Можно всё

Глава 5

Нэшвилл

Я гнала на всех парах по прямой трассе из штата Вирджиния в Теннесси. Моей следующей остановкой был Нэшвилл. Райан сказал, что это главный музыкальный город всей страны, и был чертовски прав. Именно здесь зародился стиль кантри, а это означало, что куда ни плюнь – попадешь в гитариста. Здесь жил и умер Джонни Кэш, отец кантри. Мальчишки водят на его могилу девчонок на первом свидании и играют там свои песни. Я влюбилась в этот маленький утопический город моментально. Это было место моей мечты. Мне было плевать на его инфраструктуру, природу и цены в магазинах. Я влюбилась в мечтателей, покинувших родные края и приехавших сюда ради того, чтобы посвятить себя музыке.

Я приехала в Нэшвилл в 9 утра, поймала такси и добралась до парня по имени Шон, моего хоста, сдержанного мальчика моего роста с высоким голоском и милыми глазами. Мы сразу пошли купаться в бассейн отеля Marriot, пройдя без спросу. Позже я стала практиковать эту штуку во многих странах – обычно в отелях не проверяют наличие браслета на руке, иногда достаточно просто назвать номер любой комнаты – и велкам. Вечером мы прогулялись по городу и зашли в место под названием «Коко кафе». Это был белый деревянный домик, стоящий в стороне от остальных зданий, в небольшом саду. Он состоял из двух помещений со сценой и комнатой отдыха, барной стойкой, за которой продавали только чай, кофе и пиво, и огромной верандой, стены и потолок которой обвил многолетний плющ. Веранда была заставлена столами и стульями всех видов, включая кресла-качалки. Именно здесь и зависала вся музыкальная молодежь с утра до утра.

Мы с Шоном подсели за чужой столик, найдя свободные стулья, и уставились на сцену. Юные таланты выходили по очереди, отыгрывали несколько песен и звали следующего музыканта. Процесс напоминал детский утренник, где каждый получает свои пять минут славы, рассказывая стишок. Не сказать, что ребята были профессионалами, но что-то дельное у каждого из них все же выходило. После долговязого кудрявого мальчика в ковбойской шляпе (здесь очень любят ковбойскую атрибутику) на сцену поднялся симпатичный парень с черными торчащими вверх волосами и с огромными зелеными глазами навыкате. Выражение лица у него было что надо. Казалось, что как-то раз жизнь его сильно удивила, и лицо так и застыло в изумлении. Он был одет во все черное, как Джонни Кэш. Парень сыграл несколько шикарных песен. Мои глаза зажглись. На слова «а этот парень неплох» сосед по столику ответил, что может нас познакомить. Но я подошла к нему сама. Так я встретила Джастина – художника, гитариста, певца и крайне странного парнишку. У него была своя группа, и он был просто охуенен. Мы сразу подружились и все оставшиеся дни в Нэшвилле кутили вместе как неразлейвода.

Нэшвилл влюбился в меня моментально. Не знаю, в чем было дело, но за пять дней я подняла на уши всех юношей района. Уже после своего отъезда от Джастина я узнала, что, как только я продолжила путь, по городу поплыли байки о моих любовных похождениях. Каждый второй мальчик сочинял самые невероятные истории о том, чем мы с ним вдвоем занимались, и все они были неправдой. Я смогла объяснить такой ажиотаж только тем, что до центра Америки доезжает мало двадцатиоднолетних русских блондинок, которые сами по себе и «просто едут». Я была молодая, наивная, дерзкая и горела, как те самые римские свечи Керуака[11]. Его фамилию я, к слову, стала слышать на каждом углу. Все сравнивали меня с этим неизвестным мне тогда писателем, и я не могла понять почему.

– Так какие у тебя планы?

– У меня нет никаких конкретных планов. Я просто еду через всю Америку и делаю, что хочу.

– Да ты как Джек Керуак!

– Да нет же, я как я!

Я провела весь вечер с музыкантами. Мы сидели в большом кругу на веранде, курили самокрутки и слушали музыку. Еще совсем юные девочки играли на гитаре так, что я только диву давалась, как они своими маленькими пальчиками могут зажимать железные струны и брать «баррэ».

Растворяясь в мире музыки, не представляя, как и зачем мне покидать этот город, я вдруг заметила загадочного юношу в углу веранды. Высокий, статный, с острыми скулами, сочными губами, огромной копной кудрявых волос, собранных в тугой хвост, бархатной загорелой кожей, проступающим через футболку рельефом мышц и слишком сексуальным голосом – он раскачивался в кресле-качалке, задумчиво перебирая струны акустической гитары. Парень был просто слишком красив, чтобы быть правдой. Не помню других случаев в своей жизни, кроме этого, когда я сама подошла к мужчине и сказала:

– Я думаю, ты очень красив.

Я не знала, что делать дальше, поэтому сразу изобразила, что занята разговором с кем-то другим. Линкас, так звали этого парня, все-таки не пропустил комплимент мимо ушей и подошел ко мне. Мы перекинулись парой фраз, он позвал меня прогуляться в парк, но я почувствовала, что он зовет не просто погулять, и отказала. Тот пожал плечами, сказал: «Очень жаль» – и исчез. Пока я общалась со всеми и сразу, Шон – мой «стеснительный» хост – наклонился и промурлыкал мне в ухо, что хотел бы вернуться домой и поужинать со мной при свечах. Меня такое предложение совершенно не интересовало.

– Слушай, здесь так здорово, может, посидим еще чуть-чуть?

– Я ревную тебя ко всем этим парням. Пойдем домой, я приготовлю ужин…

Вот он, этот момент, когда девушка понимает, что вляпалась. Мой чемодан был уже в его квартире, поэтому мне пришлось по-хитрому изобразить дурочку.

– Не стоит. Я просто с ними общаюсь. И все же я бы еще осталась.

– Но мне завтра рано вставать.

– Может быть, тогда ты пойдешь домой и мы с тобой пообщаемся завтра?

После 15 минут нытья с его стороны я таки отправила его спать, а сама осталась в кафе.

Обнаружив меня с утра на диване, Шон улегся прямо поверх меня и спросил, куда мы пойдем завтракать. Оказалось, что мы встречаемся уже два года, но я почему-то об этом забыла. Отделавшись какими-то глупыми оправданиями, я свалила. Днем Джастин хотел устроить мне экскурсию по городу, и я пришла в «Коко кафе», чтобы встретиться с ним. В кафе все так же беспечно качался на кресле Линкас… Я взяла себе айс-кофе и села на диванчик рядом. Бородатый мужчина в соседнем кресле обернулся и сказал что-то типа:

«Ты, наверное, устала от комплиментов, и мне нечем тебя удивить. Но хочешь сигарету, которую я сам скрутил? Отличный табак».

Я засмеялась и без спросу взяла у Линкаса зажигалку, лежащую на столике между нами. Тогда этот мужчина спросил:

– Ребята, вы знакомы?

– Да.

– Кто эта девушка?

– Она сердцеедка.

– She’s a heartbreaker.

Один из лучших комплиментов в моей жизни. Мы встретились с Джастином и поехали кататься по городу… Приехали в пустую церковь, где он сыграл мне на органе, и потом поехали в студию его друзей, где записывала первый альбом Тейлор Свифт. Мне было все равно, что там делала Тейлор Свифт, но Джастин считал ее женщиной мечты. Он рассказывал мне обо всех своих безумных романах и песнях, которые кому-то посвятил. Моей любимой была история о его бывшей девушке, которая стала курить кокаин (оказывается, его курят) и спалила как-то ко всем чертям его квартиру. Припев песни звучал так: «Stupid mother fucker, evil devil bitch, you’re smoking cocaine! You started smoking cocaine and it fucked up your brain»[12]. Нужно было видеть, как умиротворенно он пел эти слова под гитарку, сидя на бордюре. Ближе к вечеру мы пропали в барах… Все бармены знали Джастина, и нас поили бесплатно. «Бармены – мои лучшие друзья», – говорил он мне. Последнее, что я помню, – это дымящийся коктейль с абсентом.

Еще днем я договорилась пойти погулять с Линкасом и вспомнила об этом договоре поздновато. Парень ждал меня с девяти вечера. В итоге мы с Джастином вваливаемся в «Коко» в час ночи пьяные в хламину. Дальше помню смутно, но, немного подождав, мы с Линкасом ушли по полю в туман, сели в городском парке у памятника и проболтали всю ночь до семи утра, пока люди не вышли на работу. Оказалось, что этот парень прекрасен не только снаружи, но и внутри. У него нет семьи, и всю свою жизнь он живет сам по себе. За пару лет до нашей встречи он успел проехать всю страну на товарных поездах… В Америке таких называют трейнхопперами. Он ездил от берега к берегу в поисках приключений, но однажды его поймали, избили и пообещали, что, если увидят еще раз, убьют. Он был тем еще романтиком, но все чувства держал внутри себя. Я ценила, что он раскрывает мне свои секреты, и видела, что ему нелегко это дается. Сонные, мы добрели до его дома и ворвались в него в прямом смысле, потому что он забыл ключи, а сосед его так накурился, что уснул без памяти, и бедному парню пришлось лезть в окно, чтобы потом по-джентльменски открыть мне дверь с той стороны и сказать: «Welcome». Впервые за долгое время я занималась любовью, а не трахалась. Он крепко обнимал меня во сне, и я была счастлива. Правда, мой хост Шон не оценил таких вольностей и прогнал меня из дома, как только я вернулась, но я недолго горевала и сразу переехала к Джастину и его другу Джозефу, бармену и музыканту, в их собственный дом. Мне отдали кроватку в подвале, рядом с музыкальным оборудованием. В подвале у ребят была целая студия. Оба парня вели себя так, будто я принцесса, и завалили подарками, а вечером мы погнали вместе на вечеринку в честь Дня взятия Бастилии. Ее устраивала старая и богатая хиппи-француженка, и ставлю свой зад, что ты не был на более крутой вечеринке никогда! Это был гигантский особняк, украшенный огоньками и свечами, с роскошным садом и бассейном. Дом пропах благовониями, ароматическими маслами и соблазном. В саду были расставлены кровати, у бассейна были шведский стол и… оркестр. Все музыканты были одеты в костюмы, а возглавляла их роковой внешности девушка в красном платье. Она пела на французском. Но главное – это гости. Кого тут только не было… Акробаты, танцовщицы… Кто-то был одет в индийскую одежду, кто-то в вечерние платья, а кто-то не был одет вовсе. Это был один из самых красивых домов, которые я когда-либо видела. Мы с Джастином уплетали тарталетки и пили шампанское залпом, когда в дом наконец вошел Линкас. Вчера этот парень лез в окно в майке и драных джинсах, а теперь стоял передо мной в темных брюках, вельветовой жилетке и рубашке, с аккуратно завязанными волосами и гитарой на плече… иными словами, о боже мой! Я безумно обрадовалась и кинулась его обнимать. Через час мы запрыгнули голыми в бассейн. Людей в купальниках здесь практически не было. Мне казалось, эта летняя ночь благословила нас на все. Свобода бежала по моим венам… Я обнимала этого мальчика ногами, он прижимал меня к стенке бассейна и целовал. Технически в ту ночь мы занялись любовью в присутствии человек ста, но, поскольку было темно и мы были в бассейне, никто из них об этом не узнал.

Вечер закончился где-то… Учитывая, что я начала пить в три часа дня и начала с абсента, которым нас угощал Джозеф в своем баре, а закончила темным ромом «Малибу» залпом, вы можете представить, как сложно вспомнить, что было дальше… Я помню то, что помнят другие. Я обнималась со всеми, много говорила на русском и учила всех пить водку. Я проснулась в обнимку с Линкасом в том самом подвале оттого, что нас будил Джозеф и говорил, что сейчас сюда придет его ученик по фортепьяно, у них будет урок, а значит, нам как минимум хорошо бы одеться.

Придя в себя, я отправилась в музей, где проходила выставка моего любимого Энди Уорхола. Для меня навсегда останется загадкой весь кипиш по поводу банки томатного супа. И я не понимаю, почему из всех работ такой популярной стала именно она. Но то, как этот мужик вертел на пальце всю светскую жизнь Нью-Йорка, неоспоримо. Его называли художником, продюсером, писателем, коллекционером, издателем журналов, кинорежиссером, менеджером первой альтернативной рок-группы, организатором лучших вечеринок… И все это правда. Но на самом деле он просто был Энди Уорхолом. На территории всей выставки громко играла та самая группа, «Velvet Underground», продюсером которой он являлся, и «Rolling Stones», они тоже были часными гостями «Фабрики» – студии Энди, где снимались фильмы, проводились выставки, вечеринки и рождалось все поп-арт-искусство. Я пропала в его работах… Особенно в комнате с видеозаписями. Минут двадцать я просто смотрела на неморгающего Сальвадора Дали и на то, как Нико самозабвенно выпускает дым изо рта. Энди любил показывать популярных людей настоящими, видя их как готовое произведение искусства. Поэтому интервью в его студии у знаменитостей брали только знаменитости, а видео снимались инстинктивно. Он относился к жизни и всем ее составляющим как к бесконечному полотну для творчества. И я была с ним абсолютно солидарна.

После растворения в выставке я вышла в кафе при музее, чтобы попросить воды (а она в Америке всегда бесплатная), и заболталась с официантами:

– Значит, ты путешествуешь через всю страну? Как здорово! Куда поедешь дальше?

– Мемфис!

– Мемфис?! И ты едешь туда одна?

– Да.

– Храни тебя Господь, да это же самый криминальный город в Штатах! Там на улице могут застрелить за то, что ты просто свернула не в тот квартал.

Дальше ребята наперебой стали закидывать меня страшными историями, которых они понабрались от своих приятелей. На что я ответила, что это все здорово, но я все равно поеду, потому что там находится дом Элвиса и я не могу проехать мимо.

– Ладно, погоди! – сказала девчонка и ушла за дверь с надписью STUFF ONLY[13]. Она вернулась с газовым баллончиком и настояла на том, чтобы я взяла его с собой. Я всегда придерживалась политики переделанной цитаты Чехова «не бери ружье, иначе оно выстрелит», но отказываться было бесполезно.

Вечером я должна была встретиться с мальчиками. Мне звонит Джозеф, чтобы спросить, где и как мы встретимся, и тут мой телефон просто подыхает, и я понимаю, что понятия не имею, ни по какому адресу их сейчас искать, ни где я в данный момент живу, ни адрес бара, ни где работает Джозеф, ни их Фейсбуки, ничего! Время было одиннадцать вечера, и все, что у меня было с собой, – мятая пятерка баксов. I’m FUCKED[14]. По сути, парни могли спокойно никогда не выходить со мной на связь, оставить себе все мои вещи, включая ноутбук и тысячу баксов, спрятанные в чемодане, и в ус не дуть. Я едва ли смогла бы их найти. Я даже не могла украсть зарядку, не то что купить – все магазины уже были закрыты. Следующие полчаса я шла по Нэшвиллу и рыдала в голос, не веря в собственную глупость. Даже паспорт у меня был в чемодане. Я не могла ни от кого позвонить, потому что в Америке почти ни у кого не бывает телефонов с сим-картой, и кого бы я ни спрашивала, можно ли вставить симку в их телефон, таких не находилось. В итоге я дошла до заправки, купила зарядку для машины – только такие там и были, – нашла копа, пошла к нему в машину и, наконец, позвонила Линкасу, потому что другие не брали трубку… через 10 минут он приехал за мной, и я стала смотреть на него, как на героя. Дома мы съели большую пиццу с грибами на четверых и вместе смотрели фильм «Пинк Флойд» «The Wall». Чем больше фильма проходило, тем больше я не понимала, как прожила всю жизнь, не зная этого кино. Я сползала к экрану и боялась моргать, лишь бы не пропустить ни одного кадра. Под суровую сгущающую атмосферу музыку на черном экране появились два цветка – как символ мужчины и женщины. Сначала цветы занялись любовью, а потом стали друг друга грызть. Любовь и война – вот весь наш мир. Ночью Линкас играл мне на гитаре, а я завороженно наблюдала за тем, как он переставляет пальцы.

– Как ты знаешь, куда их ставить?

– Это просто. Давай я тебя научу?

Я неуклюже наставила подушечки на разные струны и попыталась исполнить «Where is my mind», но на первом же аккорде поняла, что у меня ничего не получается, и вместо занятий музыкой мы занялись любовью. С утра я прощалась с ребятами, мне снова пора было в путь. Я вручила им свой блокнот, и каждый в нем что-то написал. Больше всего мне хотелось узнать, что же напишет Линкас. Я чувствовала, что буду тосковать по нему, но это была сладкая тоска. Он сел на бетонные ступеньки, облокотился на стену и стал что-то строчить.

Сидя в автобусе, я открыла страницу и прочитала: «Даша, мир ждет тебя опять. И пока ты едешь на запад, знай: часть тебя останется здесь, в моем сердце. Не забывай, чего ты ищешь, и, как всегда, ЛОМАЙ СТЕНУ! Линкас». Я закрыла блокнот, облокотилась лбом о стекло и с улыбкой уставилась в даль. Мир действительно ждал.

Глава 6

Мемфис, Теннесси

Поздно ночью я вышла на конечной вместе с парочкой оставшихся в автобусе людей. Моя «серая борзая», разворачиваясь, навернула прощальный круг и исчезла в темноте, оставив меня одну. Остановка была единственным освещенным зданием на километры вокруг. Было непонятно, в какую сторону вообще двигаться. Казалось, что там, за лучами света, поджидает что-то плохое. Общественный транспорт если и был, то уже не работал. В конце концов большая афроамериканка за кассой вызвала мне такси до дома моего нового хоста. Я вспомнила о поиске дома немного поздно, но это все равно ничего бы не изменило, потому что во всем Мемфисе было всего два каучсерфера. Один не отвечал, поэтому пришлось согласиться на второго. У него была всего одна фотография, где он идет по полю, и сложно было судить о том, что это за человек. Все, что я знала, – что ему явно за тридцать и что он фотограф. Взамен на ночлег он попросил меня поучаствовать в фотосессии. Я ответила: «Конечно, только если мне не придется раздеваться». Дальнейшую картину я буду помнить всю жизнь. Такси довезло меня до совершенно неосвещенного района. На улицах не было ни души. Единственный пучок света падал из окон одноэтажных домов, наполовину скрытый ветвями деревьев. Выглядело зловеще, как в сказках братьев Гримм. И вот из этой темноты, отодвигая перед собой ветки, к такси выходит какой-то мужик, сильно хромая на одну ногу, согнувшись как горбун, в старой соломенной шляпе с длинными полями и торчащим из-под нее хвостиком. Его лицо и голос были не менее пугающими. С длинным острым носом, за которым прячется рот, он смотрел дикими, выпученными глазами, как стервятник, и говорил высоким скрипучим голосом, как Баба-яга из советского кинофильма. Но бежать было некуда. Негр получил с меня двадцатку и, скрипя колесами, угнал подальше из этой жопы. Кажется, даже ему стало страшно. Мужик взял мой чемодан и молча покатил его в дом. Заходим в помещение: все стены черные, света почти нет, горят только свечи и какой-то неон. На стенах висят портреты кукол без глаз, чучела ворон, ветки и черные сетки. Играет зловещая музыка, где кто-то читает молитвы – кажется, на латыни. В темноте на меня сверкнули две пары глаз. Это были кошки. Они наблюдали за мной, не двигаясь. Сказать, что я пересрала, – ничего не сказать. Он сказал, что я могу спать на полу, и напомнил о плате за ночевку, а именно о фото- сессии.

– А, да, конечно… Что, прям сейчас?

– Ну, я так понял, ты всего на пару дней, лучше не откладывать. У тебя есть что-нибудь сексуальное – ночнушка, например?

– Есть… А что мы будем снимать?

– Пойдем, я покажу тебе зал.

Мы зашли в соседнюю комнату, стены которой были полностью завешаны черной тканью, а по всему полу была разбросана жухлая листва. Специальный аппарат выпускал дым, как на концертах.

– Ты ляжешь вот сюда… Оденешься в костюм монахини и будешь звонить в прошлое по этому аппарату, – он ткнул пальцем на доисторический телефон с барабаном для набора цифр.

Он объяснил, что эта фотография будет одной из серии чего-то там и будет участвовать в выставке. Короче говоря, где-то в Нэшвилле висит огромная фотография, где я сижу замотанная в черное, с телефонной трубкой в руках, жопой на сухих листьях и в дыму. Затем он попросил меня подписать бумаги о том, что я разрешаю ему использовать эту фотографию в своих целях и отказываюсь от своих прав на нее. В ту ночь я лежала в спальнике на полу, и пока кошки этого маньяка втихаря ссали в мою кожаную сумку, прикидывала, зарубит он меня топором прям здесь или логичнее будет вывести меня на улицу, чтобы не пачкать ковер.

Но, несмотря на все странности этого персонажа, убивать он меня не собирался и на следующий день даже любезно довез до дома Элвиса. Правда, все то время, что мы ехали, он периодически издавал странные птичьи звуки. Когда я спрашивала, зачем он это делает, он говорил, что не понимает, о чем это я, но уже через несколько секунд снова начинал курлыкать. Псих.

Дом Элвиса не мог не впечатлить… Кабриолеты, золотые костюмы, роскошный особняк… И бесконечный коридор, увешанный платиновыми дисками… Не думаю, что кто-то может похвастаться коллекцией больше этой. Я шла по коридору, вглядываясь в надписи на каждом диске, и меня охватывало чувство восхищения и тоски. Что делать, когда у тебя столько признания? Куда уже стремиться? С таким количеством поклонников оставалось только пить шампанское на небесах, так почему же ты все еще здесь? Глядя на все неоправданные, ненужные изыски его дома, я понимала: он просто не знал, что еще делать со всем этим признанием и деньгами. Я всегда считала знаменитостей скорее святыми мучениками, чем счастливчиками. Никто из нас не был в их шкуре, так как можно уверенно полагать, что быть ими здорово?

Если жизнь когда-нибудь забросит тебя в дом Элвиса Пресли, когда ты минуешь зал с платиновыми дисками, Элвис расскажет тебе стихотворение на одном из экранов. На много лет вперед оно останется для меня знаковым. Вспотевший, уставший, он читает его со сцены:

Я долго сидела рядом с его могилой. Мне было хорошо. Как сказала Лана Дель Рей: «Элвис – мой папа, Мэрилин – моя мама». Они действительно были своего рода родителями всей этой большой голливудской мечты, которую мы впитываем с материнским молоком и о которой втайне мечтаем. Посидеть рядом с его последним пристанищем было для меня честью.

Остальной город не произвел на меня большого впечатления. На улицах не было ни души. Напоследок я совершенно случайно набрела на тот самый отель, где когда-то застрелили Мартина Лютера Кинга. У парня всего-то была мечта[15], и непонятно, за что он схлопотал пулю. Зато смерть этого черного брата повлекла за собой настоящий хаос по всей стране, а его убийца получил 99 лет заключения. Интересно, почему не сто? Чтобы казалось, что меньше, типа «всего 99, пацан, только для тебя и только сегодня»?

Утром я выехала в Новый Орлеан, где смогла вычеркнуть сразу три пункта из своего «списка дел на жизнь».

Глава 7

Новый Орлеан

Новый Орлеан был любовью с первого взгляда. Город джаза, блюза и магии вуду.

Черт знает, почему он связан с вуду, но тут просто все по-другому. Смерть здесь празднуют. Если кто-то умирает, весь город выходит на улицу во всем цветном, устраивая целый парад, и, вооружившись барабанами и трубами, идет провожать человека в последний путь. К слову, тут безумно красивое кладбище и никого не хоронят под землей. Из-за того, что город построен на болоте, хоронить в земле попросту опасно – гробы затонут. Поэтому кладбище здесь походило на огромный город мертвых. Для каждого тела построен свой склеп из мрамора. Кого-то хоронили всей семьей – по полочкам, как в плацкарте.

Я поселилась у двоих парней в роскошной квартире, в которой можно было потеряться. Мне выделили кожаный диван размером с кухню. На крыше дома был огромный бассейн, спрятанный в пальмах, и отсюда открывался официально лучший вид на весь город. Поскольку Новый Орлеан географически отрезан от остальных развитых районов Америки, стоимость жилья здесь довольно низкая. О квартире такого же уровня только в Нью-Йорке или Сан-Франциско можно даже и не мечтать. За такие же бабки ты сможешь максимум позволить себе комнату на отшибе города. Я сидела на краю бассейна, болтая ножками, всматривалась в ночные огни и не могла понять, за что мне перепал такой рай.

Ближе к ночи парни повели меня на главную улицу города под названием Бурбон-стрит. Это улица празднования жизни. Одни сплошные бары, где двери не закрываются и не открываются, потому что их вообще нет! Коктейли стоят по два доллара, и главная фишка – это замороженные «Дайкири» и «Маргариты». Они чертовски сладкие и сделаны из молотого льда – так алкоголь идеально маскируется, и ты сам не замечаешь, как уходишь в ноль. Чтобы понять, что находишься в Новом Орлеане, достаточно поднять голову и найти провода. Если там висят разноцветные бусы, значит, ты на месте. Дело в том, что чуть ли не каждый день здесь проводятся карнавалы, и шествующие надевают себе на шею разноцветные бусы. По окончании парада ликующий народ подбрасывает бусы в воздух, и они так и остаются висеть на деревьях и проводах. Ночью центр преображается пуще прежнего: зажигаются неоновые вывески, стриптизерши зазывают внутрь прямо с улицы, музыканты играют еще громче, а народ, забравшийся на балконы второго этажа (а дома здесь все двухэтажные), с интересом наблюдает за улицей, потягивая кок- тейли.