Хайди
– Что бы мне такое привезти для бабушки? – спросила она через некоторое время.
– Что-нибудь хорошее, – ответила тётя. – Можно, к примеру, белые мягкие булочки, то-то она обрадуется, ведь жёсткий чёрный хлеб ей уже не по зубам.
– Да, она его всё время отдаёт Петеру и говорит, что для неё он слишком жёсткий; это я сама слышала, – подтвердила Хайди. – Пойдём быстрее, тётя Дета, тогда мы, может, поспеем во Франкфурт ещё сегодня, и я быстренько обернусь с булочками.
Хайди припустила чуть ли не бегом, так что тётя с узлом на руке едва поспевала за ней. Но ей было только кстати, что девочка шагает быстро, потому что они уже достигли крайних домов Деревушки, а тут сейчас опять начнутся со всех сторон расспросы, которые могут сбить Хайди с толку. И она шла за Хайди, так чтобы все видели, как ребёнок её торопит. На все оклики и вопросы, доносившиеся из окон и дверей, она отвечала одно и то же:
– Вы же видите, я не могу остановиться, ребёнок торопится, а нам ещё идти да идти.
– Ты забираешь её с собой? Она бежит от Дяди Альма? Это чудо, что она ещё жива. Да ещё и румянец во всю щёку! – слышалось со всех сторон, и Дета была рада, что прошла через Деревушку без задержки и что ей не пришлось никому ничего объяснять, а Хайди не проронила ни слова и лишь стремилась вперёд.
С этого дня Дядя Альм, когда ему случалось спускаться вниз, шёл по Деревушке с каменным лицом, ещё более неприступным и злым, чем прежде. Он ни с кем не здоровался и вид имел такой грозный – со своим вьюком на спине, огромным посохом в руке и хмурыми кустистыми бровями, – что женщины стращали своих маленьких детей:
– Не шалите! Не то Дядя Альм заберёт вас к себе наверх!
Старик ни с кем в Деревушке не разговаривал, он проходил её насквозь, спускаясь ниже, в долину, где продавал свой сыр и запасался впрок хлебом и мясом. Когда он так шёл по улице, люди за его спиной собирались в кучки, чтобы посудачить о том, что Дядя Альм дичает на глазах и даже никому не отвечает на приветствие. И все сходились на том, что для ребёнка было великим счастьем уйти от него, ведь все видели, как Хайди спешила прочь, как будто боялась, что старик пустится за ней в погоню. И только слепая бабушка сохраняла к Дяде Альму неизменное отношение, и, когда к ней поднимался кто-нибудь из Деревушки, чтобы принести шерсть на прядение или забрать готовую работу, она всегда рассказывала, как заботлив и добр был Дядя Альм к ребёнку и что по-соседски сделал для них; как иной раз по полдня ходил вокруг их лачуги, латая и чиня всё, что плохо держалось, а без его помощи всё бы уже развалилось. Эти новости тоже доходили до Деревушки, но большинство склонялось к тому, что бабушка совсем стара и уже не в себе, что она не понимает происходящего и не слышит толком, к тому же ничего не видит.
В избушке козопасов Дядя Альм больше не появлялся, в этом не было никакой нужды: их домишко он починил надёжно. Теперь слепая бабушка опять начинала утро со вздохов, и не проходило дня, чтобы она не пожаловалась:
– Ах, с ребёнком у нас отняли последнюю радость. Всё опустело! Хоть бы мне ещё разок услышать Хайди, прежде чем я умру!
Новая глава, где одно только новое
Во Франкфурте, в доме господина Сеземана, в удобном кресле-каталке сидела, откинувшись на спинку, больная дочка Клара. В этом кресле она проводила все дни, в нём её возили из комнаты в комнату. Сейчас она сидела в так называемой учебной комнате, примыкавшей к просторной столовой. Здесь были расставлены и разложены предметы и приспособления, которые придавали комнате обжитой вид и показывали, что здесь обычно бывают подолгу. Большой красивый книжный шкаф со стеклянными створками подсказывал, откуда комната получила своё название: в этом помещении каждый день проводились уроки с парализованной дочкой.
У Клары было бледное, узкое личико; с него доброжелательно поглядывали голубые глаза, которые в настоящий момент были обращены к большим настенным часам. Часы, казалось, шли сегодня особенно медленно, поскольку Клара, обычно не проявлявшая нетерпения, сказала с заметным раздражением в голосе:
– Ну что, им всё ещё не пора, фройляйн Роттенмайер?
Последняя сидела за небольшим рабочим столом и вышивала. Она сидела с прямой спиной и была укутана в странное одеяние – не то большую пелерину, не то полупальто, – которое придавало её облику торжественный вид, подчёркивавшийся чем-то вроде купола, водворённого на её голову. Фройляйн Роттенмайер уже много лет – с тех пор, как умерла хозяйка, – управляла всем в доме Сеземанов и руководила персоналом.
Господин Сеземан бо́льшую часть времени проводил в разъездах, оставляя весь дом на фройляйн Роттенмайер – правда, с условием, что его дочка будет во всём иметь право голоса и ничто не совершится против её желания.
В то время как наверху Клара уже второй раз с нетерпением пытала фройляйн Роттенмайер, не пора ли уже появиться тем, кого ждали, внизу перед входом в дом остановилась Дета, держа Хайди за руку, и спросила у кучера Иоганна, который только что сошёл с облучка экипажа, не поздновато ли тревожить фройляйн Роттенмайер.
– Это не моё дело, – проворчал кучер, – звоните, к вам спустится Себастиан.
Дета поступила, как ей было сказано, и дверь открыл слуга, облачённый в форменный камзол с большими пуговицами и почти такими же большими глазами на лице.
– Я хотела спросить, не помешаю ли я в такой час фройляйн Роттенмайер? – ещё раз повторила Дета.
– Это не моё дело, – ответил слуга, – звоните ещё раз, к вам выйдет горничная Тинетта. – И без дальнейших объяснений Себастиан скрылся внутри дома.
Дета снова позвонила. Теперь на лестнице показалась горничная Тинетта в ослепительно-белой шляпке на голове и с насмешливой миной на лице.
– В чём дело? – спросила она сверху, не спускаясь по лестнице.
Дета повторила свой вопрос. Горничная Тинетта исчезла, но вскоре появилась снова и крикнула с лестницы:
– Вас ждут!
Теперь Дета поднялась с Хайди по лестнице и, следуя за горничной Тинеттой, вошла в учебную комнату. Тут Дета почтительно остановилась в дверях, на всякий случай не выпуская руку Хайди: мало ли что взбредёт в голову дикому ребёнку в незнакомой обстановке.
Фройляйн Роттенмайер медленно поднялась со своего стула и подошла ближе, чтобы рассмотреть как следует будущую подругу дочери хозяина дома. То, что она увидела, её не особенно удовлетворило. Хайди была одета в простую хлопчатобумажную тужурку, на голове мятая соломенная шляпка. Ребёнок простодушно поглядывал из-под этой шляпки, с нескрываемым удивлением озирая башню на голове дамы.
– Как твоё имя? – спросила фройляйн Роттенмайер после того, как несколько минут испытующе разглядывала ребёнка, тоже не сводившего с неё глаз.
– Хайди, – отчётливо ответила та звонким голосом.
– Как-как? Но это же не христианское имя? Не может быть, чтобы тебя им крестили. Какое имя ты получила при крещении? – продолжала допрашивать фройляйн Роттенмайер.
– Я уже не помню, – ответила Хайди.
– Вот так ответ! – укоризненно заметила дама, покачав головой. – Барышня Дета, ребёнок ограниченный или склонный к насмешкам?
– С вашего позволения и если госпожа разрешит, то я бы лучше сама отвечала за ребёнка, – сказала Дета, незаметно ткнув Хайди в бок за неподобающий ответ. – Но Хайди не ограниченная и не склонная к насмешкам, такое ей и в голову не могло прийти: она говорит то, что думает. Но сегодня девочка впервые очутилась в господском доме и не знает хороших манер, однако она послушная и обучаемая, если госпожа будет к ней снисходительна. Крещена Хайди именем Адельхайд, как и её мать, моя покойная сестра.
– Ну, хорошо, это хотя бы имя, которое можно произнести, – заметила фройляйн Роттенмайер. – Но, барышня Дета, я должна вам сказать, что ребёнок кажется мне слишком маленьким. Я говорила вам, что подруга для фройляйн Клары должна быть того же возраста, чтобы могла успевать за ней на уроках и вообще делить с ней все её занятия. Фройляйн Кларе уже двенадцать полных лет. Сколько лет ребёнку?
– С позволения госпожи, – как всегда, словоохотливо заговорила Дета, – я и сама как-то не уследила и толком не помню, сколько ей лет. Она и впрямь немного помладше, но вряд ли намного, в точности я затрудняюсь сказать, ей что-то около десяти лет или чуть больше, я думаю.
– Мне сейчас восемь, дедушка говорил, – объявила Хайди.
Тётя снова ткнула её в бок, но Хайди не поняла почему и ничуть не смутилась.
– Что, всего восемь лет?! – воскликнула фройляйн Роттенмайер с заметным возмущением. – На четыре года младше! Что нам это даст? И чему же ты училась? По каким книгам ты занималась?
– Ни по каким, – ответила Хайди.
– Как? Что? А как же ты научилась читать? – допытывалась дама.
– Я не умею читать, и Петер тоже не умеет, – поведала Хайди.
– Боже милостивый! Ты не умеешь читать? Ты в самом деле не умеешь читать? – в ужасе восклицала фройляйн Роттенмайер, не в силах поверить в такое. – Как это возможно – не уметь читать?! А чему же ты училась?
– Ничему, – простодушно ответила Хайди.
– Барышня Дета, – строго сказала фройляйн Роттенмайер спустя несколько минут, в течение которых она пыталась овладеть своими чувствами, – всё не так, как мы договаривались. Как вы могли привести ко мне это существо?
Но Дету не так просто было запугать. Она ответила со всей решимостью:
– С позволения госпожи, ребёнок именно такой, какого вы, по моему мнению, хотели. Госпожа описывала мне, каким он должен быть: совершенно особенным и не таким, как все. Вот я и взяла малышку, потому что старшие у нас уже не такие необычные, и я думала, эта как раз подойдёт к вашему описанию. Но мне сейчас уже нужно идти, меня ждут мои хозяева. Но скоро я снова приду, когда хозяева меня отпустят, и тогда посмотрим, что и как.
Сделав книксен, Дета выскользнула за дверь и быстрыми шагами сбежала по лестнице. Фройляйн Роттенмайер мгновение стояла не шевелясь, затем бросилась ей вдогонку, – должно быть, она вспомнила, что ей надо ещё многое обсудить с Детой в случае, если ребёнок останется здесь, а он и впрямь остался, и, как поняла фройляйн, Дета и не собиралась забирать его с собой.
Хайди так и стояла на том же месте у двери, где её оставили. До сих пор Клара молча взирала на всё происходящее из своего кресла. Теперь она махнула Хайди рукой:
– Иди сюда!
Хайди подошла к креслу-каталке.
– Тебе как больше нравится, чтоб тебя звали: Хайди или Адельхайд? – спросила Клара.
– Меня зовут только Хайди, а больше никак, – ответила Хайди.
– Так я и буду тебя звать, – сказала Клара, – мне нравится, имя тебе подходит, хоть я его и не слышала никогда. Я и детей никогда не видела таких, как ты. У тебя всегда такие волосы – короткие и курчавые?
– Да, других не было, – ответила Хайди.
– Ты довольна, что приехала во Франкфурт? – расспрашивала Клара.
– Нет, но завтра я уже опять вернусь домой и привезу бабушке белых булочек! – заявила Хайди.
– Какая ты забавная! – воскликнула Клара. – Тебя же специально привезли во Франкфурт, чтобы ты осталась у меня и брала со мной вместе уроки, и увидишь, как будет весело, потому что ты совсем не умеешь читать, это внесло бы в занятия что-то новенькое. А то мне бывает иной раз ужасно скучно, и утро тянется без конца. Видишь ли, каждое утро в десять часов является господин Кандидат – и начинаются уроки, и это длится до двух часов дня, это так долго! Господин Кандидат, бывает, поднесёт книгу прямо к глазам, как будто он вдруг стал совсем близоруким, а на самом деле он там за книгой зевает во весь рот, а фройляйн Роттенмайер тоже время от времени достаёт свой огромный носовой платок и закрывает им всё лицо – так, будто она крайне взволнована тем, что мы читаем; но я-то знаю, что она, прикрывшись платком, ужасно зевает, а мне от этого тоже сильно зевается, но мне приходится с этим бороться, потому что, если я зевну хоть раз, фройляйн Роттенмайер сейчас же притащит рыбий жир и скажет, что я опять слаба, а пить рыбий жир – страшнее этого нет ничего, и уж лучше я подавлю зевок. Но теперь будет гораздо интереснее, ведь я буду слушать, как ты учишься читать.
Хайди с большим сомнением покачала головой, услышав про обучение чтению.
– Нет-нет, Хайди, хочешь не хочешь, тебе придётся научиться читать, все люди должны уметь читать, а господин Кандидат очень хороший, он никогда не сердится, и уж он тебе всё объяснит. Но видишь ли, в чём дело: когда он объясняет, ничего нельзя понять, тогда надо просто ждать и ничего не говорить, не то он начнёт объяснять ещё больше, и тогда понимаешь ещё меньше. Но потом, спустя время, когда ты уже чему-то выучишься и что-то знаешь, тогда становится понятно, что он хотел сказать.
Тут в комнату вернулась фройляйн Роттенмайер. Она так и не смогла вернуть Дету и была этим явно взволнована, ведь, собственно, не сумела ей сказать со всей определённостью, что ребёнок не такой, как договаривались. Теперь она не знала, как всё отменить, и волновалась тем больше оттого, что сама же всё и затеяла. Она побежала из учебной комнаты в столовую напротив, вернулась оттуда, но, тут же развернувшись, опять бросилась в столовую, напустившись там на Себастиана, который в это время задумчиво оглядывал накрытый стол, чтобы проверить, не упустил ли он чего.
– Отложите ваши великие мысли на завтра и сделайте наконец так, чтобы мы ещё сегодня смогли сесть за стол.
С этими словами фройляйн Роттенмайер пронеслась мимо Себастиана и стала звать Тинетту столь малоприветливым тоном, что горничная Тинетта присеменила ещё более мелкими шагами, чем обычно, и предстала перед ней с таким насмешливым лицом, что даже фройляйн Роттенмайер не отважилась на неё накинуться, и от этого волнение распирало её изнутри ещё больше.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Рядно́ – грубое домотканое полотно, скорее половик, чем ткань.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги