Гламурёныши. Рассказы

Так родился рассказ

– Не хочу, – говорю я в десятый, кажется, раз за сегодня.

Мы с Бертой сидим у реки – ну это так говорится, что у реки, чтобы звучало романтичнее, хотя на самом деле мы сидим у стоков за гаражами, в которые сливают со всего города всякую дрянь, и, узнай Бертины родители, куда забурилась их кровиночка, они, конечно, сошли бы с ума. По счастью, мне не так повезло с родителями, как Берте, и никто, в том числе я сама, не боится, когда я таскаюсь по таким вот злачным мечтам. Убьют – мне же лучше. Изнасилуют – им же хуже.

– Не хочу, – говорю я в одиннадцатый раз. – У меня и так половина рассказов про то, как кого-нибудь бросили или собираются. А я, может, про космос хочу писать. Или про покорение Сибири.

– Таланта не хватит, – заявляет Берта.

Мы с ней придерживаемся той теории, что лучшие подруги всегда должны говорить друг другу правду. Это пусть лицемерные фифочки всякие пищат таким же лицемерным фифочкам на ухо «за-а-айка», про себя думая «су-у-ука». Мы с Бертой выше всего этого. Следовательно, Берта никогда в жизни не скажет мне, что комиссии Букера и Нобелевки вот-вот подерутся, не придя к консенсусу, на что меня номинировать в первую очередь, а я даже под дулом пистолета откажусь писать под Бертиной авой «красотка».

– Ну пожалуйста, – Берта таращит без того круглые глаза, наивно полагая, что я сочту это милым.

– Уж лучше я вообще ничего писать не буду, – говорю я, – чем сопливые рассказики про тебя и твоего мундиаля.

– Ну и не поступишь в Лит, – Берта бьёт по больному.

Лит – это Литинститут. Поступить туда я мечтаю с тех пор, как узнала, что там бесплатная столовая. Правда, мне не особенно есть что представить на конкурс. Но это не повод опускаться до рассказов про Берту.

– На переводчика поступлю, – бурчу я, не особенно веря в искренность своих слов. В Лите есть переводфак. Мне он не светит, но он там есть.

– У тебя по английскому тройка, – учтиво напоминает Берта.

У меня много по какому тройка. У Берты – серебряная медаль, подвёл русский. И если вы думаете, что это не повод с моей стороны над ней глумиться, вы ничего не знаете о настоящей женской дружбе.

Я думаю, что бы такого ответить, но из выпуклого Бертиного глаза внезапно вытекает огромная слезища.

– Вот тут мы целовались, – говорит она, указывая за гаражи, по другую сторону которых начинается городская свалка.

– Круто, – отвечаю я. – Щас умру от зависти.

– Схороним, – обещает Берта, утерев слезищу бумажным носовым платочком. Рукавом ни за что не станет, это же Берта.

– А вот тут мы… – она указывает в направлении каких-то чахлых кустов, но что они там делали, узнать мне не суждено, потому что Берта, зажав рот рукой, пулей несётся в эти самые кусты.

Выходит вся красная. Принцесса, блин. Блевать, понимаете, ниже её достоинства, а целоваться около помойки – в самый раз.

– Тебя саму уже тошнит от твоих удивительных историй, – замечаю я.

– Да нет, – шепчет Берта и заливается краской ещё гуще. – Просто тут… пахнет.

– Ну и какого же неприличного слова ты меня сюда притащила? – интересуюсь я.

– Чтобы твой рассказ вышел достоверным, – заявляет эта курица, которой я вроде бы уже раз восемьдесят объяснила, что рассказа не будет.

– Слушай, – говорю я, – зачем тебе это надо вообще?

И Берта отвечает очень серьёзно:

– Чтобы он прочитал, какая я хорошая, и вернулся.

Ну тут мне даже придумывать ничего не надо – просто ржу.

***

Рокотка с Модрома

Друзья: 127

Группы: 146

Фото:349

Видео:53

Интересы: бухать и не ходить в школу

Деятельность: бухать и не ходить в школу

Любимые группы: Сектор Газа

Берта Гирш сменила статус на: «Не волнуйся, я не посвящу тебе больше ни строчки».

Берта Гирш сменила статус на: «Дай хоть последней нежностью выстелить твой уходящий шаг».

Берта Гирш сменила статус на: «Приходи. Я живая. Мне больно».

Берта Гирш: Блин, Зинка! Придумай мне норм статус!

***

На прозу я, конечно, подам, тут и думать нечего. На перевод меня, конечно, не возьмут, тут и подавать нечего. Есть ещё критика, но вся моя критика сводится к тому, чтобы полить оппонента помоями, и стихи, но все мои стихи сводятся примерно к тому же.

Но подстраховаться надо. Я грызу ручку (отвратительная привычка) и пытаюсь придумать какой-нибудь приличный стих. Может, даже про любовь.

Я постоянно в кого-нибудь влюбляюсь. Не то чтобы кто-нибудь отвечал мне взаимностью, но всё равно. Берта говорит, что я развратная женщина, потому что сама она любит своего любителя целоваться в районе помоек класса с третьего. Да, точно с третьего – познакомились мы с ней в четвёртом, в театральной студии, куда Берту впихнули заодно со всеми остальными студиями, а меня – чтоб не болталась под ногами, когда к тёте Насте приходит водитель Ашот. Руководительница, Элла Эдуардовна, бегала курить с теми, кто постарше, а тех, кто помладше, предоставляла самим себе и друг другу. Тогда-то мы и подружились с Бертой. Я научила её множеству матерных стихотворений, почёрпнутых от тёти Насти, а она объяснила, как называются по-научному упоминаемые в них органы и процессы. Её забрали через три дня, осознав свою ошибку; меня отчислили через три месяца, когда стало ясно, что тётя Настя не станет платить даже скудную требуемую сумму. Но я отвлеклась.

Сейчас я влюблена в Антона Кучина, который вк обозначен как Антон Антуанов. Ну, у него и на аве какой-то Стэтхем, но я всё равно в него влюблена, чо уж там. Я думаю, думаю и думаю, и минут через двадцать из-под моего пера выходит следующий шедевр:

Жёлтый лист осенний падает в окно,

О тебе мечтаю я уже давно.

По ночам я вижу самый лучший сон —

Антуанов милый, дорогой Антон.

Ещё минут двадцать я очень собой горжусь, потому что мне даже удалось подобрать приличную рифму к слову «Антон», а это уже говорит о моём бесспорном таланте.

А потом мне зачем-то приходит в голову прочитать первые буквы, и я понимаю – от себя не убежишь.

***

Берта Гирш: Фотография

Я всегда злюсь, когда Берта шлёт мне фотки. Для понтов, не иначе. Какую-нибудь грамоту, или картину маслом, или новый лифчик, ну, короче, что-нибудь такое, чтобы я позавидовала, и написала бы что-нибудь гадкое, а она написала бы «не завидуй», и это было бы самое гадкое из всего. Но в глубине души, если честно, я радуюсь за Берту, хотя никогда в жизни ей в этом не признаюсь, потому что очень её люблю, хотя никогда в жизни ей в этом не признаюсь.

Но в этот раз на фото длинная палка, похожая на градусник, с двумя поперечными полосками тёмно-лилового цвета.

Рокотка с Модрома: 11 градусов, ппц, чо за болезнь?

Берта Гирш: Зинка, хорош ржать!

Рокотка с Модрома: да шучу) поздравляю с братиком)

Берта Гирш: Зинка, блин, не тупи!

Рокотка с Модрома: с сестричкой?))

Стоп, думаю я. Какой братик, какая сестричка? Софье Марковне пятьдесят четыре, даже и Берта уже – поздний ребёнок. И это значит…

Рокотка с Модрома: эт чо, у тебя типа был секс???!!!О_о

Берта Гирш: блин, я кому рассказывала вообще? (((

Рокотка с Модрома: ты так рассказывала, что я ни хрена не поняла (

Берта Гирш: Зинка, чо делать??!! ((

Рокотка с Модрома: рассказывай, чтоб я поняла))

Берта Гирш: мама звонит тёте Рахили (

Тётя Рахиль – гинеколог и по совместительству сестра Софьи Марковны. Софья Марковна хочет, чтобы Берта тоже поступала на гинеколога. Руки всегда в тепле, говорит Софья Марковна. А Берта хочет на педиатра. Она обожает детей. Мечтает завести не меньше пятерых. Ну тогда действительно лучше начать пораньше.

Берта беременна.

Я думаю, что это классная аллитерация.

А больше ни о чём думать не могу.

Берта Гирш: чо делать?!

Берта Гирш: ЧО ДЕЛАТЬ???!!!

Берта Гирш: ты ваще читаешь мои сбщ?

Рокотка с Модрома: откуда я знаю, чо делать?

Рокотка с Модрома: я тебя обрюхатила или твой мундиаль?

Берта Гирш: ПРЕКРАТИ НАЗЫВАТЬ ЕГО МУНДИАЛЕМ!

Рокотка с Модрома: ок, чонть новое придумаю

Берта Гирш: придумай лучше, чо делать!

Рокотка с Модрома: звони ему!

Берта Гирш: я боюсь (

Берта Гирш: я ща приеду (

Рокотка с Модрома: нах??

Берта Гирш была онлайн две минуты назад.

***

Спустя десять минут она стоит у меня на пороге и глупо смотрит глупыми глазами. Ну зашибись, думаю я, у этой нелепой Берты и то был секс, а у меня будет когда-нибудь вообще? Потом напоминаю себе, что думать сейчас нужно совсем о другом, но думаю всё равно об этом.

– Звони ему, – говорю решительно. Берта вся трясётся, будто её ударили током (вот уж не жалко ничуточки!) и просит:

– Давай выпьем.

– Тебе нельзя, – напоминаю я. Берта долго таращится на меня, потом выдаёт:

– Давай ты позвонишь.

– Это какого же…

– Мне нельзя волноваться, – вздыхает она. Зашибись. Что бухать нельзя, забыла, а права качать научилась – лучше некуда.

– Ладно, – я беру из трясущихся Бертиных лапок блестящий смартфон и моментально осознаю, что не понимаю, как им пользоваться. У меня никогда в жизни не было смартфона. У меня есть только старая тётинастина нокиа, и то скажи спс.

– Господи, ну ничего сама не может! – восклицает Берта, листает список контактов, набирает «солнышко».

– Не всё то солнышко, – замечаю я, – что по утрам встаёт.

Спустя двадцать минут и сто семнадцать попыток я признаю:

– Не отвечает.

И в тот же миг трубка взвизгивает противным козлетоном:

– Алло.

– Дерьма кило, – отвечаю я по инерции, потому что меня бесит это тупое «алло».

– Что вам угодно? – интересуется трубка. Я представляю себе худосочного прыщавого задрота, который сам из себя пытается представить по меньшей мере наследного принца, и понимаю – Берта на это и повелась. Больше ничего хорошего в нём нет. Я видела его фотки начиная с четвёртого класса, я знаю, о чём говорю.

– Я беременна, – подсказывает Берта, и я, углубившись в свои мысли, машинально повторяю за ней:

– Я беременна.

– Да не ты, а я беременна! – шипит Берта, и я ни с того ни с сего повторяю и это. В трубке что-то булькает, и связь пропадает. Спустя ещё сто семнадцать попыток становится ясно: больше нам никто не ответит.

– И что теперь делать? – снова спрашивает Берта. Никакой фантазии.

– Снимать штаны и… ждать тётю Рахиль, – предлагаю я.

Это я зря предлагаю. Берта начинает завывать, так что насилу удаётся вытолкать её из квартиры.

***

Родителей у меня нет. И никогда не было. Наверное, это очень грустно, но я не знаю. Мне ведь не с чем сравнить.

Зато у меня есть тётя Настя, которая взяла надо мной опеку, чтобы получать определённую сумму. Какой процент из этой суммы тратится на меня, лучше не высчитывать. Раз в год, прежде чем приедут с проверкой органы опеки, тётя Настя идёт со мной в магазин «Смешные цены» и покупает что-нибудь из одежды. Питаюсь я в основном у Берты.

Её родители до смешного похожи на классических евреев из анекдотов. Софья Марковна – высокая, полная брюнетка с необъятным бюстом, певучим голосом и привычкой повторять «ой-вей». Лев Моисеевич – маленький тощий интеллигент в очочках, который преимущественно молчит, но уж скажет так скажет.

Я отчётливо вижу, как Софья Марковна, попеременно хватаясь то за пышную причёску, то за пышную грудь, грозится упасть в обморок, гоняет Льва Моисеевича за валерьянкой, за прибором для измерения давления, чёрт знает за чем, требует немедленно – немедленно!!! звонить тёте Рахили, и Лев Моисеевич плетётся куда пошлют, всем своим видом выражая скорбь своего великого народа.

Мне очень их жалко.

Но глупую Берту с её глупой любовью мне жалко не меньше.

Хотя она сучка ещё та. Это ж надо ж – у неё был секс, а она и не сказала ничего!

***

На следующее утро я вновь начинаю готовить портфолио. Мне довольно грустно, и грустные мысли сами без особых усилий вяжутся в строчки:

Жизнь, ответь, зачем ты мне дана?

Отчего страдать обречена?

Почему тоска теснит мне грудь?

Четвёртая строчка так и не складывается, зато становится ясно, что мистическим образом у меня вновь вырисовывается всё тот же злополучный акростих. Да что за наваждение? Я перечёркиваю всё крест-накрест, начинаю заново:

Жалкое племя, унылое племя!

Очень тоскливо с вами мне всеми!

Но тут вбегает Берта, сияя, как начищенный пятак, и вопит:

– Спасеныыыы!

– Рассосалось? – предполагаю я. Берта пихает меня в бок локтём и сообщает радостную новость:

– Пришла его мама…

– Кого? – недоумеваю я.

– Его, – многозначительно подчёркивает Берта. Почему-то она не упоминает имя мундиалево всуе.

– Ну и?

– И вот.

– Да ну?

– Ну да.

– И как?

– Ну чо, ну фу. Сказала – не лезь к моему мальчику.

– Немного несвоевременная просьба, – замечаю я.

– И дала мне кучу денег, вот прямо кучищу огромную!

– Это ещё зачем?

– Ну как ты думаешь, зачем?

– Чтобы ты не лезла к мальчику?

– Нет, чтобы я сделала аборт!!

Тут я перестаю что-либо соображать.

– А что, – интересуюсь я очень осторожно, – тётя Рахиль без денег не возьмётся?

– Иди ты в задницу! – Берта хлопает в ладоши и начинает кружить меня по комнате в каком-то бешеном национальном танце. – Никакой аборт мы, естественно, делать не будем.

– А что будем? – интересуюсь я ещё осторожнее.

– Мы квартиру снимем!!

***

Ноги по колено вязнут в грязи, и Бертины брендовые кроссовки очень скоро превращаются в нечто непристойное; мои были таковыми ещё в день покупки, с которого прошло уже года два, поэтому Бертины жалобы не вызывают во мне особенного сочувствия.

– Почему обязательно здесь? – вопрошает Берта.

– А ты, – отвечаю я, – хотела бы жить на Манхэттене?

– Я хотела подальше от Москвы, – всхлипывает Берта, вытаскивая увязшую ногу. Бледно-голубые джинсы тоже безнадёжно испорчены.

– Это, по-твоему, где?

– Ну не знаю… ну, в Питере, – предполагает Берта.

– Щас, – я начинаю злиться. – Ещё скажи, в Лит не поступать из-за твоих…

– Пертурбаций, – подсказывает Берта, спотыкается об какую-то корягу, рвёт свои прекрасные джинсы и, не поднимаясь, стонет:

– Почему, ну почему Удельная?

– Название понравилось, – я пожимаю плечами, и мы продолжаем путь.

Денег, которые нам выдала мамаша мундиаля, не такая уж и кучища, как с перепугу показалось Берте. Ну то есть хватит, чтобы снять на пару месяцев халупу в Москве, но если не на пару, то лучше не в Москве. К тому же Софья Марковна непременно станет искать Берту по всей столице, а сюда ей и в голову не придёт заглянуть.

Когда я сообщила тёте Насте, что собираюсь с подругой снимать квартиру, она и ухом не повела. Один из её многочисленных кавалеров, дядя Толя, вытер нос рукавом и сказал:

– Ну я ж говорил, она из этих.

У дяди Толи были все основания для подобного утверждения. Дня три назад он пытался ухватить меня за то место, где у нормальных людей обычно бывает грудь, и получил в ответ такую матерную тираду, что, наверное, даже для себя открыл много нового.

В общем, я типичный представитель современной молодёжи – никакой духовности, как сказал какой-то мыслитель. Берта говорит, это Никола Флавийский, но по-моему, всё-таки дядя Гена со скотобойни, который придумал использовать для сексуальных игрищ свиную голову… но я опять отвлеклась.

Так вот – моим переездом никто особенно не был огорчён, а Берта оставила родителям записку следующего содержания:

Дорогие мамочка и папочка!

Я вас очень люблю, но малыша убить не позволю. Как только он родится, мы вместе с ним, если хотите, вернёмся домой. Поцелуйте от меня тётю Рахиль.

Ваша дочь Берта.

Разумеется, я бы придумала что-нибудь и пооригинальнее, но мне некому было оставлять подобных и бесподобных посланий. Не одно, так другое.

***

Я ведь предупреждала, что у меня топографический кретинизм? Предупреждала. Надо самой думать, а не таскаться за мной как самка барана. Спустя три часа поисков и метаний, когда я наконец, договорившись с сухощавой женщиной неопределённого возраста, вхожу в свою новую комнату, пахнущую клопами и канализацией, и падаю на узкую железную кровать, мне кажется, будто я попала в рай. Хотя, конечно, в раю никак не могло быть Берты.

– Зинка! – вопит она, вползая следом, – наш сосед, по-моему, эксгибиционист.

– С чего ты взяла? – бормочу я, проваливаясь в сон.

– Он показывал… показывал… – шепчет Берта.

– Фокусы? – предполагаю я.

– Нет, не фокусы, а… сама знаешь что, – выпаливает Берта на одном дыхании. И тут я злюсь по-настоящему.

– Это ты, – шиплю я раздражённо, – знаешь, что! А я, – я перехожу на крик, – не знаю, что! Мерещится всякая дрянь, не даст поспать! Вали тогда сама ищи себе апарт-отель!

Берта затихает и лишь тихонько хлюпает в углу. Но уснуть мне всё равно не удаётся. Видимо, не хватает скрипа кровати и гортанных тётинастиных стонов за стеной.

***

Утром у меня умирает ноутбук.

Ну то есть клинической смертью он умирает по меньшей мере по пять раз на дню, но этим утром он умирает так, что становится ясно – реанимировать вряд ли получится. Я очень любила этот ноутбук – по той простой причине, что если бы не дядя Алик, продавец в М-Видео, у меня вообще никакого ноутбука не было бы. У дяди Алика после троих дочек родился долгожданный сын, и он ни с того ни с сего захотел меня порадовать старым ноутом одной из этих дочек. Теперь сын уже ходит во второй класс, но дядя Алик по-прежнему ходит к тёте Насте, а я по-прежнему хожу с этим вот ноутбуком. Ну то есть ходила, пока он не умер.

Я прошу у Берты взять немного денег – и поскольку смутно представляю себе, сколько стоят ноутбуки, беру много. А потом внезапно вспоминаю, что у меня никогда не было смартфона.

И что в Лите, кроме творческого конкурса, будет ещё собеседование, соберётся комиссия, а у меня нет даже туфель, и никогда не было, только дешёвые китайские кроссовки.

И ещё у меня никогда не было блузки, не протёртой под мышками, и дезодоранта, позволяющего не стирать так часто блузку под мышками, и своей собственной юбки, а не затянутой поясом от халата тётинастиной, и настоящего лифчика с пушапом, и настоящих джинсов, и кожаной куртки, и стрижки, сделанной в парикмахерской, а не Бертиными лапками из задницы, и…и…

Потом, стоя перед зеркалом в полный рост, я чётко понимаю: я красавица. А потом так же чётко понимаю: я последняя сволочь.

Мне очень, очень, очень-очень стыдно перед Бертой, поэтому на остаток суммы, сильно превышающей ту, что я изначально планировала потратить, покупаю роскошную книгу «Я жду ребёнка» и две пары ползунков, голубые в горошках и зелёные в зайчиках.

***

Конечно, я не поступлю.

Темы вступительных сочинений – одна другой глупей, но я всё равно умудрилась выбрать из них из всех самую нелепую: «Каждый пишет, как он слышит, каждый слышит, как он дышит». Могла переврать, конечно, но посыл примерно такой. Кто как хочет, так и…в общем, я написала про Бертиного малыша – как он сидит в Берте и слушает наши с ней рассуждения, а потом вылезет, убьёт нас обеих к чертям собачьим и вообще устроит апокалипсис. Но это ладно, это не самое страшное. На собеседование я пришла красивая, зато на вопрос, какой у меня любимый автор, вместо Чарльза Буковски назвала Барльза Чуковски, а на вопрос, каких ещё знаю Чуковских, ответила, что вроде бы есть такой город в Московской области. Комиссия, а она была огромная, человек сорок или девяносто, пошушукалась, потом кто-то спросил, не пишу ли я стихов, и я сказала – пишу, конечно! – и гордо зачитала шедевр про Антона. Кто-то поинтересовался, сама ли я придумала такой псевдоним для своей музы, и я ответила – сама, конечно! – про себя пообещав, если поступлю, любить его до конца своих дней или, во всяком случае, до начала учебного года. Но я не поступлю, в этом нет никаких сомнений. Поэтому я уже перевлюбилась в нашего соседа, которого Берта считает эксгибиционистом, хотя это не так, а если и так, то ему, по крайней мере, есть, наверное, что показать.

***

– Анжела.

– Шлюховато.

– Алевтина.

– Колхозно.

– Агата.

– А звать мы её как будем? Гатька? Гать, сходи погадь?

– Анна.

– Слишком просто.

– Аннабель.

– Слишком вычурно.

– Анастейша.

– Блин, ты прикалываешься?

– Амелия.

– Фу, как туалетная бумага!

– И совсем не бумага, а вата.

– Ну и вырастет ватницей.

– Аглая.

– Колхозно.

– Альбина.

– Шлюховато…

… – Яна, – говорю я спустя два часа, подпалив яичницу со скорлупой, а также увидев, что Берта за это время приготовила вполне приличную рыбу-фиш.

– Янка-лесбиянка. Алё, на, это Я, на. Не хочу, давай дальше.

– Не знаю я больше никаких имён, – говорю я.

– Ну естественно, чего ещё от Зинки и ожидать.

– Гиппиус, – напоминаю я, – тоже была Зинка.

– Так то Гиппиус, а то – Свинарчук. И сковородку сожгла, ох ты ж ёжик! Ты вообще что-нибудь умеешь?

– Предохраняться, – бурчу я сквозь зубы.

– Ну, этот навык тебе вряд ли понадобится, – предсказывает Берта, но тут же, поняв, что перегнула палку, она примирительно говорит:

– В ближайшее время.

– Свинская ты сколопендра, – я вздыхаю, потому что ссориться с Бертой нельзя, чтобы её не нервировать и чтобы не остаться без ужина. Берта ссориться тоже не хочет.

– Лучше бы с такой фантазией имя придумала нашей девочке.

– Нашей? – я приподнимаю бровь, как в кино. – И вообще ещё, может быть, пацан родится.

Зря я это сказала. Теперь ещё два часа выбирать, как назвать пацана.

– Мальчика, – заявляет Берта очень торжественно, – будут звать в честь отца.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.