Заговор против Сталина
Из-за надстройки выбрался старпом Джерри Флеминг и стал ворчать: «Вот вы где, обыскались уже! А ну, марш в машинное отделение, там помощь требуется!» Моряки побросали окурки и потащились выполнять свои обязанности.
В хвост конвоя по левому борту проследовал и растворился в полумраке катер, увешанный глубинными бомбами. «Возможно, что-то случилось», – машинально отметил Романов. В штатной ситуации корабли королевского флота расходятся правыми бортами. Он проводил глазами катер, повернул голову и вздрогнул. Рядом стояла женщина в непромокаемой брезентовой накидке, обнимала себя за плечи и пристально смотрела вдаль.
– Испугала, Нина Ивановна, – выдохнул Павел. – Не заметил, как ты подкралась.
– Что за контрразведчик ты такой, Павел Сергеевич, если не видишь, как люди к тебе подкрадываются? – проворковала женщина.
Ее знобило. Павел обнял Нину и прижал к себе. Она безропотно прильнула к майору и положила голову ему на плечо. Он поцеловал подчиненную в висок. Ее кожа казалась горячей.
– Эй, товарищ Ушакова, – забеспокоился Павел, – в чем дело? Ты не заболела? Болеть запрещено, забыла? Ко дню прибытия ты должна быть в форме.
– Буду, товарищ майор, – прошептала женщина. – Пока доплывем, можно несколько раз заболеть, вылечиться и снова заболеть. Все в порядке, просто укачало. Надоело в гальюн бегать – полощет без конца. Постою минутку, все пройдет.
Павел нагнулся и поцеловал ее в губы – исключительно в целях профилактики простудных заболеваний. Нина вздрогнула, но тут же расслабилась, подняла голову и ответила на поцелуй. Удивленно присвистнул пробегавший мимо матрос: дескать, этим русским ничто не чуждо. Павел развернул девушку к себе, поцелуй стал более страстным. Первые мгновения она отвечала, потом опомнилась, отстранилась, перевела дыхание.
– Паша, ты чего? Тут же полный корабль посторонних глаз… – она озиралась. – Что за свобода нравов? Да и наши могут подняться…
– Не поднимутся, – уверил майор. – Они же видели, что ты на палубу пошла. Значит, со мной стоишь. Не поднимутся, а то по шее получат… Эх, Нинок, где бы нам с тобой уединиться на этом чертовом корабле? Может, в трюм пойдем?
Девушка прыснула.
– Опомнитесь, товарищ командир, чему мы учим наших английских союзников? Они уже дырку во мне протерли. Нет, вы можете, конечно, приказать, если уверены, что это связано с выполнением задания…
– Ладно, – он отпустил девушку, отступил к лееру, успокоился. – Прости, Нина Ивановна, не о том подумал.
– Все в порядке, Паш, ну что ты как маленький… – она подняла голову и посмотрела на него большими печальными глазами.
Их отношениям не хватало простой человеческой романтики. Не было времени добыть и подарить шоколадку, сбегать на ближайший луг, чтобы нарвать полевых цветов. Все второпях, на скорую руку, как придется. У Павла порой щемило сердце, когда он смотрел на эту женщину.
Нине Ивановне недавно исполнилось тридцать лет. Она всегда была собранна, вдумчива, принимала взвешенные решения. Жалостью к врагам Нина Ивановна не страдала, Павел лично наблюдал, как она расстреляла двух полицаев, прибывших за сброшенной на парашюте рацией. При грузе был еще радист, но до земли он живым не добрался. Осенью 41-го года Нина Ивановна потеряла годовалого сына вместе с матерью и отцом – они пытались вывезти ребенка из осажденного Ленинграда. Бомба разнесла переполненный автобус. Месяцем ранее Нина потеряла мужа, он сражался на Западном фронте, командовал взводом, не вышел из окружения под Вязьмой. Очевидцы видели, как он с гранатой бросился под танк, и после взрыва там не осталось никого живого. Два года Нина приходила в себя. Служила в радиотехническом отделе, писала шифры. Потом перевелась в оперативное подразделение.
– Обними, а то замерзну. – Она прижалась к Павлу и закрыла глаза. – Хорошо мне с тобой, Павел Сергеевич. Только неправильно все это. Свои не настучат, но наши с тобой амурные отношения все равно вскроются. А они мешают службе и потому разлучат нас с тобой когда-нибудь. А если и не разлучат, все равно не кончится это дело добром.
– Отставить панические настроения! – рассердился Павел. – Никто из нас не умрет, по крайней мере, на этой войне. А сейчас нам и вовсе беспокоиться нечего – едем в страну, где не ведутся боевые действия.
Они постояли несколько минут. Понятливо хмыкали проходившие мимо матросы. «Мэм, зачем вам эта Россия? Оставайтесь у нас, в Англии!» – бросил кто-то. Нина не поняла. Павел выразительно покосился на остроумца в брезентовом комбинезоне, и тот мгновенно умолк. Мысль крутилась в голове: «Найдется ли на судне уединенное местечко? Надо провентилировать обстановку, походить, осмотреться… Детский сад какой-то! До какой же степени расхолаживает безделье!»
Снова усилился холодный ветер, забрался за воротник. Он потянул девушку на лестницу – хватит уже проветриваться. Войдя в надстройку, в царство пота и мазута, он взял ее за плечи, прижал к себе и отыскал холодные губы (почему они такие холодные?). Прошла минутная слабость, девушка съежилась, ощетинилась, от прежней взаимности не осталось и следа.
– Все, Паша, хватит, пойдем, успеем еще.
Она спускалась первой, держась за хлипкий поручень. Шахту освещала лишь тусклая лампочка, приходилось ощупывать ступени ногой, прежде чем ступить.
Когда они спустились на середину пролета, судно потряс удар. Торпеда попала в машинное отделение, повредила двигатель и проделала жуткую пробоину в борту. Взрыв был оглушительный, заложило уши. Романов удержался на ногах, присел, схватившись за леер. Нина, крича, скатилась по ступеням. Ужас придавил ее к полу, волосы встали дыбом. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Судно накренилось, кричали люди, топали где-то внизу. Весьма удивительно, но лампочка продолжала гореть – значит, основной генератор не пострадал.
Павел спрыгнул вниз по ступеням, упал на колени перед распростертой Ниной, лежавшей в какой-то нелепой позе. Он осторожно приподнял ее голову, облегченно выдохнул – жива! Девушка жалобно застонала, зашевелилась.
– Ты в порядке? – прокричал Павел. – Ничего не сломала?
– Не знаю, Пашенька, вроде нет… Что это было?
Она попыталась приподняться. Павел схватил ее под локти, поставил на ноги и прижал к стене. Нина перевела дыхание и обняла его за плечи.
Еще никто не знал, что две подлодки незаметно подкрались к конвою. Одна ударила по «Глазго», другая – по крейсеру «Вестминстер». Последний пострадал в меньшей степени, остался на плаву и продолжил движение. Все силы команды были брошены на сохранение живучести судна. С «Глазго» все было хуже, судно дало опасный крен. Трещали, рвались переборки. По коридору топали матросы, хлопали двери кают. Кто-то пробежал мимо – кажется, старпом Джерри Флеминг, – запрыгал по лестнице, но оступился, ударился челюстью. Его схватил за шиворот и толкнул в спину бежавший следом. Матросы валили с палубы наверх, пробегали мимо. Судно сотрясалось, скрежетало составными частями.
Нина хрипела. Павел прижал ее к стене, ждал, когда пробегут матросы. Лезть в эту сутолоку было чревато переломами. Снова кто-то упал. Переломился слабый поручень, не рассчитанный на такие нагрузки.
– Командир, это мы… – бубнил Вадим Молчанов, вываливаясь из коридора. – Гришка где-то здесь был…
– Да здесь я, куда же денусь с этой подводной лодки. – Заречный пробивался к товарищам. – Товарищ майор, хана кораблю! Не удержится он на плаву, спасаться надо… Нина Ивановна, ты в порядке?
Женщина жалобно стонала, ее трясло – падение с лестницы не прошло даром.
– Должны отбиться, – хрипел Молчанов. – На «Вестминстере» хорошее вооружение, плюс противолодочные катера.
Вторая торпеда ударила в левый борт, пробила корпус ниже ватерлинии. Судно вздрогнуло, в трюме прогремел взрыв. Крики усилились. Погасла единственная лампочка.
Григорий не растерялся, включил фонарь и первым прыгнул на опустевшую лестницу. Одеты были «дипломаты» как попало, едва натянули обувь и верхнюю одежду. Мелькнула мысль: «Документы остались в каюте. И не только документы, все там осталось!» Но возвращаться было равноценно самоубийству. Заречный схватил под локоть Нину, поволок ее по лестнице. Девушка качалась. «Останки» поручня висели, пришлось прижиматься к стене. Вскрикнул Молчанов – треснула ступень, нога провалилась в пустоту. Павел схватил его за шиворот и вытащил из ловушки, едва не сломав ему щиколотку. Фонарь покатился по уцелевшим ступеням, но это не имело значения – палуба была рядом. Люди выбирались наружу, помогая друг другу. Крен был сильный. Григорий не устоял, заскользил к борту, махая руками. Он ударился плечом, заорал от острой боли.
Люди сбились в кучу. Картина была безрадостной, судно тонуло. Кто-то кричал, что погиб капитан – он находился в машинном отделении в момент пуска торпеды. На судне имелись две вместительные спасательные шлюпки – достаточно для двух десятков человек.
Подводная лодка оставила в покое гибнущее судно и отправилась искать другую мишень. «Хэмилтон» шел по правому борту на расстоянии полутора кабельтовых, торопясь покинуть опасную зону. На судне снаряжали шлюпку для помощи терпящим бедствие. Но как доплыть в такой шторм? Море бурлило, перекатывались гигантские волны. Дул промозглый ветер. «Вестминстер» шел по курсу, судно держалось на плаву, работали двигатели. Но на нижней палубе что-то горело – из разбитых иллюминаторов вырывалось пламя. Моряки сбрасывали глубинные бомбы, и они рвались под судном, усиливая волну.
На «Глазго» уцелела одна шлюпка, вторая была разбита вдребезги. Скрипела лебедка – моряки спускали на воду уцелевшую посудину. Суденышко перекосилось, заклинило шестерню. Раздался душераздирающий треск, штанга лопнула, и остроносая шлюпка повисла в воздухе. Матросы столпились на борту, кричали. Кто-то вскарабкался на борт, прыгнул, вцепившись в трос, стал сползать по нему к задранной корме лодки. Но едва ли в подобных условиях можно было провести починку.
– Товарищ майор, они не спустят шлюпку! – крикнул Заречный. – А если и спустят, нам не хватит места! Половине матросов не хватит! У вас есть идеи, товарищ майор? До берега вплавь не доберемся!
– Товарищи, я плавать не умею… – стонала девушка.
– Успокойтесь, Нина Ивановна, – нервно засмеялся Молчанов. – Будь вы хоть трижды призер по плаванию – больше двадцати метров в этой воде не проплывете!
Полезных мыслей в голове не было. Павел вцепился в леер и потрясенно смотрел, как матрос болтает в воздухе ногами. Его руки разжались, он полетел вниз, ударился головой о край шлюпки и исчез в бурной воде. Назад он не выплыл.
Волна захлестнула тонущее судно. Нина закачалась, чуть не выпала за борт. Павел схватил ее за талию, оба повалились под леер. Оперативники ругались матом, забыв про свою интеллигентную сущность. Романов поднялся, повертел головой, чтобы быть в курсе событий. Кое-кто недавно назвал его удачливым? Спасибо вам огромное, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга!
Помощь с «Хэмилтона» не спешила, у команды возникли трудности. Шлюпка, отправленная на выручку, перевернулась, и членам команды, оставшимся на борту, пришлось спасать своих.
Из пелены возник британский противолодочный катер. Он обогнул с носа терпящее бедствие судно. На передней палубе толпились моряки. Капитан принял решение забрать команду с «Глазго». Матросы встретили ликованием появление катера – свистели, орали, махали. Катер приближался, светя бортовыми огнями.
Но немецкая подлодка, оказывается, никуда не делась. Она таилась в пластах воды, поджидая добычу. Субмарина произвела торпедный пуск и ударила почти в упор ниже ватерлинии. Катер вздрогнул, его повело в сторону. В борту образовалась пробоина, туда мгновенно хлынула вода. В трюме взорвались боезапасы, судно мгновенно превратилось в пылающий факел. Люди метались в огне, прыгали в воду. Пламя с катера перекинулось на нос «Глазго». Вспыхнул бушприт, занялись горючие материалы обшивки. Катер тонул стремительно, через несколько мгновений на плаву осталась только горящая надстройка. Несколько человек барахтались в воде, борясь за жизнь. Но это были тщетные усилия. Прогремел очередной взрыв – теперь на капитанском мостике, разлетелись пылающие обломки. Доносились слабеющие крики. С борта «Глазго» спрыгнул в воду отчаянный матрос – хотел помочь своим товарищам на катере. Его накрыл горящий обломок обшивки – матрос даже крикнуть не успел.
«Глазго» уходил под воду. Матросы метались, еще не расставшись с надеждой спустить шлюпку. Их было человек пятнадцать, остальные не выжили. Шлюпка улеглась на воду, но криво, зачерпнула бортом.
– Пойдем, – решился Павел. – Они должны нас взять, не имеют права бросить.
Молчанов кинулся первым.
В этот момент немецкие подводники решили ускорить процесс и влепили в борт «Глазго» третью торпеду. Она попала чуть ниже того места, где толпились люди. Шлюпку сорвало с тросов, она переломилась пополам и перевернулась. Взрывом половину матросов убило на месте, остальные посыпались в воду. Многие тут же всплывали мертвые. Скалился, разбросав конечности, старпом Джерри Флеминг. Повис, зацепившись коленом за леер, мертвый боцман Хартман.
Молчанов споткнулся, остальные тоже попадали. Нина скрипела зубами, сжимала в бессильной ярости маленькие кулачки. Стонал Заречный, растирал отбитый затылок. Павел на коленях подполз к Молчанову и перевернул безжизненное тело. В переносицу вонзился огрызок трубы, оторванный взрывной волной. В глазах осталась ярость. Смерть была мгновенной, он даже не понял, что произошло.
Дальнейшие события Павел помнил смутно. Ноги подкосились, в ушах фонило. Контузило не сильно, но полоскало, как после бурной попойки. На палубе валялись трупы, несколько тел качались на воде. В пяти метрах от борта плавала перевернутая шлюпка – вернее, то, что от нее осталось. Рядом висели еще тела, какие-то обломки. Палуба «Глазго» уходила из-под ног, ее захлестывала вода. Майор что-то кричал, злился на бестолковых подчиненных. Доплыть до лодки не так уж сложно – подумаешь, прохладная вода! Еще не зима, есть все возможности выжить! Шлюпка – единственный шанс, больше зацепиться не за что. Только подтащить ее к судну, к сожалению, нечем, под рукой нет подходящего багра. Нина стояла на коленях, держалась за живот – ее рвало. Девушка плохо понимала, что происходит и зачем ее тащат в ледяную воду. Что произошло с Заречным? Павел не понял. Григорий был готов плыть, кричал, что они должны вместе оказаться в воде, а Нина пусть держится между ними – сама не доплывет, надо ее поддержать. Павел не возражал. Вода уже поднялась до колен, верхняя палуба скрывалась из вида. Можно было не прыгать, просто сойти в воду. Но Гриша оступился, наглотался воды и всплыть уже не смог. Павел оказался в ледяной воде, холод продрал до костей. Онемели конечности. Груз одежды тянул на дно. Он погрузился с головой в стылую воду, но опомнился, пришел в себя, стал работать конечностями – всплыл. Это был форменный ужас. Нина стояла по колено в воде, тянула к нему руки, обмерев от страха. Некстати вдруг вспомнилось, что девушка не умеет плавать. Не научили ни семья, ни школа. Образование дали, вырастили достойного советского гражданина, а вот сладить с ее комплексами и демонами не смогли.
– Паша, где Заречный? – бормотала Нина. – Не выныривает. Он, кажется, головой ударился.
Павел повертелся в ледяной воде, нырнул, пошарил руками вокруг себя. Наткнулся на безвольное туловище, но оно выскользнуло из рук, словно угорь. А когда вынырнул, обнаружил перед собой мертвое лицо Гриши Заречного. Кровь вытекала из раскроенного черепа, тут же смывалась водой. Глаза молодого оперативника были распахнуты до предела. Легкие наполнились водой, поэтому долго на поверхности тело не продержалось, стало тонуть. Последней исчезла рука с искривленными пальцами.
Нина глотала слезы, не решаясь шагнуть с затопленной палубы. Романов подплыл к девушке, схватил ее под мышки. Нина ахнула, и через мгновение оба оказались в воде. Он сам наглотался, греб свободной рукой. Подтащить перевернутую шлюпку было невозможно, даже переломанная она была очень тяжелой. Жилы рвались, круги плясали перед глазами. Он плохо помнил, как затаскивал девушку на киль, за что хватался, срывая ногти. Она держалась, подтягивалась. Днище шлюпки было широким, девушка перевалилась через киль и лежала, хватая воздух.
Он прохрипел:
– Не шевелись, восстанавливай дыхание…
Павел лез на шлюпку, теряя последние силы. Схватился за выступ, подтянулся. В глазах темнело, он словно погружался в анабиоз. Холод в эту минуту был не актуален, он ничего не чувствовал. Море бурлило, шлюпка ходила ходуном, стылый ветер налетал порывами. Нина лежала рядом, издавала слабые звуки. Шлюпку относило от места катастрофы. Звуки боя давно прекратились, только ветер утробно выл да гудело море…
Через несколько минут вернулась способность шевелиться. Павел перевернулся на спину, приподнял голову. Кашель вывернул наизнанку.
Шлюпка медленно барражировала по волнам. «Глазго» затонул вместе с надстройкой и всеми палубами. На поверхности моря остались лишь обломки – элементы палубы, деревянной обшивки, несколько мертвых тел. Часть из них за что-то зацепилась, остальные дрейфовали вслед за шлюпкой. Из воды торчала искривленная рука с растопыренными пальцами. Мрак покрыл Норвежское море. Немецкие подлодки удалились, выполнив свою миссию.
Прийти на помощь товарищам моряки не смогли. Второй противолодочный катер, очевидно, тоже потопили. На «Хэмилтоне» и «Вестминстере» мерцали бледные огни. Суда конвоя находились далеко, и уже было ясно, что они не вернутся. Прислушавшись, майор различил отдаленный гул и звуки разрывов. Значит, субмарины еще не ушли, завершали начатое, а моряки оборонялись. Но их также ожидала печальная участь. Суда потеряли подвижность, стали удобными мишенями и не имели шансов дойти до своего порта.
Нина застонала, стала вздрагивать. Задрожали слипшиеся ресницы. Павел потянулся к ней. Девушка дрожала от холода, пыталась расклеить сведенные судорогой губы.
Тихие звуки привлекли внимание. Майор насторожился. Среди обломков мелькали две головы. Они принадлежали явно не мертвецам. Люди вяло загребали слабеющими конечностями, перекатывались через волны. Павел стал махать, что-то сипеть. Его видели – выжившие матросы направлялись к шлюпке. Лица знакомые – Уоткинс и Галлахер. Впрочем, доплыл только один – до шлюпки оставалось четыре метра, когда у Уоткинса кончились силы. Он больше не мог грести и некоторое время просто оставался на плаву, хватая воздух. В его глазах стояла беспробудная тоска. Майор не мог ему помочь – сползи он в воду, погибли бы оба. Волна захлестнула моряка, и его голова пропала. Молодой черноволосый Галлахер издал протестующий возглас, подался к товарищу. Силы еще не иссякли. Он завертелся, нырнул, но это было бессмысленно. Павел хрипел: «Матрос, давай сюда…» Галлахер плыл тяжело – отказывали руки. Майор обхватил локтями киль, сполз ногами в воду. Матрос догадался, совершил рывок на последнем издыхании и схватил Романова за ноги. Тот едва не сполз в воду, тужился. Галлахер карабкался по нему, как по лестнице. Наконец добрался до киля, откатился в сторону. Потом схватил майора за шиворот, подтащил к себе. Они лежали, окончательно лишившись сил, – один на животе, другой на спине, – и тяжело дышали.
Способность шевелиться вернулась не скоро. Шторм улегся, но волны продолжали плавно вздыматься. Место катастрофы отдалялось. Зрение отказывало, перед глазами стояла пелена. Рассчитывать на помощь не приходилось. Ни в одной стране мира моряки не бросают своих, но сегодня они физически не могли помочь. Шлюпка дрейфовала не в одиночестве – трупы и обломки разбросало повсюду. Берег почти не приближался.
– Спасибо, приятель… – выдавил из себя Галлахер.
– Все в порядке, дружище… Я ничего не сделал… Лежи, набирайся сил…
Он повернулся к девушке. Нина скорчилась в позе зародыша, поджала локти под живот. Ее глаза были открыты наполовину. Девушка мелко дрожала. Павел обнял ее, погладил по голове.
– Нин, ты как?
– Я здесь, Павлуша… – она едва шевелила губами, смотрела в одну точку. – Полежу немного, все хорошо будет…
Он оставил ее в покое – помочь все равно было нечем. Быстрее бы добраться до берега, найти возможность развести костер…
– Эй, приятель, как тебя зовут? – прошептал Галлахер.
– Павел. Если по-вашему, то Пол.
– Понятно… А я Ларри. Родом из Кардиффа. Потом жил в Дувре, там у меня родители… Ты русский?
– Есть грех, дружище.
– Всякое бывает, – Галлахер затрясся в беззвучном смехе. – Это твоя подруга?
– Это моя коллега… по дипломатической службе… Ты уверен, что перед нами Норвегия?
– Парень, посмотри на карту, здесь нет ничего, кроме Норвегии.
– Хорошо, Ларри, при случае обязательно посмотрю.
Он откинул голову. Силы не спешили возвращаться. Перевернутая шлюпка мерно покачивалась. Три тела лежали рядом.
Обморок был долгим и черным, как ночь. Майор провалился в него, как в пропасть, время остановилось.
Очнулся, когда усилилась качка, и машинально ощупал свернувшуюся рядом девушку. Она не пошевелилась.
Донесся гул – в прибрежных водах рокотал прибой. Павел приподнялся. Картинка в глазах стала четче. Шлюпка подходила к берегу. Он выплывал из сизой хмари – скалистый, изрезанный, заваленный белесыми камнями. Светлела полоска пляжа. На обрывах грудились хвойные деревья – невысокие, разлапистые. До берега оставалось не больше кабельтова.
– Скоро доберемся, Пол, – прошептал Галлахер. – На берегу вроде нет никого.
Нина все еще не шевелилась. Павел потряс ее. Девушка не реагировала. Дыхание сперло в горле. Он встал на колени, осторожно перевернул Нину на спину. Глаза у девушки были закрыты, лицо отливало страшной синью. Скулы обострились, рот был приоткрыт. Майор похолодел. Он тряс ее за плечи, прикладывал ухо к груди, зачем-то начал делать искусственное дыхание рот в рот. Сердцебиение отсутствовало, пульс не прощупывался. Нина Ивановна была холодна, как лед. Но Павел не оставлял попыток: мял ей грудную клетку, пытаясь завести сердце, упрашивал очнуться. Галлахер привстал, подтянул под себя ноги и стал мрачно смотреть на его потуги.
– Пол, прекращай, девушка мертва. Сердце остановилось от переохлаждения.
Но почему? Остальные ведь живы! Девушка не дышала, и он не знал, как вернуть ее к жизни. У него отнялись конечности, он лежал на перегибе днища и потрясенно смотрел в мертвое лицо.
За что ей такое? Потеряла родителей, дочь. С дальней родней Нина виделась редко, они только обменивались письмами. Часто смотрела на фотографию девочки с косичками и украдкой плакала…
Качка усилилась, шлюпка входила в полосу прибоя. До берега оставалось 70 метров. Волны подросли, со шлепками они разбивались о камни. По курсу все так же светлела полоска пляжа – хорошо, что вынесло не на камни.
Бороться со стихией не было смысла. Мощная волна захлестнула и перевернула шлюпку, она ударилась о подводные камни. Заскрежетало дерево, шлюпка окончательно развалилась. Мужчины оказались в воде. Галлахер вскричал – его едва не накрыло обломками конструкции. Павел бросился спасать парня, но тот уже вынырнул с выпученными глазами. Из рассеченного виска текла кровь. Но под ногами было дно! Воды – по пояс!
Ноги подкашивались. Павел держался за какие-то доски, приходил в себя. Нина оказалась рядом, он схватил ее под мышки и прижал к себе. Голова девушки безжизненно свесилась. Он целовал ее омертвевшее лицо и чувствовал, как сходит с ума. Потом перехватил поудобнее, стал вытаскивать на берег. Галлахер шел сзади, пытаясь вразумить своего приятеля, потом догнал, помог нести. Они вынесли тело на берег, пристроили на сухое место и рухнули сами.
Ночь продолжалась. Угрюмые тучи плыли над головой. Утробно рокотал прибой, волны с шипением выносились на пляж. Конечности начинали подмерзать.
Мертвое тело мужчины дотащили до обрыва, положили его в трещину, а лицо накрыли капюшоном. Павел ползал на коленях, сгребая камни. Бугорок получился маленький, но больше и не требовалось…
Товарищи по несчастью привалились к глиняному откосу и безучастно смотрели, как на берег выносятся упругие волны. На душе было пусто, голова не работала. Пока еще не было возможности оценить масштаб случившейся катастрофы.
– Норвегия, говоришь…
Слова, как колючие ежи, выбирались из горла. Не за горами двустороннее воспаление легких, если не что похуже.
– Норвегия, Пол, – подтвердил Галлахер. – А вот в каком месте этой чертовой Норвегии мы находимся, даже не спрашивай.
В отличие от Швеции, сохранившей нейтралитет, в Норвегии господствовали фашисты. Германия оккупировала страну в далеком 40-м году. Сопротивление длилось два месяца, потом прекратилось. Норвежская рабочая партия, находившаяся у власти с 33-го года, строго соблюдала «пацифизм». В это время на территории страны находились 13 немецких дивизий, значительные силы авиации и флота, что позволяло контролировать не только страну, но и всю береговую полосу.