Откройте принцу дверь!

Большая работа, но хорошие деньги.

Она будет вполне обеспечена до конца жизни и наконец-то сможет выйти на покой.

А что? Поселиться в Ринконе навсегда, выходить в море не для прикрытия, а только для рыбной ловли, для прогулок по маленьким безлюдным островкам… в конце концов, что может быть лучше этих скалистых берегов, этого бирюзового моря?

Неподалеку от Ринкона продается чудесный дом на самом краю обрыва, с белым круглым балконом, нависающим прямо над волнами… надо будет прицениться.

Женщина спрятала записку и отправилась обратно. Поднявшись на борт лодки, сказала Пабло, что пора возвращаться.

Перед порталом кафедрального собора Малаги, который местные жители называют одноруким, густо цвели глициния и дамасская роза. На ступенях паперти сидел слепой нищий старик, в шапку которого входящие в храм прихожане бросали мелкие монеты. Старик привычно ощупывал подаяние, чтобы оценить щедрость дарителей и соразмерить с ней свои молитвы.

Возле старика остановилась женщина.

Судя по походке – пожилая, но очень крепкая и выносливая.

Она бросила в шапку одну монету. Старик прикоснулся к ней заскорузлыми пальцами. Монета была необычная – с квадратным отверстием посредине.

Старик поспешно встал, подхватив шапку с подаянием и трость, заменявшую ему глаза. Постукивая тростью, он вошел под тенистые своды собора.

Выждав несколько минут, высокая пожилая женщина в строгом английском костюме тоже вошла в собор.

Пройдя мимо рядов плетеных стульев, она свернула к исповедальне, на которой было написано, что в ней принимают исповедь на португальском языке.

Войдя в темную кабинку, женщина опустилась на скамеечку и вполголоса проговорила:

– Грешна, отец мой… я грешна без меры! Грехи мои тяжким грузом лежат на моих плечах!

– Для того я и нахожусь здесь, чтобы облегчить твой груз! – отозвался из-за деревянной решетки глуховатый голос.

– Что вы должны передать на словах? – прошептала женщина, услышав условную фразу.

– Срок – не более двух недель, – отозвался голос. – И поставка оплачивается только при выполнении всего пакета. Один невыполненный заказ – ничего, кроме аванса. Аванс – как обычно.

Священник ничего не знал о ее работе. Он передавал ей только безопасную информацию и в случае провала не мог быть опасен.

Женщина пошарила под скамьей. Она нащупала там приклеенный скотчем конверт – аванс в чеках на предъявителя, которые невозможно проследить.

Выбравшись на улицу после кастинга, я глубоко вдохнула горячий пыльный городской воздух и поняла, что если не съем сейчас чего-нибудь и не выпью холодненького, то умру прямо на тротуаре. В горле першило от стихов, хотелось чихать от пыли и плакать от разъедающего глаза выхлопа автомобилей. Как люди живут летом в городе? Да и зимой тоже.

Июнь месяц, у меня под окном сейчас распускаются розы. Белая, плетистая, цвета топленого молока и темно-красная. Розовых нету, я вообще терпеть не могу розовый цвет. Еще одуряюще пахнет сирень возле забора, и на кусте жасмина уже бутоны. А про пионы-то я забыла! Небось стоят во всей красе.

Стоп! Опять меня заносит! Где я и где пионы? И розы там же! Их нет, то есть они есть, но меня с ними нету. И никогда больше не будет. От этой мысли захотелось немедленно умереть. Я с ненавистью поглядела на пролетающие мимо автомобили. Ну уж нет, не дождетесь, чтобы я закончила свою жизнь под колесами железного отвратительно пахнущего чудовища!

И я юркнула в первое попавшееся кафе. Там было сумрачно и прохладно, девушка за стойкой разгадывала кроссворд в отсутствие посетителей, по телевизору показывали клип с Димой Биланом. Но звук отключили, так что очень забавно было смотреть, как Дима беззвучно шевелит губами. Сладкого совершенно не хотелось, о десертах со взбитыми сливками на жаре страшно было подумать. Я заказала пиццу с ветчиной и сыром и воду с лимоном, присовокупив, что о кофе подумаю позже.

В кафе не было ни души, сей факт должен был бы меня сразу насторожить, но как всегда я не отреагировала вовремя. Напротив, порадовалась, что никто не станет мешать и приставать с разговорами, и выбрала самый дальний столик, рядом с разлапистой монстерой в огромной кадке.

В пиццу никто не догадался положить ни сыра, ни ветчины, зато наличествовал в огромном количестве томатный соус, от которого у меня свело скулы. Воду девица принесла в простом граненом стакане, не слишком холодную, в ней плавал сильно постаревший кусок лимона. Я подавила в зародыше ужасную мысль, что в этом кафе лимон работает переходящим вымпелом, и его перекладывают из стакана предыдущего посетителя в последующий. Такого быть не может, хотя бы потому, что люди в это кафе не ходят, во всяком случае, за сегодняшний день я – единственный посетитель.

Воду надо подавать в высоком запотевшем стакане, заранее выдавив в нее несколько капелек лимонного сока, и чтобы призывно звенели прозрачные кубики льда, а кусочек лимона сажать на краешек стакана просто для красоты. И обязательно подать соломинку, чтобы тянуть воду не спеша и с наслаждением… Всему этому меня учила Альбина, и, кажется, я преуспела в науке. Во всяком случае, меня хвалили, и даже Володька признавал мои достижения. До поры до времени.

Делать было нечего, и я, чтобы не уходить из прохладного и тихого помещения, стала думать о своей жизни. Точнее, я пыталась найти выход из того тупика, в который попала исключительно по своей невезучести и доверчивости.

Родителей своих я не помню, они развелись вскоре после моего рождения. Тем не менее они были женаты и даже прожили вместе лет пять. Семейной идиллии помешал ребенок, то есть я. Оказалось, что родители не готовы к бытовым трудностям и могли совместно существовать, пока все было гладко. Все это мне рассказала бабушка, мать отца, она воспитывала меня долгие годы. И рассказала только тогда, когда я подросла настолько, что стала задавать такие серьезные вопросы. Бабушка никогда не ругала никого из родителей, не винила их, а говорила, что я все пойму, когда вырасту. При этом так удрученно качала головой, казалось, что и сама-то она ничего не понимает. И то верно: как могли двое взрослых людей за короткое время так опротиветь друг другу, что пришлось бежать на край света без оглядки, бросив четырехмесячного ребенка? Тысячи, миллионы пар заводят детей, многие испытывают трудности, пока их растят, однако мало кому приходит в голову бросить свое чадо. Это уж пожизненный крест.

Я недолго задавала такие вопросы, стало неинтересно. Все же родители у меня были, потому что регулярно раз в месяц на бабушкин счет в сбербанк переводились приличные суммы денег, я росла вполне обеспеченной. Но одинокой. Очевидно, расспросы любознательных соседей, где же находятся мои мама с папой, сильно повлияли на неокрепшую психику подрастающего ребенка.

Училась я так себе, без особого усердия. Ничто меня не интересовало, никаких особенных способностей я в себе не обнаружила. Учителя меня не доставали, делая, видимо, скидку на семейное положение, бабушка ни на чем не настаивала. После школы я поступила в экономический техникум, потому что туда пошли еще две девочки из нашего класса. Одна, впрочем, тут же вышла замуж за военного и уехала с ним в далекую Сибирь. Вторая, Валя Топтунова, училась старательно, она вообще была очень серьезной и целеустремленной девушкой. Возможно, это объяснялось ее феноменальной некрасивостью.

По-прежнему я не находила ничего интересного в учебе, прилежно записывала лекции, не вникая особенно в суть.

Через год случилось знаменательное событие. Бабушка пришла из сберкассы сильно озадаченная и показала мне чек. Ежемесячную сумму урезали наполовину, очевидно, кто-то из моих родителей вспомнил, что их дочери исполняется восемнадцать лет, и посчитал свой долг выполненным. Еще через некоторое время пришло поясняющее письмо от моего отца. Письмо было в иностранном конверте и адресовано бабушке. В нем коротко сообщалось, что отец нашел работу в Бостоне, собирается устроиться там надолго, начинает жизнь с нуля и денег больше присылать не сможет. И все – ни привета, ни поздравления и вообще никакого обращения к собственной дочери.

Впервые в жизни я вышла из себя. Мне захотелось заорать, порвать письмо на мелкие кусочки и растоптать их ногами. Но бабушка глядела так жалобно, и я вдруг заметила, какая она старенькая. Я обняла ее и пробормотала, что мы проживем, я найду работу.

До этого деньги приходили регулярно, и бабушке удалось кое-что отложить. Да еще пенсия и моя стипендия. Так что техникум я закончила, пришлось, правда, сократиться в расходах и подрабатывать по мелочам.

Бабушка к тому времени совсем сдала. Стала часто задумываться или просто застывала на месте, уставившись в одну точку. Она стала отдыхать днем на диване, чего раньше никогда за ней не водилось. И даже ходила по квартире в халате, и это насторожило меня больше всего, потому что бабушка всю жизнь ненавидела фланелевые халаты, дома одета была аккуратно, как будто ожидала гостей.

Уполовиненные деньги на счет приходили без учета инфляции, так что сумма становилась все меньше и меньше. Я училась в техникуме на бухгалтера, поэтому устроилась по специальности в крупную фирму. Бухгалтеров там было много, мне доверяли только самые незначительные бумажки. Я как могла старалась работать аккуратно, чтобы все было в порядке. Денег платили мало, но нам с бабушкой хватало.

Бабушка протянула еще год и умерла быстро, ничем меня не обременяя. После похорон я долго собиралась с духом – нужно было все же написать в Бостон отцу, ведь умерла его мать. Однако того конверта в бумагах бабушки я не нашла, а адрес, разумеется, не запомнила. Как видно, она нарочно уничтожила письмо, чтобы я не вступала ни в какие сношения с ее сыном. Я посчитала, что так тому и быть, и выбросила все из головы. Тем более что не нашла в бумагах никакого напоминания о родителях, даже фотографий не было.

С Володькой мы встретились случайно – он налетел на меня в банке, ударил по руке, так что рассыпались все бумаги. Пока мы вместе их собирали, он заглянул мне в глаза и, по его собственному выражению, понял, что сражен наповал. Помню, что тогда сильно удивилась. Не то чтобы я некрасива, наоборот, с внешностью все обстоит хорошо, не хуже чем у людей, как говорила бабушка, однако в силу семейных обстоятельств я личность малообщительная, замкнутая, не люблю шумные сборища, громкую музыку и многолюдные вечеринки. Толпу тоже не люблю, я в ней теряюсь.

Тем не менее я села в Володькину машину и разрешила подвезти себя до работы. На следующий день он встречал меня вечером.

Вы не поверите, но период ухаживания у нас затянулся на целых три месяца. Не то чтобы я несовременная и не знаю основного постулата каждой уважающей себя девушки: на первом свидании можно согласиться только на завтрак, на втором – на обед, и только на третьем – на ужин. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Однако в случае с Володькой, моим будущим мужем, я неосознанно была осторожной. То есть я вовсе не рассматривала его как подходящую кандидатуру, я вообще в то время не собиралась замуж. И это совершенно верно, перед собой я не стану хитрить. В то время я пыталась научиться жить самостоятельно.

Странное дело: казалось бы, в жизни моей не было любящих заботливых родителей, готовых подставить свои руки и плечи в любой ситуации, готовых преодолеть вместе со мной любые трудности, жизнь не баловала меня праздниками, однако и горьких дней не выпало. Я росла как во сне, вернее, в полудреме. И первым серьезным потрясением, первой утратой была смерть бабушки. Если бы мы с Володькой встретились хотя бы на год позже, думаю, ничего бы не случилось. Я бы вежливо отшила его еще в банке. Или повстречались бы немного и быстро охладели друг к другу.

А так мы гуляли по городу, ездили в Пушкин и Павловск, ходили смотреть на народившихся жирафят в зоопарке, кормили лебедей в Летнем саду. И по прошествии трех месяцев страстно предавались любви в моей нищенской квартирке на продавленном диване. У него встречаться было нельзя, потому что возлюбленный жил с мачехой, и она редко выходила из дома. По его словам, мать его умерла давно, отец женился вторично, и мачеха, Альбина, полюбила пасынка и растила его как сына, даже своего ребенка не завела. Отец умер, но между ними ничего не изменилось, по-прежнему они очень трепетно относятся друг к другу.

Я была сильно увлечена Володькой, и розовые очки намертво приросли к носу. В то время простой звук его голоса будил во мне бурю чувств, один взгляд на его широкие плечи заставлял сладко биться мое глупое сердце, и вид трех волосков над губой, которые он вечно забывал сбрить, вызывал слезы умиления.

До сих пор не пойму, как меня не уволили с работы, ведь я стала все путать и забывать. Однако начальница только пожимала плечами – она-то сразу поняла, что с меня, в смысле бухгалтерии, взятки гладки, долго я у них не задержусь.

Вы не поверите, но каждый вечер мы допоздна разговаривали по телефону. О чем? Да какая разница. Володька казался мне ужасно умным и эрудированным человеком, я внимала ему, как оракулу, и по любому вопросу признавала его мнение решающим. Он же признался мне позже, что по телефону просто слушал мой голос, казавшийся ему очень сексуальным.

Поскольку я была влюблена в своего будущего мужа, как полоумная, мне нравилось в нем все: то, как он ходит – уверенно, чуть вразвалку, как садится в машину, солидно крякая, нравился даже его едва намечающийся животик и небольшие залысины надо лбом – я находила это признаком мужественности. Он был старше меня на пять лет, и это мне тоже нравилось.

Нет ничего странного в том, что я заранее полюбила Альбину. Володька звал ее так, да и все окружающие тоже. Я готова была считать ее едва ли не родной матерью, но первое впечатление не обмануло. Немного покоробило меня то, что она слишком много обо мне знала. Знала от Володьки, он рассказал ей в подробностях, кто я такая, где живу и работаю, и всю историю с родителями. Оказывается, я много успела наболтать ему, а когда – и не помню…

Странно, но в изложении Альбины мое происхождение выглядело как-то несолидно, как будто меня нашли в квашеной капусте или принес сомнительный аист – не лощеный красавчик с галстуком «бабочкой», как рисуют на поздравительных открытках, а развеселый выпивоха в расхристанной рубахе навыпуск.

Странно, что я раньше никак не задумывалась об этом. Чего мне нужно было стыдиться? Я ни в чем не виновата…

Немного расстроило то, что Альбина узнала все не от меня самой, а, стало быть, Володька тоже все понял неправильно.

Вы думаете, я извлекла из инцидента какой-то урок? Дескать, поменьше болтай, а если уж хочешь рассказать про себя человеку что-то, то сделай это сама, с глазу на глаз. А мужчинам лучше вообще ничего не говорить про себя, поскольку рано или поздно это все обернется против тебя же.

Так оно и оказалось, но не сразу, а по прошествии шести лет. Ровно столько я прожила замужем. Но в то время я была полна радужных надежд, мне безумно хотелось иметь настоящую семью, чтобы все было как у всех – родители, дети…

В монастыре Святого Марка во Флоренции в этот день, как ни странно, было мало посетителей. Служительница, худощавая женщина средних лет, клевала носом. Время от времени она вздрагивала и протирала глаза: старший менеджер синьор Луиджи неоднократно предупреждал персонал, что спать на работе категорически запрещается. Ведь они охраняют великие произведения искусства, культурное наследие всего человечества – фрески бесподобного фра Беато Анжелико! Они должны понимать, какое важное дело им доверено, и относиться к своей работе с высочайшей ответственностью!

Конечно, «охраняют» – это громко сказано, несколько пожилых мужчин и женщин просто присматривают за монастырскими кельями и время от времени просят шумных туристов не подходить к фрескам чересчур близко и не фотографировать их со вспышкой…

Синьора Креди, как звали худощавую служительницу, была очень довольна этой работой. Ей нравилась серьезная, благопристойная атмосфера старинного монастыря, нравилась царящая в нем тишина. Правда, порой здесь бывало людно, но туристы вели себя чинно, переговаривались шепотом из уважения к этому святому месту. Кроме того (но это маленькая тайна), синьоре Креди нравился нарядный темно-зеленый форменный пиджак.

В келью, за которой наблюдала синьора Креди, вошла высокая монахиня в скромном коричневом облачении. Она с должным почтением осмотрела роспись, а затем повернулась к служительнице и задала ей вопрос на каком-то незнакомом языке.

– Что вы хотите, сестра? – уважительно переспросила женщина, приподнимаясь со стула и прищурив серые, глубоко посаженные глаза. – Вы не говорите по-итальянски?

Монахиня снова что-то проговорила, вплотную приблизившись к собеседнице. Что это за язык? Не английский, не французский, не немецкий… может быть, латынь?

Служительница попробовала заговорить с монахиней по-английски. Правда, она не очень хорошо владела этим языком, но кое-как объясниться все же могла. Но та только улыбнулась и развела руками. При этом широкий рукав рясы немного откинулся, обнажив сильную загорелую руку с зажатой в ней старинной золотой заколкой.

– Я сейчас позову синьора Луиджи, – проговорила служительница. – Он знает несколько языков…

– Не нужно, – ответила монахиня на хорошем итальянском. – Зачем нам синьор Луиджи? Мы с вами и так прекрасно договоримся!

Значит, она владеет итальянским… тогда почему же…

Додумать эту мысль синьора Креди не успела: странная монахиня взмахнула сильной рукой и вонзила острие своей заколки в грудь служительницы, чуть ниже левой ключицы. Синьора Креди открыла рот, чтобы вскрикнуть или вздохнуть, но не смогла сделать ни того, ни другого. Крик застрял в ее горле, как острая рыбья кость, а воздуха в келье вдруг совершенно не стало.

На синьору Креди навалилась непосильная, гнетущая тяжесть. Ей на какую-то долю секунды показалось, что грудь придавила могильная плита покойного мужа, синьора Лоренцо Креди. Та самая серая гранитная плита, которую набожная служительница музея аккуратно протирала чистой тряпочкой каждую субботу, когда посещала могилу мужа… та самая плита, под которой и сама синьора Креди хотела быть в свое время похороненной…

Последней мыслью, посетившей ее в эту секунду, было: кто же теперь будет протирать по субботам надгробие, кто будет приносить на кладбище розы или гвоздики?

Ноги синьоры Креди подогнулись, и она упала бы на каменный монастырский пол, если бы странная монахиня не подхватила ее и не опустила на стул.

Со стороны могло показаться, что синьора Креди просто задремала на своем рабочем месте, несмотря на строгие предупреждения старшего менеджера.

Тем временем монахиня начала действовать быстро и собранно. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что поблизости никого нет, она первым делам прикоснулась двумя пальцами к шее мертвой женщины. Пульса не было. Тогда она достала из рукава рясы два предмета: складной нож с перламутровой ручкой и небольшой бархатный футляр вроде тех, в каких хранят перстни и небольшие броши.

Выщелкнув из ножа короткое квадратное лезвие, она отхватила у мертвой служительницы первую фалангу мизинца. Затем она открыла бархатный футляр, достала оттуда красную звездочку с портретом кудрявого мальчика, на ее место положила мизинец, а звездочку аккуратно приколола на лацкан зеленого форменного пиджака.

Спрятав свой страшный трофей и нож, монахиня еще раз взглянула на синьору Креди. Та казалась со стороны мирно дремлющей.

Монахиня выскользнула из кельи, покинула монастырь Святого Марка, пересекла людную площадь, залитую ярким полуденным итальянским солнцем.

Присев на скамью возле фонтана, она достала из складок коричневой рясы сложенный вдвое листок бумаги и тоненький карандашик. Развернув листок, она внимательно проглядела список и вычеркнула из него первую фамилию.

– Кофе будете? – с непонятной ненавистью крикнула девица из-за стойки.

– А? – Я очнулась от грустных мыслей и поглядела на остывшую пиццу. Зрелище было отвратительное, как будто по тарелке размазали внутренности жертвенного животного. Не понимаю, что могли древние греки увидеть в таком безобразии?

Судя по всему, кофе в этой забегаловке пахнет клопами, а на вкус напоминает удобрение для цветов.

Говорю с полным знанием дела, поскольку после скандала, разразившегося две недели назад, я впала в такое отчаяние, что решила отравиться. Нашла в сарае бутылочку, на которой было написано: «Ядовито. Беречь от детей», и посчитала, что если детям будет плохо от содержимого бутылочки, то мне тоже. Впрочем, особенно не раздумывала, потому что, как уже говорилось, была в невменяемом состоянии. Глотнула из бутылки, но вкус оказался настолько отвратительным, что меня тут же вытошнило удобрением, не причинив особого вреда, эти двое злодеев ничего не заметили.

– Нет уж, спасибо, – решительно сказала я, – мне и пиццы хватило.

– Чего тогда сидите? – агрессивно начала девица, как видно, она одурела от скуки и хотела таким образом пообщаться.

– Слушай, ну что ты вяжешься? – миролюбиво начала я, поскольку не хотелось выбираться на шумную пыльную улицу. – У тебя что – очередь стоит, все столики заняты?

– И то верно, – опомнилась девица. – Извини, что-то я сегодня не в своей тарелке. Давай, я кофе сварю, поговорим хоть как люди, а то озверела здесь одна-то… Меня Милой зовут…

– А меня – Василисой, – усмехнулась я. – Можешь комментарии оставить при себе. Прекрасная, Премудрая – это не про меня. Ничего у меня нет – ни ума, ни красоты, ни денег. Времени вот свободного навалом, работу ищу…

Мила в это время колдовала у стойки и через несколько минут принесла и вправду вполне приличный кофе.

– Уйду я отсюда, – вздохнула она, – сама видишь, что творится. Денег – кот наплакал, за квартиру платить нечем…

– А у меня вообще квартиры нету, – еще тяжелее вздохнула я, – у чужих людей перебиваюсь…

Мы поглядели друг на друга с грустью во взоре, потом Милу позвали из подсобки, и она ушла, попросив меня приглядеть за помещением. А я вместо того, чтобы взять себя в руки и подумать, как жить дальше, продолжала вечер воспоминаний.

Собственно, вспоминать было нечего, все произошло буквально на днях, так что забыть я ничего не успела. Тогда я стала рисовать в памяти картину своей семейной жизни, в которой, честное слово, все было не так плохо, я чувствовала себя вполне счастливой.

Володька работал в агентстве недвижимости и зарабатывал неплохо. Тогда как раз начинался квартирный бум, и ему не нужно было бегать по старым районам, расселяя коммуналки. Он просто продавал квартиры в новых элитных домах, на них еще очередь стояла.

Свадьба вышла у нас тихая и скромная, поскольку друзей было мало, а родственников у жениха тоже не имелось никого, кроме Альбины. Зато мы съездили в Турцию, я ведь никогда не была на море. В детстве лето мы с бабушкой проводили всегда одинаково: в городе. Только на две недели отправлялись погостить в Новгородскую область к ее сестре. Потом сестра умерла, и нас больше не приглашали.

Жили мы после свадьбы то там, то здесь, пока Володька не пошел на повышение, теперь он занимался загородной недвижимостью. И однажды мы решили строить дом за городом, чтобы наши будущие дети росли на свежем воздухе. Продали мою квартиру и до поры до времени ютились в их двухкомнатной вместе с Альбиной, пока не пришлось продать и ее. Но дом к тому времени был достроен, так что Володька взял кредит, я бросила работу и полностью ушла в обустройство.

К тому времени прошло уже два года нашей семейной жизни, но о детях не могло быть и речи – в доме одни стены. Надо сказать, Альбина очень мне помогала. Не всегда мне хотелось следовать ее советам, но я утешала себя тем, что она все делает от души, старается как может. Она была слаба здоровьем, как заявила мне сразу же при первой встрече, так что даже не доработала до пенсии.

Я потому вспоминаю все так подробно, что никак не могу понять, что я сделала в своей жизни не так, что упустила и когда было еще не поздно бить тревогу? Отвечу самой себе честно: не знаю.

Время шло, жилище наше понемногу приобретало приличный вид, и если интерьер дома контролировала Альбина, то садом она совершенно не интересовалась. В сад я никого не пускала, это было мое и только мое царство. Я перечитала кучу журналов и книг по садоводству и ландшафтному дизайну, вручную перелопатила гору земли, рыскала по городу в поисках семян и саженцев. Я вставала к рассаде ночью, как к маленькому ребенку, чтобы укрыть от наступающих холодов. Каждую плиточку на дорожках я обтерла своими руками, каждый листик на кустах я погладила, с каждым цветком поговорила. Надо сказать, что растения платили сторицей. Они благодарно тянулись ко мне, цветы раскрывались при моем появлении. Господи, как же я их любила! Неужели сильней, чем мужа, как бросила мне в сердцах Альбина, когда мы скандалили первый и единственный раз в жизни?