Темное искушение

Глава седьмая

la vie en rose (сущ.) – жизнь в розовых очках

Платье было желтым и струящимся, с вязанным крючком лифом цвета умбры. Оно было скромным, если не считать сантиметра обнаженного живота и разреза на бедре. Туфли на каблуках были прозрачными и блестящими, со шнуровкой до середины икр, чтобы продемонстрировать мои главные достоинства. Я была королевой по собиранию волос в хвост, но решила оставить локоны распущенными, и, как обычно, нанесла легкий макияж.

Я собралась на час раньше и оставшееся время провела, кусая покрытую блеском губу и расхаживая по комнате. Живот крутило на нервной почве, вызывая головокружение.

Мне следовало бы съесть что-нибудь заранее, но я имела нездоровую привычку забывать о еде, пока ее не поставят передо мной.

Я не думала, что Ронан сочтет это свиданием, но не могла не слушать шепот предвкушения, сдавливавший легкие. Очень глупая романтичная часть меня сверкала сердечками в глазах, игнорируя тот факт, что вскоре мне придется принять архаичное предложение от человека, который, вероятно, прямо сейчас соблазнял какую-нибудь техасскую наследницу нефтяной империи.

Ронан постучал ровно в восемь.

Он занял весь дверной проем. Темные глаза, широкие плечи, ровные черные линии. Он смотрелся в костюме лучше, чем любой мужчина из всех, кого я когда-либо видела, хотя костюм был ему мал.

Мы смотрели друг на друга всего на секунду дольше, чем было положено, и когда мое дыхание начало замедляться под его пронизывающим молчанием, я выдавила из себя слово.

– Привет.

Он вскинул бровь.

– Так ты все-таки немного говоришь по-русски?

Румянец пополз вверх по моей шее.

– Немного.

Я вышла, закрыв за собой дверь. Он не отступил, как я ожидала, и между нами осталась всего пара сантиметров. Мы были так близко, что я не могла вздохнуть. Так близко, что желтое и черное едва не соприкасались. Так близко, что я могла бы поцеловать его, слегка приподнявшись на цыпочках. На десятисантиметровых каблуках мои глаза находились на уровне его губ, а это значило, что в нем почти два метра роста.

– Ты довольно высокая для девушки, – задумчиво произнес он, глядя на меня сверху вниз.

Я судорожно вздохнула.

– Спасибо.

Когда он тихо рассмеялся, я мысленно выдохнула. Моя влюбленность не могла быть очевиднее, даже если бы я размахивала плакатом «ЛЮБЛЮ ТЕБЯ» словно фанатка на концерте бойз-бэнда.

Пока мы шли по коридору, я сказала ему:

– Не стоило платить за мою комнату.

– Мне так захотелось, – сказал он так, будто, когда хотел что-то сделать, он это делал, и мне не следовало даже спрашивать об этом. Это было немного пугающе, и я не стала настаивать.

– Что ж, спасибо… за все.

Он повернулся ко мне, взгляд его был задумчивым, но в то же время настолько глубоким, что мое сердцебиение остановилось само по себе. Он молчал, пока мы не вышли на улицу, и я вздрогнула, когда сквозь мой тонкий кардиган проник холод.

– Где твое пальто?

Мне следовало купить новое сегодня, но телефонный звонок Ивану и предстоящее вероятное свидание отодвинули эту необходимость на задний план.

– Я потеряла его… прошлой ночью.

Его глаза сверкнули воспоминанием, а затем потемнели. Он снял шерстяной пиджак и накинул мне на плечи. Пиджак был тяжелым и пах так приятно, что моя кровь вскипела и устремилась к точке меж моих ног. На нем были рубашка и жилет, но с каждым вдохом холод обжигал мои легкие.

– А как же ты? – спросила я.

В его голосе послышалась нотка веселья.

– Как ты и сказала, котенок, я – типичный русский.

Как глупо с моей стороны было думать, что этот человек может замерзнуть. Он являл собой темную силу природы, подогреваемую тестостероном и мускулами. Наверное, ему все время было жарко.

Альберт стоял у обочины, опершись на машину и куря сигарету. Ронан открыл заднюю дверцу и протянул мне руку, сказав что-то по-русски, обернувшись к Альберту. Я стояла, уставившись на протянутую им руку, он перевел взгляд на меня, и я вложила свою ладонь в его. Кожа цвета слоновой кости коснулась загара. Пальцы с французским маникюром и пальцы с татуировками. Мягкие и жесткие. Разница вспыхнула как в замедленной съемке. Темные глаза, слегка прищуренные, опустились на наши руки прежде, чем он помог мне сойти с тротуара и сесть в машину.

Заднее сиденье заполнили молчание и его присутствие. Рука Ронана коснулась моей, и это прикосновение я почувствовала всем телом. Электричество между нами зашипело, словно та зеленая банка с газировкой.

Он все смотрел в окно, а я не могла перестать упиваться им. Тем, как рубашка и жилет облегают его тело, словно вторая кожа. То, как черная ткань обтягивает его мощные руки и грудь. Каждый миллиметр его тела казался твердым и внушительным. Странный жар внутри меня подталкивал провести рукой по его прессу и выяснить, такой ли он тугой, как кажется. Я никогда не испытывала подобного влечения, и моя неопытность грозила выплеснуться наружу, словно кастрюля с кипящей водой.

За все время поездки он ни разу не посмотрел в мою сторону. Мне было интересно, чувствовал ли он то же, что и я, или видел во мне лишь девятнадцатилетнюю обузу. Мы подъехали к пустому тротуару у здания с золотыми дверями и приглушенным освещением. Это мало походило на пункт нашего назначения, но я придерживала вопросы, пока Ронан открывал мне дверь. Это был магазин с мраморными полами и сверкающей люстрой, и он был пуст, если не считать продавщицы с широко распахнутыми глазами, стоявшей за стеклянным прилавком.

– Кажется, они закрыты, – тихо сказала я.

Уголки его губ приподнялись.

– Выбирай шубу, котенок.

Я вытаращилась на него на мгновение, мое дыхание перехватило от удивления. Я вновь почувствовала себя фанаткой, размахивающей плакатом с признаниями в любви. «Дайте этой фанатке еще маркеров».

Цокая каблуками по мрамору, я подошла к вешалке с одеждой и пробежала пальцами по норковой шубе, такой мягкой, что она бросила вызов моим принципам. Все, что здесь было, обошлось бы в целое состояние. Я бы не удивилась, обнаружив шесть нулей на ценнике.

Стоя спиной к нему, я сказала:

– Надеюсь, у твоих дверей нечасто оказываются туристки, на которых напали, поскольку это, похоже, очень дорогостоящее предприятие.

Его единственным ответом стала улыбка, которую я почувствовала мурашками, пробежавшими по спине.

Я обернулась, чтобы сказать, что не могу принять это, но когда встретилась с ним взглядом, дыхание у меня перехватило, а сердце, напряженное, как раскаленный провод, пропустило удар. Руки Ронана лежали в карманах, его часы поблескивали в тусклом свете. Глаза горели глубоко, темные, пугающие, но я знала, что вблизи они – завораживающе синие. Я сглотнула.

– Я не могу позволить тебе купить мне шубу. Это слишком.

Его взгляд сверкнул неудовольствием.

– Никто не говорит мне, что я могу или не могу делать.

Я поверила ему каждой клеточкой своего существа. Что же такое он делал?

Я прикусила губу, признаваясь:

– Я не ношу меха.

Он вскинул бровь и протянул:

– Только не говори, что ты еще и вегетарианка.

– Ах… – Я виновато ему улыбнулась. – Веган.

Он окинул меня мрачным взглядом, как будто я была странной женщиной. От его взгляда я совсем разнервничалась, так что решила отвлечься разглядыванием одежды на вешалках. К моему испугу – или облегчению — нигде не было ценников.

Я провела рукой по белой шубе из искусственного меха, которая, должно быть, была самой дешевой, и сказала:

– Эта.

Он прищурился – очевидно, меня раскусил, – но не озвучил своего неодобрения.

На пути обратно к машине на мои ресницы упала снежинка. Я остановилась на тротуаре и подняла глаза к небу, чтобы впервые увидеть снегопад. Это было похоже на то, что кто-то там, наверху, разорвал в клочки подвенечное платье и ронял на тротуар кусочки тюля. Я поймала снежинку в ладонь, наблюдая, как она растаяла за считаные секунды.

Подняв взгляд, я заметила, что Ронан наблюдает за мной, и от его пристального внимания жар прилил к моим щекам. Подавив неподобающий леди порыв поймать снежинку на язык, я продолжила идти к машине.

В Московский мы прибыли десять минут спустя. Элегантно одетые пары рука об руку входили в распахнутые парадные двери. Когда люди замедлили шаг, чтобы взглянуть на нас, от их взглядов ладони и шея зачесались, и я вспомнила, о чем предупреждал Иван. Под пушистой шубой по коже побежали мурашки. Ронан даже не надел обратно свой пиджак.

Русская кровь, полагаю, не давала ему замерзнуть.

Мы вошли, и я окинула взглядом высокий расписной потолок и золотую лепнину в виде короны. Мне вдруг стало любопытно, не стояла ли моя мать на этом самом месте.

– Ты никогда раньше не была в опере? – спросил Ронан.

Я покачала головой.

– Никогда.

Не сводя глаз со сверкающей люстры, я последовала за ним вверх по мраморным ступеням и коридору, где одетый в красное служитель молча открыл дверь в отдельную ложу, откуда открывался прекрасный вид на сцену. Перед Ронаном распахивались двери, тогда как другие гости должны были использовать собственные плебейские руки, чтобы войти внутрь.

– Ты политик? – Я не смогла сдержать любопытства, когда вошла в теплую ложу, хотя, если подумать, понятия не имела, что за политик будет ошиваться в грязном ресторане в неблагополучной части города и носить при этом Audemars Piguet на запястье.

Он улыбнулся.

– Нет.

Это было все, что я получила в ответ, прежде чем мы заняли места и принялись наблюдать, как люди, тянущиеся цепочкой, рассаживаются внизу. В уютной, но наэлектризованной тишине мое внимание привлекли его пальцы, постукивающие по подлокотнику, черный ворон так близко от моей безупречно белой руки. У меня было ощущение, что он понял, что именно я сказала ему прошлой ночью, но подтвердилось это только сейчас, когда он ответил единственным словом.

– Nevermore.

Ронан посмотрел на меня и подмигнул.

У него были татуированные пальцы, и он только что процитировал знаменитого поэта. Это бросило меня в совершенно нелепый жар. Такой, что я поправила волосы, но жар лишь разгорелся сильней, когда его взгляд прочертил огненную линию вниз по обнаженной коже, скользнув над ключицей и остановившись на подвеске в форме звезды между моих грудей.

В ложу вошел служащий театра, развеяв, как дым, густое напряжение. Он попросил нас заказать напитки, что, по-видимому, было услугой, доступной лишь нам.

– «Корс». Охлажденную, – ответил Ронан за нас обоих.

– Мне просто воды, пожалуйста, – возразила я.

Служащий немедля бросился выполнять приказ Ронана.

Когда мы вновь остались наедине, Ронан бросил на меня строгий взгляд.

– Ты в России, котенок.

Я взяла стакан с прозрачной жидкостью, зная, что это не вода. Дома я лишь изредка выпивала бокал шампанского, если не считать единственного раза, когда напилась бутылкой UV Blue и 7UP.

Потребовались одна ночь на яхте, которая покачивалась на волнах, и самодовольная дерзость, чтобы понять, что алкоголь и Мила Михайлова не сочетаются. Я стянула с себя скромный купальник, который папа одобрил перед вечеринкой, а затем нырнула с носа яхты в открытую воду. Волны Атлантики поглотили одобрительные крики мужчин. Кончилось тем, что Иван нес меня домой, всю дорогу ворча, какая я тяжелая, а едва я оказалась дома, строгий папин выговор сразу же меня отрезвил.

Нахмурившись, я взболтала жидкость, в ушах все звучали упреки отца, хотя в его глазах сесть на самолет в Москву было гораздо худшим поступком, чем купание голышом.

– Ты первая женщина на моей памяти, которая хмурится на стопку водки за десять тысяч долларов.

Мои губы приоткрылись от шока, и я взглянула на Ронана, чтобы увидеть ленивый отблеск в его глазах. Он, очевидно, понял, что я пришла в ужас, узнав – еще даже не выпив – что он купил мне нечто столь дорогое. Это была его расплата за выбранную мной дешевую шубу.

Осознав все это, я уставилась на него. Он пристально смотрел в ответ.

– Ты всегда получаешь то, что хочешь? – дерзко спросила я.

Он ответил, чокнувшись со мной своей стопкой.

– На здоровье.

Мне столько было не осилить, но я не хотела мучить себя, потягивая стопку чистой водки. Я опрокинула ее одним глотком.

Не сводя взгляда со сцены, Ронан тихо рассмеялся, когда я закашлялась и задохнулась от жжения в горле.

Когда алкоголь огнем разлился у меня в желудке, что-то волшебное наэлектризовало воздух и пронеслось над притихшей толпой, открылся занавес, и представление началось.

Опера называлась «Пиковая дама». Поскольку исполняли ее по-русски, а мой фильтр «мозг-язык» был подкошен стопкой крепкого алкоголя, я задавала Ронану массу вопросов, но он, кажется, не возражал, часто переводя происходящее после очередного глотка водки, которую перекатывал на языке, смакуя так, будто это была просто вода.

– Я буду разочарована, если они не умрут, – заявила я в ответ на то, что творилось на сцене.

Уголок его губ дернулся.

– Я думал, ты – милая девушка, любящая «а потом все жили долго и счастливо».

Мое «долго и счастливо» сорвалось с уст сумасшедшей гадалки и, к сожалению, я давно уже не верила ни в сказки, ни в приметы. Остановив взгляд на сцене, я принялась теребить свой кулон, горячее затишье, воцарившееся в животе после обжигающей водки, смягчило мои слова.

– Я верю в «счастливы здесь и сейчас». В… настоящее. Уникальное. – Отпустив подвеску, я взглянула на него, каждую мою клеточку пронизывали тепло и легкость. – Мне нравится уникальность.

Я сидела в красном бархатном кресле в центре Москвы, удерживая взгляд этого мужчины в вибрациях оперного сопрано, опьяненная водкой и очарованием, и это было лучшее «счастлива здесь и сейчас», какое я когда-либо испытывала.

Чем дольше мы смотрели друг на друга, тем быстрее распространялось по моим венам опьянение. Глядя на него полуприкрытыми глазами, я откинула голову на спинку кресла.

– Пить хочется.

– Ты пьяна. – Это было практически обвинение.

Тихо рассмеявшись, я ответила:

– Ты заставил меня выпить.

– Я не знал, что ты выпьешь залпом, словно студентка на посвящении.

Я улыбнулась сравнению.

– Не все же должно быть так, как тебе хочется.

Взгляд, который он бросил на меня, говорил, что все, и сухая властная искра окончательно иссушила мой рот.

– Так пить хочется, – повторила я, слегка, томно склонив голову набок.

Мгновение он смотрел на меня задумчиво, с выражением более мрачным, чем облачная ночь, затем протянул мне свой стакан, который уже снова был полон. Я подумала, что он может щелкнуть пальцами и на подносе появится Perrier, но я была бы не прочь поделиться с ним. Я сделала глоток водки, которая обжигала меньше, чем его взгляд. Вернув ее, я снова обратила внимание на сцену, чтобы молча смотреть и слушать гипнотический голос Лизы.

Я была либо более пьяна, чем думала, либо Лиза в паузах меж своими партиями поглядывала на меня. Она была великолепна, с длинными черными волосами и экзотической внешностью. Понадобилось какое-то время, чтобы понять: она смотрела не на меня, а на Ронана.

Глава восьмая

basorexia (сущ.) – непреодолимое желание поцеловать

Во время антракта один из служителей театра сунул Ронану листок бумаги. Он прочел записку, а затем спрятал ее в карман. Назовите это интуицией, но я знала, что записку написала Лиза.

Когда занавес опустился и снова зажегся свет, мы направились по коридору к выходу, но что-то заставило меня остановиться. Портрет на стене в яркой золотой раме. Волосы моей матери были собраны в элегантную высокую прическу, а глаза сияли живым светом. Ронан ждал позади меня, и если заметил странное сходство, то ничего не сказал.

Я сглотнула и последовала за ним из театра.

Моя мама выступала тут. Теперь я знала наверняка. Может быть, завтра я могла бы вернуться и расспросить кого-нибудь из сотрудников. Кто-то должен был знать, была ли у нее семья и где я могу ее найти.

Обойдя большую часть толпы снаружи, мы прошли мимо старомодной билетной кассы, где мое внимание привлекла сидящая на земле, завернутая в тонкое изодранное одеяло пожилая женщина. Ее глаза были полны мольбы, и, когда ее взгляд встретился с моим, моих ушей достиг испуганный шепот:

– Дьявол.

Волосы у меня на затылке встали дыбом, дыхание превратилось в рваные облачка пара. Я остановилась и оглянулась через плечо, как будто позади меня мог стоять краснорогий Дьявол, но Ронан подхватил меня под руку.

– Ты стоишь на дороге, котенок.

– Прошу прощения, – пробормотала я.

Она же не могла сказать это, да? От сотрясений бывают галлюцинации?

Мы дошли до машины, но я замешкалась.

– Прошу прощения, – сказала я. – Сейчас вернусь.

Развернувшись, я принялась проталкиваться сквозь толпу обратно к кассе. Когда старуха увидела, что я приближаюсь, ее глаза распахнулись от страха. Она начала вставать, но я попыталась успокоить ее.

– Нет… друзья.

Я считала, что сказала «друзья», но она смотрела на меня так, будто я сказала «дядья», что было раздражающе вероятно. На своих каблуках и в шубе я присела перед ней на корточки, достала из клатча пару купюр и протянула ей. Хотела бы я отдать ей все свои деньги, но я знала, что если сниму наличные в банкомате, Иван найдет меня и заставит вернуться домой. Я еще не готова была возвращаться. Женщина с опаской посмотрела на рубли, но потом, как будто решив, что они могут исчезнуть, выхватила их у меня из рук. Ее руки были красными и грубыми, и от порыва ветра ее сотрясла дрожь. Я задумчиво прикусила губу.

Ох, да пошло оно все.

Я сняла шубу и накинула ее ей на плечи. Она поглотила маленькую фигурку. Я не знала, как отнесется Ронан к тому, что я отдала роскошную шубу, которую он мне только что подарил, безумной бездомной, но совесть не позволила бы мне спать сегодня в теплой постели, пока она здесь мерзла. С благоговением она провела грязными пальцами по белому меху.