След в заброшенном доме

Глава 2

Подполковник Редников, начальник дивизионного отдела контрразведки, прихлебывал из блюдца запашистый чай, слушал доклад, временами тер глаза, энергично моргал. Прошлая ночь выдалась бессонной, теперь и текущая пошла туда же. Сон обволакивал голову, глаза закрывались помимо воли. Сопротивляться становилось все труднее.

– Пей, капитан, – сказал он и подтолкнул кружку к собеседнику. – Ты ведь тоже с ног валишься. Зачем мне такие работники?

– Спасибо, Виктор Афанасьевич.

Кружка была горячей, но подобные мелочи офицера не беспокоили. Горькая жидкость, настоянная на какой-то траве, обжигала горло и вроде бы возвращала бодрость.

Иван Осокин откашлялся и проговорил:

– Лазарь не ошибся, товарищ подполковник. Это выпускники Быстровской школы, самые подготовленные. В группе было восемь человек. Все они – бывшие граждане СССР. Ни одного немца! Значит, абвер им доверяет. Командовал диверсантами некто Федоренко. Он погиб при задержании. Выжили трое – заместитель Федоренко Островой Алексей Егорович, Гусинский Владимир Петрович и Гладыш Тимофей Леонидович.

– Радист среди них есть?

– К сожалению, с этим не ясно. Радиостанции при них не было. Шли налегке, имея при себе лишь стрелковое оружие. Пятеро в форме военнослужащих Красной армии, остальные в штатском. Документы им сделали отменные. Скрепки из нержавейки немцы уже не используют. Федоренко, Островой и Гусинский представлялись офицерами. У всех при себе командировочные предписания, вещевые и продуктовые книжки и даже корешки железнодорожных билетов, по которым они якобы прибыли в Свиров с востока…

– Я должен вот что напомнить тебе, капитан, – перебил его Редников. – Лица, засылаемые в наш тыл, добираясь до места, практически всегда отправляют радиограмму. Мол, мы прибыли, все чисто, приступаем к работе. В противном случае их хозяева делают резонный вывод, понимают, что группа провалилась.

– Рации при них не было, – повторил Осокин. – Версия у меня такая. Благополучно добравшись до города, закрепившись в безопасных местах, они выходят на связь с местными агентами. Это вполне может быть и тот самый Циклоп, которого мы никак не выявим. Помянутые местные радируют в абвер, что гости прописались. Таким вот образом налаживается канал связи.

– Версия, говоришь? – Редников прищурился. – Чем вы там занимаетесь, капитан? У вас в клетке три диверсанта. Вы не знаете, что с ними делать?

– Знаем, товарищ подполковник. Прошу прощения, но все идет своим чередом. Это тертые калачи, к ним следует присмотреться. Знаю, вы со скепсисом относитесь к психологическим играм, но в данном случае это необходимо. Физическое давление озлобит их, вызовет противодействие. Или же они станут врать, а проверить их слова мы не можем. Допускаю, что эти люди не в курсе предстоящей работы, хотя заместитель Федоренко Островой должен что-то знать. Лазарь прислал дополнительную информацию по отдельным фигурантам. К сожалению, она скудная, но кое-что мы можем использовать. Козыри пока не выкладываем. Мои люди проводят допросы, с каждым диверсантом работают отдельно. Содержатся они обособленно.

– Хочешь подружиться с ребятами? – Подполковник криво усмехнулся, посмотрел на часы. – Ну что ж, Иван Сергеевич, дружи, окружи их заботой и вниманием. В общем, делай что хочешь, хоть в ресторан своди, но чтобы к утру они запели. Тогда, возможно, мы обретем пару часов для сна. Помни, что промедление – это провал. Этих агентов надо использовать, пока у нас есть время. А если у них запланирован контакт с самим Циклопом, то сам понимаешь!.. Они говорят, с какой целью прибыли?

– Твердят как попки, что ни сном ни духом. В курсе только Федоренко, а он уже на том свете. Не знают ни имен, ни лиц, ни явок. При входе в город они должны были получить от Федоренко адреса конспиративных квартир и рассосаться. Мы пока не возражаем, присматриваемся. Это, понятно, увертка. В абвере не дураки сидят, понимают, что случиться может всякое, особенно с командиром. Диверсанты должны что-то знать. Выясним, товарищ подполковник.

– Вы уже имеете представление об их личностях?

– Они не утаивают свои биографии, предоставляют сведения о школе, где проходили обучение, о начальстве, преподавателях. Сравнивая их с данными, поступающими от Лазаря, делаем вывод: почти не врут. Гусинский из Ярославля, отслужил срочную в начале тридцатых, до войны работал технологом на металлообрабатывающем предприятии. В августе сорок первого был командирован в Харьков для участия в подготовке к эвакуации местного завода. До последнего момента находился в городе, после чего пришел к немцам. Уверяет, что не хотел, проявил минутную слабость, боялся за свою жизнь. В общем, минутная слабость растянулась на два года. Все они так говорят. Служил в полиции на Западной Украине, в Польше, имеет богатый послужной список. Четыре месяца назад рекомендован прежним командиром к обучению в школе абвера. Тип немногословный, скользкий, притворяется больным. Гладыш – совсем иной фрукт. Канает под блатного, но все сложнее. Отсидел по хулиганке, но перед этим отслужил в армии, где имел специальность сапера. Срок получил небольшой, вышел в апреле сорок первого, записался в ополчение, когда началась война, и в первом же бою под белорусскими Ровниками перебежал к фашистам. По его словам, работал водителем в армейской автоколонне, нес службу в частях вспомогательной полиции, охранял концлагерь под Белостоком, где содержались советские военнопленные. Божится, что пальцем никого не тронул.

– С каким же дерьмом мы работаем! – заявил Редников, поморщился и спросил: – Что по Островому? Полагаю, он самый перспективный в вашей разработке, да?

– Он самый замкнутый. Производит впечатление нормального человека, но боюсь, оно обманчиво. Об учебе в абверштелле сообщать отказывается, о себе говорит скупо. Настаивает, что не посвящен в цели и задачи группы. Все инструкции были у Федоренко. Немцы развели секретность. Он не сможет нам помочь, даже если бы и хотел.

– Врет?

– А то. Будем разрабатывать. Мы запросили у Лазаря дополнительные сведения по Островому. Агент не всесилен, его доступ к рации ограничен, и все же будем надеяться, что поможет. Он сам обучал курсантов, в том числе и Острового, может знать о них то, что не ведают другие. Но на это требуется время, которого у нас нет.

– Вот именно, – заявил начальник отдела. – Так что не надейтесь на чудо, работайте с тем, что у вас есть. Известна причина предательства Острового?

– Причина у них одна. Страх за свою единственную и неповторимую шкуру. К нему может примешиваться ненависть к Советской власти. Этим грешат, как правило, раскулаченные, всякие бывшие и их потомки, тоскующие по царским временам, лица, подвергшиеся необоснованным, по их мнению, репрессиям. Островой в тридцать шестом году окончил училище комсостава в Подольске, нес службу в Киевском военном округе. В тридцать девятом его родственники по линии жены были репрессированы по делу троцкистского заговора. Они преподавали в университете. Тестя расстреляли, тещу отправили в Восточную Сибирь, где она и скончалась в том же году. Жена покончила жизнь самоубийством, выбросилась из окна вместе с их двухлетним ребенком. Островой избежал ареста, но какое-то время находился под следствием. Ему инкриминировали причастность к антипартийному заговору в вооруженных силах. В итоге он остался на службе, но был переведен в Западный округ, где и встретил войну в должности командира роты. Отступал, был в окружении, прорвался с остатками своего подразделения. Участвовал в зимних боях под Москвой, воевал под Сталинградом, где при невыясненных обстоятельствах угодил в плен. Уверяет, что полгода находился в лагере для советских военнопленных, где много думал о стране, о себе и своей жизни.

– А дальше сказка про белого бычка, – сказал Редников. – Хорошо, капитан, не будем терять время. Иди, работай.

В Свирове действовал комендантский час. Сказывалась близость фронта, где к лету сорок третьего воцарилось затишье. Город наводнили патрули – армейские, милиция. Он жил мирной жизнью, работали предприятия, магазины, отдельные культурные объекты и увеселительные заведения. Но дыхание войны ощущалось во всем.

Под оккупацией город не находился, в сорок первом немцы выдохлись на подступах к нему. Железнодорожная станция и завод по выпуску артиллерийских боеприпасов подверглись авианалету, но система ПВО дала отпор, нанеся противнику крупный урон. С тех пор попыток ее преодолеть немцы не предпринимали.

В городе проживало двадцать тысяч населения, он был значимым автомобильным и железнодорожным узлом. Эшелоны здесь разгружались почти ежедневно. Станцию, оба моста через реку Перстянку и прочие военные объекты охраняли усиленные подразделения войск НКВД. Тут находились склады и арсеналы, штаб стрелковой дивизии, несколько военных баз. Севернее Свирова действовал аэродром, на котором базировалась истребительная и бомбардировочная авиация.

В городе работали райком ВКП(б) и исполком Совета народных депутатов. Но реальная власть здесь принадлежала военным – коменданту полковнику Вишневскому и его окружению.

Центральная часть Свирова, где находились объекты военного и гражданского управления, также находилась под неусыпной охраной.

Отдел контрразведки прописался на улице Центральной, напротив комендатуры. Здание милиции, часть которого была отдана военным, выходило на оживленную дорогу. А окна пристройки, где сидели сотрудники СМЕРШ, смотрели в тихий необитаемый сквер, окруженный забором и постами.

Под этим зданием имелись уютные подвалы с зарешеченными секциями. До войны в них содержались уголовники, находившиеся под следствием. Теперь эти подвалы тоже не пустовали.

– Кто такой Циклоп, гражданин Гладыш? – въедливо выспрашивал у задержанного лейтенант Михаил Луговой, оперуполномоченный третьего отдела. – Мы имеем сведения, что ваша группа направлялась именно к нему. Отпираться бессмысленно. Этим вы только усугубите свою вину. Кто он, где находится, как с ним связаться?

– Начальник, ты чего пристал ко мне как банный лист? Я же все сказал, – вяло отбивался Гладыш.

Глаза его при этом усиленно моргали, он чесал руки.

– И про себя не смолчал, и про то, как оказался в бедственном положении. Гадом буду, начальник, не знаю ничего. Нам, простым смертным, такие секреты не доверяют. Майор Фосс приказал во всем слушаться Федоренко. Дескать, он ваш мозг. Попасть в Свиров, осесть. Кто такой Циклоп? Не знаю никакого Циклопа. Зуб даю, начальник.

– Адрес явочной квартиры?

– Богом клянусь, не знаю. – Несостоявшийся диверсант делал умоляющие глаза, постреливал ими то в Лугового, то в Осокина, зевающего в углу. – Федоренко собирался сообщить, когда к городу подойдем, но вы же нас в лесу уделали.

Молодой лейтенант усердно хмурился, притворялся бывалым асом, искоса поглядывал на командира. Опыта и знаний этому парню катастрофически не хватало. Всего месяц назад он был переведен в штат военной контрразведки из особого отдела при НКВД. Мальчонка смышленый, бойкий, имеющий чутье и воображение. Осокин чувствовал, что из него когда-нибудь выйдет толк, если, конечно, он доживет до этих светлых времен. Век оперативника недолог.

Военная контрразведка была сформирована всего три месяца назад, а один только третий отдел уже потерял четверых сотрудников. Трое погибли в стычке с диверсантами. Еще один, старший лейтенант Козлов, зацепил растяжку, когда осматривал заброшенное здание, расположенное на окраине города. Ногу ему оторвало по самое туловище, крови он потерял немерено, но в госпиталь попал быстро, оттого и выжил. Врачи быстро провели операцию и отправили беднягу в тыл. Теперь это не человек, а обрубок, обуза для государства.

Гладыш продолжал бубнить, уклонялся от ответов. У Лугового кончалось терпение. Он уловил многозначительный взгляд Осокина – мол, рановато выходить из себя, проявляй терпение, товарищ, – театрально вздохнул и пошел на новый круг.

В соседней комнате сидел Гусинский с трагической миной и тыльной стороной ладони утирал разбитую губу. У старшего лейтенанта Моргунова терпение уже лопнуло. Этот офицер был рослым, обладал представительной внешностью и не являлся новичком в своем деле. Характер старлея не отличался мягкостью, он был прямолинеен, как проспект. Зачастую именно это вот качество и позволяло ему добиваться успеха.

«В жизни все просто, – любил повторять Моргунов. – Если человека в чем-то подозревают, то девяносто девять процентов за то, что он виновен».

Отсутствие воображения компенсировалось у него повышенной работоспособностью.

Ударил арестанта он неудачно, теперь потирал ободранные костяшки кулака, поднял глаза и вопросительно уставился на командира. Этот парень мог браться за любую работу, но процесс ее выполнения нуждался в постоянном контроле.

– Без подвижек?

– Не особо, – ответил Моргунов. – Владимир Петрович изволят увиливать и перекладывать вину на своих сообщников. А сам он белый и пушистый, не ведал, что творил. Этот большой любитель Советского Союза просто оступился, зато в школе абвера только тем и занимался, что собирал для нас ценные сведения. Делать нечего, товарищ капитан, надо выпускать его и выписывать орден.

– Ты вроде выписал уже.

– Это не орден. – Моргунов оскалился. – Так, медалька.

– Послушайте, граждане офицеры, я рассказал все, что знаю, без утайки, чистосердечно, – заявил Гусинский. – Можете расстрелять, плакать не буду. Я давно конченый человек. Слово «Циклоп» я уже слышал. Это агент глубокого залегания, внедрен абвером давно, имеет доступ к секретным сведениям военного характера. Имя Циклопа известно только высшим офицерам разведки, да и то не всем. Неужели вы думаете, что людям моего уровня кто-то доверяет такие тайны? Это глупо. К кому мы шли – к людям Циклопа или к другим, – не представляю. Федоренко проговорился. Дескать, свяжемся с людьми, они сообщат, как и на каких объектах провести диверсии. У этих людей есть план, но нет ресурсов. Могу лишь догадываться, что это арсеналы, железнодорожный мост, склады ГСМ, важные персоны из штаба корпуса.

Офицеры переглянулись. Гусинский опустил голову. Предатель заслужил пулю. Кого сейчас волнует, по каким причинам он изменил Родине? В СССР были расстреляны и не такие персоны.

Осокину не давал покоя вопрос с Циклопом. Вражеский «крот» был неуловим. Он находился в Свирове и регулярно слал донесения своим хозяевам. Об этой фигуре своим сообщил Лазарь, сотрудник четвертого отдела контрразведки, преподаватель физической подготовки в школе абвера по фамилии Парамонов. Именно он сдал группу Федоренко, указал ее состав, время и точные координаты выброски.

О том, кто скрывается под этим псевдонимом, знали немногие – руководство и начальники отделов. То же и с Циклопом, только наоборот. Эта фигура представляла изрядную ценность для немецких штабов. Выявить «крота» советские контрразведчики пока не могли. Они тратили колоссальные усилия, теряли людей, но воз оставался на месте, а ценные сведения, способные повлиять на ход сражений в полосе Воронежского фронта, утекали за кордон.

Лазарь в разоблачении «крота» был бессилен. Любые попытки проявить любопытство по этому поводу сдавали его с потрохами.

– Товарищ капитан! – Осокина перехватил в коридоре посыльный из дешифровального отдела. – Пришло еще одно сообщение из Быстровки. Старший лейтенант Стариков приказал передать вам. – Посыльный протянул офицеру пакет с сургучными печатями.

Ох уж эта чрезмерная секретность. Спуститься на этаж – и такие меры!..

Он встал под лампочку, вскрыл пакет, пробежал глазами рукописный текст. Лазарь слал вдогонку сведения, способные принести пользу. На этот раз они касались господина Острового. Настроение Осокина поднялось. Это уже что-то!

Капитан свернул донесение, сунул в карман и зашагал в дальний конец подземного коридора.

Алексей Островой держался достойно. Собственная жизнь его уже не беспокоила. Он сидел на табурете посреди комнаты для допросов, был бледен, но спокоен. Глаза арестанта смотрели куда-то за спину лейтенанту Еременко.

Константин размашисто заполнял протокол. Судя по постной мине, ошеломляющих открытий у него не было.

– Есть новости? – на всякий случай спросил Осокин. – Не проснулась совесть у нашего героя?

– Совесть просыпается там, где она есть, – мудро изрек Константин, отрываясь от писанины. – А если ее нет, то она не проснется.

От внимания Осокина не укрылась бледная усмешка на губах задержанного. Возможно, его безразличие было только маской.

– Господин Островой не может сообщить нам то, чего он не знает, – ерничал Еременко. – Группе, в которой он являлся заместителем командира, предстояло провести ряд диверсий по наводке местной агентуры, о которой наш гость не имеет представления. Как и о самих террористических актах.

– Мне самому это не нравилось, – с усилием выговорил Островой. – Идти вслепую, неизвестно куда и зачем. Но был приказ проникнуть в город, рассредоточиться по квартирам…

– Съемным или явочным? – перебил его Иван.

– Я не знаю. Инструкции полагалось получить позднее.

«Не рановато ли мы их взяли?» – подумал Осокин.

– Товарищ лейтенант, оставьте нас, пожалуйста, – сказал он.

Еременко пожал плечами и вышел из комнаты.

Капитан устроился на его место и оценивающе воззрился на арестанта. Тот выдержал взгляд, но не видел смысла в игре в переглядки, опустил голову.

Бывшему капитану Красной армии было под сорок. Лицо неподвижное, серая кожа одрябла в районе шеи и рта. Под глазами залегли выпуклые мешки. У него было правильное лицо, и сам Островой, как ни странно, не вызывал острой неприязни. Короткие волосы наполовину поседели, пальцы рук подрагивали.

– Будете бить? – спросил он, подняв голову.

– А это поможет?

– Нет. Но если вам нужно, чтобы я срочно что-нибудь выдумал… – Арестант не стал продолжать.

– Избавьте меня от ваших фантазий, Алексей Егорович. Глядя на вас, избитого, я вряд ли получу эстетическое удовольствие. По вашим же словам, вы окончили Подольское училище, начали воинскую карьеру в Киевском военном округе. Потом была неприятность с вашими родственниками по линии жены.

На слове «неприятность» Островой как-то вздрогнул, поднял глаза. В них что-то заблестело.

– Был донос, – проскрипел он. – От сослуживца моего тестя по кафедре. Он хотел занять теплое местечко декана. Доблестные органы даже разбираться не стали, схватили всю семью.

– Не буду с вами спорить, – вежливо сказал Иван. – С материалами дела не знаком, и судить о нем мне трудно. Значит, данная история и послужила мотивом вашего дальнейшего падения?

– Я куда-то упал? – Островой криво усмехнулся.

– Вы изменили своей стране, воинской присяге и перешли на сторону врага, которого клялись бить. Во все времена и при любых правителях подобные действия назывались предательством, нравится вам это или нет. Не надо выдумывать причины, якобы оправдывающие ваш поступок. Это выглядит убого. У товарища Калинина арестована жена. Об этом вам в школе абвера должны были говорить, описывая зверства, происходящие в советских верхах. Это не мешает товарищу Калинину выполнять свои обязанности в советском правительстве. Генерал армии Рокоссовский до войны подвергся репрессиям, был посажен и больше года провел за решеткой, где с ним происходило всякое. Следствие ошиблось, товарищ Рокоссовский вышел на свободу. Вместо того чтобы переметнуться к вашим хозяевам – его ведь тоже обидела Советская власть, верно? – он успешно громит немецкие войска и дойдет с победой до Берлина. Я в этом уверен. Так происходит, когда люди ставят общественное выше личного. А вы ненавидите не только наше государство, но и страну.

– Вы ошибаетесь, гражданин капитан. Я люблю свою страну и хочу ей лучшей участи, чем при вашем кровавом режиме.

– Лучшей участи? – удивился Иван. – Вы же не всерьез, Алексей Егорович? Немцы огнем и мечом прошли по нашей стране, уничтожили миллионы пленных, сжигали деревни вместе с жителями. Этих фактов тысячи, им трудно найти оправдание. Оккупанты разрушили наши города, уничтожили всех евреев. Украина, Белоруссия, западная часть РСФСР – все лежит в руинах. Население согнано в гетто, в концлагеря, отправлено в Германию на принудительные работы. Те, кто остался, боятся пикнуть. Это вы называете лучшей участью? Посмеете заикнуться, что я преувеличиваю?

– Послушайте, что вы от меня хотите? Давите на совесть? Забудьте. Это было давно. Я рассказал все, что знаю. Против Советской власти я действовал осознанно. Прикажите отвести меня в камеру, если не хотите бить. Дайте поспать… или сразу расстреляйте, мне безразлично.

– Все же я продолжу. Да, вы не трус. С некоторой натяжкой ваши побуждения можно назвать идейными, если уместно так говорить о сотрудничестве с фашистским режимом. Вы командовали ротой под Москвой, воевали на Дону, в Сталинграде. Как случилось, что вы оказались в немецкой форме? В ней вы стали элегантнее? Нравитесь женщинам?

– Попрошу не издеваться, – заявил Островой. – Под Сталинградом шли тяжелые бои, мою роту командование полка отправило на смерть, обещало подкрепление, которое не пришло. Полк про нас забыл, отступил на заранее подготовленные позиции. Мы вели бой в районе улицы Прудной, подбили восемь танков, две самоходки. У нас кончились гранаты, патроны, но приказа отступать никто не давал. Да мы и не смогли бы это сделать. Немцы замкнули кольцо. Погибли политрук, все командиры взводов. Нас осталось несколько человек. Был взрыв, контузия. Я очнулся в плену. Так что не было никакой сдачи, можете успокоиться. Рота выполнила приказ. Смутно помню, как со мной беседовали люди в черных мундирах, предлагали перейти на сторону Германии. Я, видимо, отказался, – съязвил Островой. – Поскольку очутился в концентрационном лагере, где немцы держали советских военнопленных. Вы будете удивляться, но отношение к узникам было нормальным. Нас кормили почти съедобной пищей, били редко, расстреливали только за неповиновение. Там я и узнал, что теперь в Советском Союзе все люди, попавшие в плен, приравниваются к изменникам Родины.

– Неправда, – возразил Иван. – Каждый случай рассматривается в отдельности. Человек может попасть в плен по не зависящим от него причинам.

– Да перестаньте вы. Сами-то верите? Был в плену, значит, предатель. Пусть даже не привлекут, все равно пятно на всю оставшуюся жизнь. Никто не вспомнит, что до плена ты был почти герой. Подобные законы – это не зверство?