же вел себя совсем не так, как в первые дни знакомства, полностью подтверждая прогнозы Анны: «Откажешь – получишь кучу проблем».