Золотой дурман. Книга первая

– А что тут может от нас зависеть? – первым взял слово майор Павлуцкий. – Приезжал как-то в Барнаул господин Соймонов, нас тогда маршировать заставили – показательный смотр горного батальона устроили. Серьёзный человек и хорошо разбирающийся в геологии. Если его заинтересовали алтайские самоцветы, значит Сенат возьмётся всерьёз за Телеуцкую землицу. Да только нас спрашивать о чём-то никто не станет.

– Да, вы правы, майор, – согласился комендант. – Спрашивать нас никто не станет, но, если в те места любители лёгкой наживы – золотоохотники – кинутся, – вот здесь с нас со всей строгостью спросят, почему наши дозорные не уследили за расхитителями её Величества собственности.

– Это, конечно… Знамо дело… – загудели офицеры.

– Ну, вот… – одобрительно кивнул комендант. – Поэтому необходимо изменить порядок патрулирования местности, увеличить число дозорных вверх по Бии; всех подозрительных, пробирающихся в сторону Телесского озера, доставлять в канцелярию. Поручаю это дело вам, майор, и сотнику казаков Кузьме Нечаеву, – кивнул он на того и на другого. – О принятых нами мерах я сообщу их превосходительству… Он ждёт от нас конкретных действий, – поднялся комендант, давая понять, что разговор закончен…

Сброшенный наземь наряд берёзовых рощ золотистой позёмкой шелестел по убегающей вдаль равнине. Жёлтые листья, подхваченные порывами ветра, хороводом кружили вокруг небольшого отряда дозорных, патрулирующего местность к востоку от Бийской крепости. Растянувшись по летнику5, казаки, скорее от скуки, изредка перебрасывались короткими фразами. Мирон с Никитой, немного поотстав от товарищей, лениво поглядывали по сторонам. Их лошади, отгоняя хвостами назойливых мух, бок о бок брели по идущей берегом реки дороге, петляющей среди перелесков березняка и сосен.

– Хоть в дозор вырвались, – тяжело вздохнув, произнёс Никита.

– Что, замучила уже маршировка? – улыбнувшись, ответил Мирон.

– Не знаю, как у тебя терпения хватает, а мне уже это ох как надоело… Ну, разве можно деревенского мужика научить правильной маршировке? – с досадой в голосе продолжил Никита. – Я ему говорю: «Плечо держи», а он за него рукой хватается. «С левой ноги начинай», а он мне: «Котора левая?» И откуда только таких бельмесов6 набрали? – усмехнувшись, пожал он плечами.

– Да не бери ты это в голову… На следующей неделе за ясаком поедем – хорунжий сказывал… А тебе отец ничего не говорил?

– Ничего… – покачал головой Никита. – Мы с ним видимся-то утром да под ночь – когда спать ложиться.

– Эй, друзья, что вы сзади плетётесь?! Догоняйте! – крикнул командир дозора Фёдор Иванов.

Мирон с Никитой пришпорили лошадей и тут же смешались с основной группой патрульных. Густой лес из берёз и сосен обступил казачий патруль, вдали послышалось разноголосое пение петухов.

– Ну, вот и маяк Бехтемирский недалече, – пояснил ехавший впереди Григорий Зеленцов.

– Можа, уже назад повернём? А?.. Господин хорунжий?

– А ты что – на маршировку торопишься? – пошутил Фёдор.

– Да упаси Господь, Ваше благородие! – истово перекрестился Григорий.

– Его апосля маршировки бабы на коня подсаживають, – срываясь на смех, выдавил из себя Иван Зорин.

Дружный хохот казаков спугнул притаившихся в ветках деревьев птиц.

– Чо вы гогочите?! – перекрыл смех Григорий. – Коли взаправду, так мине ентот хромой унтер ужо по ночам снится. Да, кода ещё эти двоя, – кивнул он на Мирона с Никитой.

Новый взрыв смеха утонул в густых лапах сосен.

– Видать, мало мы с Мироном вас гоняем, если не каждую ночь ты нас во сне видишь, – хватаясь от смеха за живот, ответил Никита…

– Ну, до маяка ещё добрых две версты. И приписано нам не только до туда местность осмотреть, но ещё и вокруг маяка обойти, – дождавшись, когда смех уляжется, произнёс Фёдор. – Неплохо бы привал сделать, – закрутил он головой, высматривая подходящую полянку. – Воды маловато, где бы набрать?

– Я знаю! – вызвался Мирон. – Здесь родник недалёко. Когда с Ефимом за ясаком едем, всегда около него останавливаемся… Мы его немного проехали.

– Я с тобой! – спохватился Никита.

– Да ладно… – махнул рукой Мирон. – Чего лошадей по лесной чаще гонять… Что я, один не управлюсь?

Взяв две большие плотные кожаные сумки, предназначенные для воды, Мирон, пришпорив коня, скрылся в зарослях деревьев. Пробравшись напрямки через бурелом, он оказался у места, где небольшие холмы образовывали полукруг. Кристально чистая вода стекала у подножия в крошечное озерко и тоненьким ручейком убегала в сторону реки…

Наполнив обе сумки, Мирон перебросил их через спину лошади и в поводу повёл её назад. Проходя мимо старых берёз, он заметил пень, покрытый шапкой опят.

– На похлёбку сгодятся, – скинув плащ, присел около пня Мирон.

Словно цирюльник, увлёкшись, сбривал он кинжалом молоденькие душистые грибы… Остриё ножа, проколов кожу, упёрлось ему в шею.

– Брось кинжал! Крикнешь – горло перережу, – прохрипел грубый мужицкий голос сзади.

Мирон, захваченный врасплох, медленно положил на землю кинжал.

– Кто ты? И чего тебе надо? – как можно спокойнее спросил он.

– Хто? Я?! – ехидно усмехнулся незнакомец. – Душегуб!.. А надоть мине одёжу твою и коня.

– Потап, чо ты с им валандаешься7, кончай яво быстрей! – раздался нетерпеливый бас.

– Погодите, мужики, а, может, золото возьмёте?

– Золото?! А откель оно у тебя – золото? – недоверчиво усмехнулся хрипатый.

– Не слушай его – врёть он. Такия за золотом не ходють. Ишь, при хформе – служивый, видать. Кончай яво и делов-то!

– Да сейчас все кому не лень золото моют, слух пошёл, что есть оно в этих местах. Вот и мы с брательником решили урвать себе кой-чего… Вон, за поясом, глянь – мешочек с золотым песком. Коли не веришь.

– А, ну-кась, иде? – отпустив нож от шеи, наклонился хрипатый.

Молниеносно схватив руку незнакомца, Мирон с силой перекинул его через себя, с размаху опустив на остриженный от грибов пень.

– Ох!.. – коротко крякнул хрипатый, раскинув руки.

В это же мгновенье Мирон резко обернулся и едва успел увернуться от сучковатой сосновой оглобли, летевшей ему в голову.

– Ах ты, гад! – кинулся на него с ножом худощавый бородатый детина.

Изловчившись, Мирон перехватил его кисть и рывком завернул за спину.

– Больно!.. Руку сломашь!.. – прохрипел детина.

– А к чему тебе рука? – в сердцах ответил Мирон. – Тебя всё равно повесят как разбойника… Вместе с твоим товарищем – коли очухается.

– Не погуби!.. Не разбойники мы – вот те крест!.. Беглые…

– А ежели не разбойники, чего ж едва жизни меня не лишили?

– Попужать малость хотели, чтобы на помощь не позвал. Думашь, не слыхали, сколь вас там – не мене десятка мужуков заржало…

– Чево делать-то удумал?.. – с тревогой в голосе пробасил бородатый.

– Отвезём в крепость. Ну, а дальше, думаю, тебе понятно, – связав разбойнику руки его кушаком, ответил Мирон.

– Пожалей ты нас, Христа ради! – взмолился детина. – Если возвернут нас назад – запорють до смерти солдаты. Сколь беглых ужо на том свете почивають.

Мирон испытующе взглянул в полные мольбы глаза искренне взмолившегося мужика.

– Садись!.. Поговорим… – кивнул он на поваленное дерево, развязав ему руки. – Звать-то как?

– Осипом кличут. А яво – Потап, – указал он на начавшего приходить в себя товарища. – Шибко ты яво саданул. Кабы не помер.

– Очухается… – безразлично бросил Мирон. – Ну, так расскажи, Осип, кто вы и откуда, чего вас сюда занесло – а там посмотрим, как с вами поступить.

– Всё скажу, как на духу! – прижал руки к груди Осип. – Тольки помилосердствуй к нам, горемыкам!.. Троя нас бежало с Барнаульского заводу. Моченьки никакой ужо не было каторжну работу сполнять. Онисим-то дорогой помер, чахотка у яво была, хотел хоть перед смертию вольным духом дохнуть. Недалёко от Гордеевой и похоронили яво. А мы с Потапом к Беи стали пробираться. Знамы мне ети места, я ведь на Бехтемирским маяке два годочка отслужил, отсель и взяли меня в завод натместо службы… Чо ишо-то сказать?.. – развёл руками Осип.

– Так что ж, выходит, вы досюда добрались вот так вот – без еды, без сапог?.. – вопросительно взглянул на него Мирон.

– Был грех… – вздохнул Осип. – У каво котялок, у каво топор, а иде курицу поймам – вот так и дошли досель. За рекой-то спокойней будет – тама, считай, Телеуцка землица – ни поселений, ни служивых.

– Тяжело вам будет, – покачал головой Мирон. – Не вовремя вы бежать вздумали – зима на носу. А погляди-ко на свою одёжу?! – кивнул он на перевязанные верёвкой опорки8.

– Знаю… – почесал затылок Осип. – К инородцам будем пробиратьси. Люди говорять, добры они, в приюте не откажуть… Топор есть, ежели чево – срубим времянку.

– Ну, вот и твой товарищ очухался, – кивнул Мирон на сидящего около пня Потапа.

– Ты, Потап, того – повинись перед служивым, коли назад не хошь. Запорють нас там солдаты до смерти.

Потап, осознав положение дел, кряхтя и охая, поднялся на ноги.

– Не погуби, добра душа! От отчаянья в разбой пошли. Отпусти ты нас, горемычных, – хватаясь за спину, с надеждой поглядел он на Мирона.

– Идите с Богом… Заберите, пригодятся, – вернул Мирон им ножи. – Вот, ещё… Возьмите… – достал он из сумки солдатский паёк. – Всё хоть не на пустой желудок идти. Да поосторожней: в этих местах дозоры усиленные, поймают – отправят назад, в Барнаул.

– Добра ты душа… За зло добром платишь, – кланяясь до самой земли, поблагодарил Осип.

– Ты уж не серчай на нас, – потирая зашибленные места, в унисон товарищу поддакнул Потап.

– Ладно, забудем… Пора мне, мужики, в отряде беспокоиться будут, – подобрал Мирон поводья лошади и через лес направился к своим…

– Мы уж забеспокоились: не заблудился ли? – встретил его Никита. – Чево так долго?

– После расскажу, – буркнул Мирон, выкладывая возле костра опята…

– Во!.. К похлёбке хороший добавок! – воскликнул Семён Шубин, помешивая закипевшее варево. – Дай-ка немного водички сполоснуть их…

– Грибы?! – удивившись, протянул руку Фёдор. – Осенью пахнут, – поднеся к носу сросшуюся семейку опят, прикрыл он от наслаждения глаза.

– Вы, видать, господин хорунжий, шибко не равнодушны к грыбам, – хохотнул Семён.

– Детство напоминают – Подмосковье, – бросив невидящий взгляд поверх казаков, мечтательно произнёс командир.

Тень грусти мелькнула в глазах Мирона от слов Фёдора, задумчивый взгляд на мгновение застыл на его лице.

– Что с тобой?.. – заметил внезапную перемену в настроении друга Никита.

– Да так, что-то взгрустнулось… Осень… – грустно улыбнулся Мирон.

– Ну, ты прям как наш хорунжий, – поглядывая на Фёдора, шепотом произнёс Никита. – Ему бы ещё стихи сочинять…

Мучительная мысль, престань меня терзати

И сердца больше не смущай.

Душа моя, позабывай

Ту жизнь, которой мне вовеки не видати! –

процитировал Мирон отрывок из стихотворения.

– Ты что, стихи сочиняешь? – округлил от удивления глаза Никита. – …Там все такие? – неопределённо кивнул он головой, подразумевая Московскую губернию.

– Да нет… – улыбнулся Мирон. – Люди такие же, как здесь, просто есть в некоторых, как говорит Фёдор, творческая жилка. А стих этот не мой, но про меня.

– А-а… – не поняв сути сказанного, протянул Никита. – Это ж надо!..

…Солнце уже скатилось за полдень, когда отряд, закончив патрулирование, повернул в крепость. Серебрящиеся в ярких лучах солнца паутины, раздуваемые ветерком, тончайшими кружевами повисли над дорогой.

– Ну, так что у тебя там на роднике стряслось? – смахивая с лица тонкие щекочущие нити паутин, вспомнил Никита обещание Мирона рассказать о своей задержке.

– Беглых встретил… – как бы само собой разумеющееся произнёс Мирон и рассказал товарищу об инциденте у родника.

– А если б тебя тот, другой, зашиб этой оглоблей?

– Но ведь я ж увернулся… Да и понял, что от отчаяния они на разбой пошли. Слёзно повинились в этом оба. Ну и отпустил я их с Богом.

– Знаешь, правильно сделал, – немного помолчав, ответил Никита. – Я вот вспомнил одну историю: дядька Григорий к нам приехал из Шубенки, ну и выпили они с отцом после баньки да разговорились о жизни. А я только спать лёг, лежу и слушаю их разговор. Отец рассказывал: в горы они к монгольцам за лошадьми ездили и вот так же, на обратном пути, на беглых наткнулись. И вместо того, чтобы назад их возвернуть, они им кой-какой живности дали и коня – пашню пахать. После, сколь уж времени прошло, ехали мимо, ну и заскочили в то место. Интерес их взял – живы ли?.. Так там, говорит, такое хозяйство крепкое, и ребятишек ещё народилось.

– Ну вот, видишь, большей частью те, которые бегут с заводов и рудников, простой крестьянской жизни хотят, и я им в этом не хочу быть помехой, – подытожил Мирон…

– А знаешь, приходи сегодня к нам в баньку, – сменив тему разговора, предложил Никита. – После такой прогулки неплохо бы попариться… Сегодня суббота – банный день, – с надеждой, что товарищ не откажется, взглянул он на Мирона.

– Да неудобно как-то, – замялся тот.

– Брось ты! – сморщился Никита. – Неудобно лаптем шти хлебать. А к товарищу в баньку – завсегда пожалуйста!

– Слушаюсь, «в баньку», господин урядник! – взяв под козырёк, улыбнулся Мирон…

– У-х-х!.. Хорошо! – выдохнул Мирон, бухнувшись на брёвнышко рядышком с Никитой.

– Ну, что ещё разок – жару много, – вытянув ноги и привалившись к стене бани, предложил тот.

– С удовольствием… – щурясь от заходящего солнца, ответил Мирон. – Чуток только передохну… Ваши-то все помылись?

– Все. Мы последние… Кваску бы щас, холодненького, – мечтательно произнёс Никита. – Говорил Глафирке, чтобы квасу в баню принесла, – дак нет, стесняется, видите ли, она. А чево стесняться? Поставила бы бутыль около двери – и делов-то! А-а, ладно… – махнул он рукой. – Пошли париться…

– Проходи, проходи, Мирон, – бросив короткий взгляд на раскрасневшихся после бани друзей, засуетилась матушка Никиты Настасья. – Вот-вот пельмени будут готовы – вода уже закипела… Присядьте пока на лавку.

– Глафира, налей-ка нам по кружке квасу, – позвал Никита сестру.

– Вам какого? Холодного из погреба или потеплее с избы? – краснея, спросила Глафира Мирона.

– Холодненького, конечно, лучше – если за ним в погреб идти не надо, – отведя взгляд, чтобы не смущать девушку, ответил Мирон.

– А я его уже принесла, – спохватилась Глафира, кивнув на запотевшую бутыль.

– Это она, вас ожидаючи, ужи и квас из погреба приташшила, да всё в окошко выглядывала, када вы из бани возвернётесь, – защебетала выбежавшая из соседней комнаты маленькая девчушка.

– Чево ты мелешь, Варюшка, а ну, дуй назад к своим куклам, – ещё больше покраснев, прикрикнула Глафира…

Примечания