Дети Великого Шторма

– Суда? – ошеломленно повторил крылан. – Ты перегрелся или перепил? Если Скодри из-за каждой поножовщины будет устраивать суд…

– Вот именно, – послышалось откуда-то сзади. – Здесь и без суда все ясно.

Джа-Джинни обернулся. Шагах в десяти от них стояли Скодри и двое слуг с факелами. На лицо Зубастого падала тень, но крылан вполне мог представить себе его выражение.

– Пропустить их, – скомандовал старый пират. – Немедленно.

И вот тут-то Джа-Джинни понял, что дела пошли и вовсе хуже некуда, потому что Сатто ни капли не испугался, а даже наоборот – повеселел. Вдобавок на площади появились и другие матросы с «Утренней звезды», чьи лица не оставляли сомнений в их намерениях.

– И не подумаю! – с усмешкой заявил помощник Звездочета. – С места не сдвинусь!

– Вот как? – спросил Скодри. – А что скажет твой капитан, когда вернется?

Сатто скорчил жалостную гримасу, а потом расхохотался:

– Что скажет? Мой капитан?! Я соблюдаю правило, которое ты сам установил, когда был моложе, – до суда никто не должен видеться с убийцей! А суд будет, потому что команда этого хочет, и ты не сможешь нам запретить! – Он огляделся и добавил: – Всем известно, что вы с Крейном друзья, но справедливость еще никто не отменял. И вообще, час поздний – тебе пора на отдых, старик!

В толпе матросов послышались смешки. Джа-Джинни на мгновение прикрыл глаза, содрогнувшись от ужаса. Он знал, он чувствовал, что скоро власти Зубастого придет конец, но не так быстро и не таким жестоким способом! Люс, Агнес, девочки – что их ждет, если Скодри не вернется с этой площади?..

– Вот как? – Зубастый негромко рассмеялся. – Любопытно. Сдается мне, твой капитан все заранее рассчитал и предвидел, даже исчезновение пятнадцати лодок и эту глупую ссору на пристани. Ох, как он проницателен. Или дело в другом?

Сатто прищурился и ничего не сказал.

– По правде говоря, мне известен всего один способ предвидеть такие вещи, – продолжал между тем Скодри. – Организовать их самому. Что ж, в данный момент преимущество на твоей стороне – я стар и слаб, со мной всего-то два человека. Легкая добыча, не спорю. Но что ты будешь делать завтра, когда вернутся из дозора фрегаты? Что ты будешь делать, когда здесь появится Лайра Отчаянный?

На мгновение во взгляде Сатто промелькнуло что-то похожее на страх. Джа-Джинни с трудом верилось, что Звездочет спланировал переворот в Лейстесе. Выходит, его помощник все устроил сам?..

– Мне плевать… – начал Сатто, но договорить ему не дали.

Крылан охнуть не успел, как Эсме метнулась вперед и бесстрашно встала прямо перед моряком, который был выше ее на две головы и в три раза шире в плечах.

– Хватит пререкаться! – крикнула целительница со слезами на глазах. – Там умирает человек, я это чувствую! Будет суд или нет, кракен его знает, но, если я сейчас не войду, Умберто не доживет до завтрашнего утра!

Джа-Джинни вдруг ~почувствовал, ~~~как~его~затягивает~~~в~~~ водоворот. Вторжение в его разум было весьма бесцеремонным: ~некто~ очень быстро и грубо переворошил воспоминания последних двух дней, задержавшись на истории с лодками и недовольно цыкнув зубом при виде крылана, барахтающегося в воде.

– Прости – так быстрее и проще.~

– Ты слышишь меня?! – Эсме шагнула вперед, сжав кулаки. – Пропусти немедленно!

И – вот так номер! – Сатто отступил.

Эсме рванулась ко входу, не оглядываясь. Следом за ней заторопились стражи, показывая дорогу и надеясь поскорее убраться с площади от греха подальше. Крылан подумал, что они вряд ли высунут нос наружу, пока все не закончится, – в гневе Зубастый страшен. Сам он не двинулся с места, потому что не совсем пришел в себя после того, как Кристобаль переворошил его воспоминания, и потому что хотел увидеть, что произойдет дальше между двумя пиратами, молодым и старым.

– Ну что, продолжим нашу милую беседу? – ироничным тоном поинтересовался Скодри. Он стоял на прежнем месте и, казалось, не придавал происходящему особой важности. – Итак, скажи: Звездочет, по-твоему, тоже считает, что я слишком стар и слаб для того, чтобы управлять Лейстесом?

– У него спроси! – крикнул Сатто. – Я командую людьми, пока его нет, но я не…

Зубастый усмехнулся:

– Раз командуешь – значит, отвечаешь за все, что связано с ними и с «Утренней звездой». Капитан передал тебе свою власть – ту ее часть, которую мог передать, – а вместе с властью – и ответственность! Ну так что? Я не услышал ответа на свой вопрос.

Помощник Звездочета сжал кулаки и медленно проговорил:

– Я командую людьми, пока Звездочета нет…

– Понятно! – коротко бросил Зубастый и свистнул. Но это был не короткий свист, который издал чуть раньше Сатто, а виртуозная разбойничья трель. Тотчас же из подворотен, стенных ниш, узких улочек, сбегавшихся к площади, выступили вооруженные люди, и Джа-Джинни с веселым удивлением заметил в свете факелов лица своих товарищей. Матросы Звездочета в растерянности оглядывались по сторонам и не видели путей к отступлению.

– Как видишь, не все согласны с тем, что мне пора на покой, – негромко проговорил Скодри. – Я бы даже сказал, ты в меньшинстве.

– Ты… – заговорил Сатто после долгой паузы и закашлялся. Зубастый спокойно ждал, пока к его собеседнику вернется голос. – Ты меня неправильно понял. Я… всего лишь проявил заботу о твоем здоровье. Мы… очень ценим тебя и никогда бы не стали…

– Достаточно! – прервал эти словоизлияния Скодри. – Истинная правда, уже глубокая ночь, а завтра трудный день. Суд, говоришь? Хорошо, будет суд. А теперь искренне советую отправиться… на отдых.

Сатто развернулся и пошел прочь. Матросы последовали за ним.

Еще через какое-то время площадь почти опустела – остались только Скодри и Джа-Джинни. Крылан стоял неподвижно, не в силах побороть изумления: случившееся казалось ему слишком странным. То, что Скодри пришел не один, было приятным и эффектным сюрпризом, но поведение Сатто не могло не насторожить крылана.

«Что вообще здесь произошло?!»

Старый пират похромал к порогу тюрьмы и опустился прямо на ступеньки, выставив ногу с негнущимся коленом. Только теперь он оказался полностью на свету, и сердце Джа-Джинни сжалось: был ли тому виной неверный свет факелов или что-то иное, но Скодри действительно выглядел очень уставшим и очень старым.

– Вот теперь можешь выходить, Кристобаль, – негромко сказал пират.

От ствола большого дерева, что росло неподалеку, отделилась высокая тень, и крылан кивком головы приветствовал своего капитана. Когда магус оказался в круге света, Джа-Джинни увидел, что он с ног до головы перемазан сажей, словно вылез из дымохода.

Скодри не удивился этому – или просто не подал вида.

– Спасибо, что позвал своих людей, – сказал он неприветливо, глядя куда-то в сторону. – Спасибо, что предупредил о заговоре.

– Не стоит благодарностей, – весело отозвался Крейн. – Этот заговор большей частью направлен против меня.

– Знаю, – последовал короткий ответ. – Но, покончив с тобой, Звездочет не остановится.

– Да, безусловно. Аппетит у него отменный. Так что, завтра будет суд?

Скодри криво улыбнулся:

– Уж извини.

Магус кивнул и сказал серьезным тоном:

– Тогда я тоже намерен кое-кому предъявить обвинение.

– Твое право… – Скодри пожал плечами. – Препятствовать не буду.

Он медленно поднялся, опираясь на трость, и с каким-то странным выражением лица оглядел площадь – как будто видел ее впервые. Потом взглянул на Крейна и проговорил:

– Я трижды за два прошедших дня слышал истории о том, что неподалеку от города видели нечто… необъяснимое.

– В самом деле? – отозвался Крейн, с любопытством уставившись на свой испачканный сажей рукав – он как будто только что заметил, в каком состоянии его одежда. – И что же там видели?

– Человека, – хмуро ответил Скодри. – Он шел по дороге и горел.

– Надо же… – магус покачал головой. – Наверное, это был призрак.

– Возможно. Он был объят пламенем от макушки до пяток, но, казалось, не испытывал боли. Там, где он прошел, следов не осталось, но везде, где он хоть ненадолго задержался, кипела вода и плавились камни. Любопытное явление, правда?

Не дожидаясь ответа, Скодри развернулся и ушел, хромая. Крейн проследил за ним взглядом, потом покачал головой и хотел что-то сказать, но вдруг зашатался. Джа-Джинни шагнул вперед, готовый помочь, – и с руганью отскочил, почувствовав сильный жар, исходящий от магуса. Запахло жженым пером.

– Не подходи! – запоздало предупредил Крейн-Фейра. – Я все еще горю.

Джа-Джинни нахмурился:

– Зачем ты примчался? Мы бы справились и сами.

– Да? – Магус вымученно улыбнулся. – Стоило мне исчезнуть всего-то на два дня, как по Лейстесу пошли слухи, будто матросы с «Невесты ветра» напились в стельку и разгромили лодочные загоны… а потом угнали пятнадцать, нет – двадцать пять лодок! Их количество, думаю, будет увеличиваться. Потом один мой помощник едва не утонул, а другого почти зарезали… – Он возвел глаза к небу, словно обращаясь к звездам: – Не дадут отдохнуть как следует!

– Лодки-то мы нашли…

– Знаю. – Кристобаль махнул рукой. – Сейчас ты дождешься Эсме и отведешь ее на борт ~Невесты~, а саму ~Невесту~ надо быстренько убрать из дока. Понятно? Завтра трудный день, и мне может понадобиться помощь, поэтому пусть наша целительница хорошенько отдохнет… но говорить об этом напрямую не нужно, хорошо? – Крылан кивнул. – Дальше. Пошли к лодкам нескольких людей – не стоит доверять смотрителю, не нравится он мне.

– Это все?

– Кажется… – Крейн болезненно поморщился и вытер пот, проступивший на лбу, грязным рукавом. – Завтра никто не сможет сойти на берег без моего разрешения, так что, если у тебя есть какие-то дела, займись ими сейчас.

«На что ты намекаешь, капитан?» – подумал крылан, но вслух сказал:

– Понятно. А где ты сам будешь?

– Я вас не оставлю, – усмехнулся магус. – И появлюсь в нужный момент. Все, до завтра.

– Кристобаль! – торопливо позвал Джа-Джинни, пока капитан еще не скрылся в темноте. Тот обернулся с явной неохотой. – Не лезь больше в мою голову, хорошо?

– Что есть в твоей голове такого, о чем я не знаю? – поинтересовался Крейн. – Потерпишь.

И он ушел.

Джа-Джинни недолго пришлось ждать: совсем скоро послышался шум, топот – и на пороге появились два стража, а следом за ними Эсме. Блюстители порядка выглядели пристыженными и даже слегка напуганными. «Любопытно, что еще она успела им наговорить?» Целительница, против всех его ожиданий, вовсе не казалась уставшей.

– Вижу, ты переживал, – с улыбкой сказала она, будто прочитав его мысли, и показала небольшой флакон, наполовину пустой. Цвет снадобья в сумерках было не разглядеть. – Зря. На этот раз я знала, куда и зачем иду.

Глядя на ее спокойное лицо, Джа-Джинни почувствовал, как его отпускает напряжение последних часов.

– Здесь был Крейн, – заметила Эсме слегка удивленно. – Почему он ушел?

Крылан развел руками.

– Ладно… – вздохнула девушка. – Веди меня в гостиницу… или куда приказано.

Он кивнул, и она торопливо добавила:

– Только никаких полетов больше!

– Еще чего! – Джа-Джинни фыркнул. – Я сегодня чуть не утонул и так устал, что едва ли сам сумею долететь, а тебя тащить – уволь! Пройдемся пешком, а пока что расскажи, как там Умберто.

– Умберто… – сказала целительница и нахмурилась. – С ним… все в порядке. Он потерял много крови, но к утру, думаю, придет в себя окончательно.

Джа-Джинни заметил ее неуверенность и спросил:

– Тебя что-то беспокоит?

– Нет… – пробормотала она, но тотчас же сокрушенно вздохнула. – Видишь ли, я ощутила… мне показалось… что кто-то был в его сознании. Кто-то, кроме меня и «Невесты ветра».

– Возможно, капитан? Он так делает… иногда.

– Я не знаю… У меня было такое чувство, что я вошла в темную комнату, в которой кто-то уже успел спрятаться.

– Знакомое чувство. – Джа-Джинни улыбнулся. – Как правило, этим кем-то оказывается мышь. Или, в крайнем случае, кошка.

– Не смешно! – обиженно ответила целительница. Лицо у нее теперь стало растерянным и смущенным. – А вдруг там был щупач? Чайка? Вдруг кто-то читал его мысли, проникнув вместе со мной туда, где хранится все самое сокровенное?

– Эсме… – сказал крылан устало. – Ты не должна об этом даже думать. Все до единого члены команды недосягаемы для щупачей, потому что в нашем сознании всегда незримо присутствует «Невеста ветра». Она ревностно охраняет все, что считает своим. Поэтому капитан может не опасаться, что щупач выведает его секреты, захватив кого-нибудь. А если найдется дурень, который попытается это сделать… – Джа-Джинни пожал плечами. – Я ему не завидую. Да ты, собственно, уже успела испытать на себе характер «Невесты». Представь себе, на что она способна, когда не шалит, а наказывает.

Он невольно вздрогнул, вспомнив, как это выглядит со стороны.

– Ну ладно, – сказала целительница. – Наверное, мне показалось.

До самой пристани они шли молча, а потом Джа-Джинни резко остановился. Эсме удивленно взглянула на своего спутника, и он спросил:

– Ты очень устала?

– Ну… – Она неуверенно пожала плечами. – А что?

– Мне бы хотелось тебе кое-что показать. Кое-что интересное.

– А это не может подождать до завтра? – осторожно поинтересовалась девушка.

Крылан вздохнул:

– У меня предчувствие, что тебе надо увидеть это сегодня. Сейчас.

– Тогда пошли. – Эсме улыбнулась. – Ты меня заинтриговал.

– Тут недалеко…

Им и впрямь пришлось пройти совсем немного – шагов пятьдесят в сторону, противоположную той, где располагались доки. Когда Эсме увидела, куда ее привел Джа-Джинни, она удивленно подняла брови, но крылан приложил палец к губам.

Они вошли в портовую часовню – совершенно пустую, если не считать двух летучих мышей, залетевших сквозь открытое окно. Пахло благовониями, а в мягком свете десятка свечей местные святые на фресках казались живыми: они то хмурились, то улыбались, глядя на столь поздних посетителей. Джа-Джинни и Эсме миновали ряды скамеек, отполированных до блеска, и приблизились к той, кто защищала людей и магусов от Великого Шторма.

Днем на лицо богини должен был падать луч солнечного света, пробивающийся сквозь оконце в потолке. Сейчас ее окутывали сумерки, но это не мешало рассмотреть необычайно красивую работу неизвестного скульптора. Эльга не стояла, как принято, а сидела, опершись на левую руку. Из-под подола длинной юбки шаловливо выглядывала босая ножка, да и улыбалась богиня весьма лукаво. В правой руке покровительница живых, мертвых и тех, кто в море, держала фрегат размером чуть побольше ее ладони: казалось, она выловила кораблик из бурных вод и теперь не отпустит его до тех пор, пока шторм не угомонится.

Крылан всмотрелся в лицо статуи.

– Как… – стоило Эсме заговорить, от волнения у нее сел голос. Она закашлялась. – Что это такое? Я…

Джа-Джинни сжал руку целительницы, пристально вгляделся в ее лицо, а потом снова перевел взгляд на изваяние. Сходство, как и говорил Люс, поражало: маленький рот, большие глаза, изящно очерченные скулы и аккуратный нос… те же черты. Даже волосы Эльги были той же длины, что у Эсме, а окажись они еще и подвязаны таким же шарфом, Джа-Джинни попросту решил бы, что сошел с ума.

«Это невероятно…»

Немного придя в себя, он всмотрелся получше и понял: между ними все-таки были различия, хотя и еле уловимые. Эльга казалась старше и умудренной опытом, что, собственно, и полагалось ей по статусу, и улыбалась все же скорее иронично, чем лукаво. Она заранее знала, что вызов, брошенный Великому Шторму, может стоить ей жизни. Знала, но отступать не собиралась.

Она была готова обменять свою жизнь на маленький кораблик, беззащитный и хрупкий…

– Немыслимо, – проговорила Эсме чуть слышно.

– Признаться, я хотел не столько показать ее тебе, сколько взглянуть на вас обеих… вместе. – Он отступил на шаг назад. – Это бесспорное чудо. Но я не хотел бы увидеть когда-нибудь на твоем лице такое выражение.

– Я простая смертная. – Эсме взглянула на статую так, словно перед ней была настоящая, живая Эльга. Большие глаза целительницы смотрели жалобно, будто она вот-вот расплачется. – Я боюсь таких совпадений.

– Эсме, – тихо сказал Джа-Джинни. Он дрожал сильнее, чем после купания у пещеры с лодками. – Помнишь сон, в котором ты оказалась на площади среди закованных в кандалы рабов?

Она кивнула.

– Это был мой сон.

Кто глядит на тебя – Джайна или Эсме?

Не имеет значения. Ты второй раз в жизни пускаешь в свою душу другого человека – Кристобаль не в счет: он приходит и уходит, не спрашивая разрешения.

Ты второй раз в жизни смотришь на себя чужими глазами.

…Н

а мокрых от пота простынях мечется нечто – существо, одновременно похожее на человека и на птицу. Безумные глаза, разинутый в беззвучном крике рот – мало кто задерживается у постели больного надолго, слишком уж жутко на него смотреть.

Существо, судя по всему, прожило на свете десять лет или чуть больше, но все эти годы сгорят в безжалостном пламени смертельной лихорадки. Дым жертвоприношения вознесется к небесам, и боги с их странной жалостью, так легко переходящей в жестокость, решат: живи. Лишенный памяти, позабывший даже собственное имя – живи. Учись ходить, говорить, летать.

Живи!

И существо подчиняется воле небожителей…

Когда становится понятно, что болезнь отступила, жизнь постепенно налаживается; точнее, так считают люди. Они перестают говорить шепотом, боязливо ходить на цыпочках: теперь можно не опасаться, что завтра придется готовить погребальный костер, а память – она вернется! Обязательно вернется, надо только подождать.

Их слова птицами летают в небе – непойманные, непонятые.

Что такое имя? Пустое сотрясание воздуха. Существо лежит на жесткой кровати, уставившись в стену невидящим взглядом; поросшее черными перьями тело бросает то в жар, то в холод, крылья свисают бесполезными тряпками.

Жалкое зрелище…

…По дорожке запущенного садика ковыляет на кривых лапах человек-птица.

Он уже запомнил собственное имя и понимает человеческую речь… почти всегда. Взгляд его больших бирюзовых глаз больше не безумен, но люди по-прежнему отворачиваются, если он смотрит на них слишком пристально. Ему помогают, с ним обращаются ласково и по-доброму, но со своей болью он всякий раз остается один на один. Все еще очень слабый после болезни, он быстро устает и тогда забивается в какой-нибудь угол потемнее; сидит там, затаив дыхание, ждет – может быть, не сегодня? Пустые надежды. Боль подкрадывается сзади и набрасывается, вгрызаясь в хребет, повисая на плечах непосильным грузом. Всему виной бестолковые придатки чуть ниже плеч – даже самое легкое прикосновение к ним причиняет такие муки, что он не может сдержать слез. Зачем они, для чего? Лучше бы их не было.

По дорожке запущенного садика ковыляет на кривых лапах человек-птица.

Он уже запомнил собственное имя и понимает человеческую речь.

Он иногда смотрит на небо и надолго застывает, наблюдая за теми, кто парит в облаках…

…Кажется, в день, когда это случилось, он еще не знал, как звучит слово «предательство».

Да разве это важно? Если ты не успел дать название чему-то, еще не означает, что этого «чего-то» не существует. Привыкший доверять окружающим во всем, ничего не ведающий о мире за пределами сумрачного замка и заросшего садика, он вдруг столкнулся с жестокой правдой и далеко не сразу понял, что произошло.

Он был предан… нет, он был продан.

По прошествии многих лет он рассказывал об этом с ироничной ухмылкой, но тогда – стоял, удивленно моргая, и следил за тем, как из рук в руки передают сундук, доверху заполненный золотыми монетами. К тому времени он уже понимал, что это «деньги», а чуть позже даже сумел подсчитать: за него заплатили как за небольшой остров. Такое мог позволить себе лишь один человек, точнее – магус.

Его хозяин был высоким, широкоплечим, с властными повадками и привычкой наклонять голову, прислушиваясь к чему-нибудь. Лицо, съеденное болезнью, ему заменяла серебряная маска; о, это была необычайно интересная вещь! Она словно жила собственной жизнью и порою становилась весьма выразительной. Так, голос этого человека мог быть ровным и спокойным, а на блестящей поверхности маски играли отблески пламени, предвещая грядущий пожар.

Место, где теперь предстояло жить человеку-птице, оказалось очень странным. Это был огромный сад, где росли самые разные деревья и цветы: едва с одних опадала листва, как на других распускались почки. Сад, зеленеющий и цветущий без перерыва. Времена года не знали об этом райском уголке, или, вернее, он был отдан в безраздельное пользование весне и лету. Ни одна снежинка не упала с неба за долгие годы, что провел там человек-птица, ни разу северный ветер не потревожил нежную листву. Ему понадобилось три года, чтобы узнать: в самой середине сада таится хрустальное сердце, которое создает невидимый купол и не пускает внутрь зиму; но, хотя купол и невидим, пролететь сквозь него нельзя. Обитатели сада тоже были весьма необычными существами. Никто из них не умел говорить, и все-таки сообразительностью они не уступали людям. Некоторые были опасны, но не желали причинять зло – и поэтому их не боялись. С ними можно было вести странные беседы, в которых один только говорил, другой – только слушал.

«Ты особенный, – сказал хозяин сада. – Тебе позволено делать все, что захочешь. Главное, чтобы ты был счастлив».

Счастье оказалось странным. Человек-птица на несколько лет застрял в безвременье между весной и летом: прохлаждался у воды, подолгу разговаривал с бессловесными тварями, полюбившими его, читал книги, которые приносили слуги хозяина или даже он сам. Нередко в саду появлялась необычайно красивая женщина с лучистыми голубыми глазами и таким голосом, что при одном лишь его звуке можно было взлететь без крыльев. Приходили и другие люди. Кто-то – чтобы говорить с обитателями сада, кто-то – чтобы их убивать. Когда он впервые увидел смерть, то испугался, что станет следующим, но хозяин сказал, смеясь: «Ты обошелся мне слишком дорого!»

Еще была девочка с белыми волосами. Характером она отличалась как от хладнокровного отца, так и от витающей в облаках матери; она казалась человеку-птице живой и… настоящей. А еще не по возрасту умной – он не сразу осознал, что так происходит со всеми детьми, которые хоть чем-то отличаются от своих сверстников, а цвет ее волос был очень важным отличием. Они быстро подружились и много времени проводили вместе.

Однажды она пришла в сад и долго бродила среди деревьев, а потом попросила отвести ее к отцу. Человек в маске в это время развлекался – вместе с гостями они затравили огромного пардуса, – и девочка увидела его как раз в тот момент, когда он пробил рукой ребра еще живого зверя и вытащил трепыхающееся сердце.

Она застыла. Замер и хозяин; его маска была покрыта алыми брызгами.

Потом кто-то увел девочку, а ее отец подошел к человеку-птице и окровавленной ладонью ударил того по лицу.

«Кажется, я забыл сказать, – проговорил он ровным и спокойным голосом, – что ты мой раб. Ты ничем не отличаешься от этого пардуса и, возможно, когда-нибудь окажешься на его месте».

Он плохо помнил, что случилось потом – чем именно он разбил хрустальное сердце сада. Но миг, когда день внезапно сменился ночью и с темного неба посыпались белые хлопья снега, позабыть было невозможно. Снаружи царила зима, и теперь она наступила и в раю. Кажется, он смеялся.

Потом его били – долго и со знанием дела, чтобы не убить, но причинить как можно больше боли. Они не знали, что он свыкся с болью давным-давно и научился ее не замечать.

Потом его продали.

Его продавали опять и опять, и каждый новый хозяин стремился объяснить тупоголовому созданию очень простую истину.

Ты не человек, говорили ему. Ты вещь, игрушка, забавная шутка природы. А раз ты не человек, с тобой можно делать все что угодно.

Джайна сказала: «Вот тогда-то у тебя и выросли еще две пары черных крыльев – невидимых крыльев».

Но внешне это никак не выражалось, он бывал спокоен и молчалив, а порою становился язвительным и едким, и его чаще продавали не за дела, а за слова. Он потерял счет времени и лишь потом сумел подсчитать, что провел в рабстве восемнадцать лет – до того дня, как оказался на рынке, где торговали рабами, гроганами и редкими животными, завезенными со всех концов мира. Было лето, солнце светило жарко; ему сковали руки, и раны от кандалов уже начинали гноиться.

Именно тогда он встретил Крейна…

Слепые глаза мраморной богини смотрели на него и сквозь него. Джа-Джинни и не заметил, что отвернулся от Эсме и оказался лицом к лицу со статуей. Теперь он боялся взглянуть на целительницу, но продолжил свой рассказ, хотя это было намного сложнее, чем в прошлый раз, с Джайной. Ведь Джайне он вообще ни о чем не говорил, она просто вошла в его мысли и заставила измениться. Если бы он тогда ушел, не остался на ночь, сейчас перед Эсме сидел бы совсем другой Джа-Джинни – и вряд ли он захотел бы излить душу.