Сказки темного города. Яд

Глава 1

– Надеюсь, мне не нужно говорить о том, что оплачивать содержание своей девочки вы должны исправно? – строго спросила высокая пожилая женщина, которая вышла к нам за ворота.

– Не беспокойтесь, – моя мама протянула ей толстый конверт. – Это оплата сразу на полгода вперед.

Женщина взяла в руки сверток и быстро заглянув в него удовлетворительно кивнула:

– Прекрасно. Пожелания какие-либо будут?

– Нет, каких-то определенных нет. Только мне бы хотелось, чтобы моя девочка была воспитана в соответствии с правилами, которые предусматривают должное уважение ко всем жителям нашего государства, – ответила мама.

– Вы имеете в виду фэйри? – осторожно спросила женщина

– Да, я имею ввиду их.

– Ну, насчет этого можете быть спокойны. Мы придерживаемся в нашем пансионе тех взглядов, которых придерживается и наш король. А коль уж мы в таком положении, что зависим от этих…существ, – тактично сказала она, – то куда уж без этого уважения? У нас выбора просто нет, – пожала она плечами.

– Главное, чтобы она не боялась и не видела в них угрозы. Это мы, взрослые, были воспитаны по старым законам и до сих пор с долей опаски смотрим на тех, с кем идем по жизни рука об руку. А дети…дети не должны испытывать страх перед теми, кто стал нашими союзниками в борьбе против вервольфов. У нас одна дорога и от этого никуда не деться. Так пусть лучше чувствует себя равной им, – мама погладила меня по голове и протянула женщине чемоданчик с вещами.

– Равной? – хмыкнула та. – Равной им мы никогда не будем, миссис Лярой. Как можно быть равной тем, кто на нас, людей, похож лишь внешне? Мы слабее фэйри, поэтому страх – естественное состояние, которое охватывает каждого из нас, независимо от воспитания, мировоззрения или еще чего либо. Вкладывать в эти маленькие головки, – женщина погладила меня по голове, – мы будем только лучшее, а вот жизненный опыт сам научит их, как относиться к тем, кто доминирует над нами как более властный вид. Но, как по мне, так девочкам вообще лучше с опаской смотреть на тех, для кого они сродни такому желанному сладкому. Вы ведь знаете, насколько охочи эти крылатые до них, – она презрительно скривила губы. – Так что, будь у меня дочь, я бы воспитывала ее с долей страха по отношению к фэйри. Но вам виднее. И не переживайте так, – улыбнулась она, видя грустные глаза моей матери, устремленные на меня, – ваша девочка в хороших руках. С нас отменное воспитание маленькой леди, с вас же – ежегодное пожертвование на благо развития нашего пансиона, – она учтиво склонила голову.

Мама молча кивнула в ответ и поцеловав меня сказала:

– Будь умницей, дочка. Хорошо учись и слушай мисс Дизар, – кивнула она в сторону стоявшей подле женщины, – а я, как только смогу, то сразу же заберу тебя домой.

– Хорошо, мамочка, – ответила я, прижимая крепче к себе своего маленького, замызганного одноглазого медведя. – Мы с мистером Робином будем вести себя хорошо и ждать, когда ты вернешься.

– Вот и хорошо, – мама поправила ленту моей шляпки и помахав рукой направилась в ждущий ее экипаж.

Я же с улыбкой посмотрела ей вслед, поскольку в тот момент и подумать не могла, что ждет меня впереди.

– Ну что, Селена Мария, идем в дом? – женщина подождала, пока экипаж скроется за поворотом и протянула мне руку.

– Что-то вы старая уже, чтобы называться мисс. Вы что, замужем не были? – спросила я, с интересом рассматривая стоящую рядом красивую женщину с пронзительными карими глазами, красиво уложенными волосами с проседью и точеной фигуркой, изящество которой подчеркивало строгое платье серого цвета.

– А ты очень любопытная, – щелкнула она меня в ответ по носу пальцем.

– А мама ведь приедет точно? – нахмурилась я, раздумывая, давать ли руку этой элегантно разодетой даме или нет.

– Обязательно, – улыбнулась мисс Дизар и толкнув скрипящие кованые ворота повела меня на территорию пансиона.

Шагая тогда по мощеной дорожке к величественному старому зданию из серого камня, я еще не знала, что следующие несколько лет моей жизни будут такими же тусклыми, как и его мрачный, безжизненный фасад. Но в тот момент мне казалось, что это всего лишь еще одно небольшое приключение в жизни шестилетней девочки, которая широко раскрыв свои зеленые глаза с интересом окидывала взглядом высокие окна особняка, его старые, дубовые, потемневшие от времени двери и стертые десятилетиями ступени, ведущие к входу в неизвестность.

Как только за моей спиной захлопнулись двери, мисс Дизар окликнула кого-то:

– Розалин! У нас новый ребенок!

Не прошло и минуты, как к нам из дальней комнаты, находящейся в конце длинного коридора, выбежала пухленькая женщина лет сорока в аккуратно выглаженном платье серого цвета, с белым чепцом на голове и таким же белоснежным фартуком, отделанным накрахмаленной оборкой по краю.

– Это Селена Мария, – кивнула мисс Дизар на меня, стаскивая со своих рук тонкие перчатки бежевого цвета. – Отведи ее в крыло для девочек и покажи все здесь.

– Как скажете, мадам Дизар, – женщина сделала реверанс и протянула мне руку, – пойдемте, мисс Мария.

– Меня папа всегда называл Селеной, поэтому и вы зовите так же, мадам Розалин, – проговорила я и неуклюже сделала реверанс в знак уважения.

– Селена, значит Селена, – женщина улыбнулась и, взяв своими теплыми пухленькими пальцами мою маленькую ладошку, повела меня на второй этаж по скрипучей деревянной лестнице, вытертые ступени которой не видели покраски уже около десятка лет, не менее.

Поднимаясь по ступеням, я с интересом разглядывала особняк, который был не менее мрачным изнутри, чем снаружи, со своими выцветшими обоями в мелкий цветочек, потемневшим от времени потолком, который уже ох как давно нуждался в побелке, и не менее печальным полом, который так же, как и ступени, нуждался в ремонте.

– У вас тут так страшно. Здесь точно только люди живут? – тихо обратилась я к мадам Розалин, когда мы поднялись по ступенькам и прошли на второй этаж, оказавшись в длинном коридоре, печальный мрак которого рассеивали лишь несколько закопченных светильников, установленных на небольших деревянных столиках с изогнутыми ножками, которые стояли у стен нескольких комнат, за дверьми которых слышались приглушенные детские голоса.

Мне, маленькой глупышке, казалось тогда, что фэйри, с которыми у нашего государства был военный союз против вервольфов, ну непременно должны были отдавать своих детей на воспитание в такие вот мрачные пансионы, как этот, и уж точно людям в нем места не было. Но на деле было все как раз наоборот. Фэйри очень берегли своих малышей, в то время как люди…люди, собственно, как всегда. У кого не было времени, у кого средств, а кто просто не видел себя в роли матери или отца, и тогда дети таких вот представителей нашего человеческого мира пополняли ряды обездоленных жителей холодных стен пансионов, коей была и я.

– Люди, не переживай, все здесь – люди, – успокоила мадам Розалин, открывая одну из дверей и пропуская меня внутрь.

Большая комната, у стен которой стояли старые кровати с небольшими письменными столиками, практически ничем не отличалась от уже увиденного мной интерьера, разве что высокое окно, занавешенное симпатичной занавеской голубого цвета, на которой были едва заметны выцветшие от времени бабочки, придавало этой комнате некое подобие уюта. Все же остальное навевало лишь тоску и не более того, ведь даже серенькие покрывала, которыми были накрыты аккуратно застеленные кровати девочек, и те словно сами просились в топку, и уж никак не подходили для того, чтобы ними накрывали постели будущих маленьких красавиц.

– Девочки, – громко захлопала в ладоши мадам Розалин. – Принимайте еще одну малышку в нашу большую семью.

С этими словами она подтолкнула меня вперед, и я под пристальными взглядами других жительниц этого особняка прошла в дальний угол комнаты, где женщина указала мне на кровать и стоящий подле нее стол.

– Это твое спальное место, – она стряхнула с кровати крошки и гневно зыркнула глазами на воспитанниц, которые тотчас же отвели взгляды. – А здесь будешь делать уроки. Конечно, если мать твоя их оплатила, – пожала она плечами и приподняв брови окинула меня взглядом.

– А моя мама говорила, что здесь все занятия должны быть бесплатны и вы не имеете права требовать платы за них, – проговорила девочка лет восьми, которая сидела на подоконнике, поджав ноги, и нагло поглядывала на мадам Розалин.

– О, ее светлость соизволила говорить со мной! – мадам Розалин повернулась и уперев руки в боки окинула недовольным взглядом девочку. – Вам-то чего беспокоиться о таком? Любовник вашей матери проплатил ваше присутствие здесь вплоть до вашего совершеннолетия, включая не только присмотр и питание, а и учебу, одежду и прочие мелочи нашей столь однообразной жизни, – Розалин явно совершенно не заботили чувства девочки.

– Кто такой любовник? – шмыгнув носом спросила я у светловолосой девочки примерно моих лет, кроватка которой стояла рядом с моей.

– Это как муж, только богатый, – протянула тихо в ответ она и с видом знатока вздернула подбородок.

– Мои-то оплачены и слава богу. Но у многих ведь нет, – строго проговорила девочка на подоконнике, и я с интересом стала ее разглядывать.

Худенькая восьмилетняя девчушка была похожа не маленькую фэйри, которых я иногда могла видеть в мчащихся по городу богатых экипажах, но если верить мадам Розалин, то ею она не была, но походила под это описание так уж точно. Длинные, точеные руки и ноги, тонкие черты лица, крупные миндалевидные голубые глаза в обрамлении длинных, светлых ресниц, розовые пухлые губки, насмешливый изгиб которых говорил, что сие маленькое чудо было довольно-таки избаловано и вряд ли знало, что такое подчинение. Довершением же сказочного образа были великолепные длинные волосы пшеничного цвета, которые крупными локонами ниспадали девочке до самого пояса, придавая ей какое-то особое величие среди всех остальных воспитанниц с гладко зачесанными волосами, благодаря чему они все выглядели практически одинаково. Даже платье на маленькой красавице было не такое, как на остальных. Одета она была не в простое платье из грубого темного сукна с белым воротничком, нет, на ней было довольно-таки симпатичное муслиновое платье розового цвета, отделанное по краям рюшами, на ногах же у нее были симпатичные белые туфельки, каблуком которых она постукивала по подоконнику, нагло поглядывая на мадам Розалин.

– Ох, мисс Катрина, остра вы на язычок не по годам, – недовольно кинула женщина в ответ. – Учились бы лучше так же хорошо, как вмешиваетесь в то, что вас не касается.

– Вмешивались бы взрослые, мне бы не пришлось, – Катрина спрыгнула с окна и гордо вскинув голову подошла ко мне, протянув руку. – Катрина Эндэльборн. А тебя как зовут?

– Селена, – я осторожно пожала руку девочки, прижав к себе покрепче мишку.

– Ну, добро пожаловать, Селена, в наш маленький лживый мирок, – усмехнулась девочка, потрепав моего мишку за лапку.

– Катрина, – прикрикнула на нее мадам Розалин, услышав такую реплику. – Думайте, что говорите!

– Вот я и говорю то, что думаю, – девочка подмигнула мне и развернувшись вышла из комнаты.

– А ты переоденься в чистое платье, – кивнула мадам Розалин на лежащую на кровати одежду, – скоро ужинать будем, – с этими словами она вышла вслед за Катриной, оставив меня среди других воспитанниц, которые тотчас же обступили вокруг, наперебой задавая вопросы.

– Сколько тебе лет? – спросила одна пухленькая девочка лет восьми, с смешными веснушками на носу, которые четко выделялись на ее белоснежной коже.

– Уже шесть, – ответила я.

– А откуда ты? – просила другая девочка, с черными, как смоль, волосами, которые были туго заплетены в толстенную косу, переброшенную через плечо.

– Отсюда, из столицы, – ответила я, пожав плечами.

– А почему ты здесь оказалась? – спросила та девочка, с которой я уже успела перекинуться парой фраз.

– Не знаю. Но мама сказала, что это ненадолго. Она решит свои важные вопросы и сразу же заберет меня, – важно ответила я.

– Они все так говорят, – пробурчала сидевшая на стуле худенькая девочка с милыми косичками рыжего цвета.

– А я свою вообще никогда не видела. Умерла, когда я совсем маленькая была, – шмыгнув носом ответила моя соседка по кроватям. – Меня Кристина зовут, – она пожала лапу моего медведя и добавила, – глаз можно пришить ему. На кухне работает мадам Эмма, ее можно попросить. Она очень хорошая.

– Нет, – убрала я мишку за спину. – Он мне такой нравится.

Мой одноглазый медведь был для меня большим сокровищем, поскольку навсегда запомнила фразу моего отца, сказанную в тот момент, когда я, заливаясь слезами, искала по комнате маленькую пуговичку, бывшую некогда глазом у моей игрушки:

– О, да он ведь одноглазый Робин теперь! – на лице отца было написано восхищение.

– Кто такой одноглазый Робин? – спросила я тогда, недоверчиво посмотрев на медведя.

– Это самый грозный пират на морских просторах. Он бесстрашный, сильный и ему нет равных в покорении морской стихии, – ответил отец и после этих слов я уже по-другому посмотрела на старенького, одноглазого мишку, который был моим спутником едва ли не с пеленок.

– А вот и его глаз, – отец поднял с пола маленькую пуговку и протянул мне.

– Нет, не надо. Пусть лучше будет как пират, – замотала я головой. – Ты ведь тоже как пират? Только с глазом, – спросила я тогда у отца, обняв его и вдохнув запах одежды, насквозь пропитанной ароматом моря.

– Ну да, как пират, – усмехнулся он и потрепал меня за косичку. – И этому пирату нужно снова отправляться в плавание.

Он поцеловал тогда меня и вышел из комнаты. Больше я его не видела. Говорили, что его судно затонуло во время шторма, некоторые же твердили, что оно было захвачено и правда пиратами. Но, как бы там ни было, человек, на плечах которого держалось все в нашей семье, пропал и больше в моей жизни и жизни матери не появился. С того самого момента и пошло все наперекосяк для меня, маленькой девочки, мать которой была слишком молода и красива, чтобы оставаться одной, а если учесть, что еще ко всему прочему и бедна, то появление в ее жизни богатого любовника было более чем ожидаемо. Но внимание любовника и материнство было невозможно совмещать, поскольку высокомерный барон мог заявиться к матери среди ночи и потребовать, чтобы она собиралась с ним в какую-то очередную поездку или еще куда. Поэтому мама металась между ним и мной, но когда мужчина поставил ультиматум матери, то она была вынуждена под его давлением отправить меня в этот пансион, дабы не потерять единственного человека, который не давал умереть с голоду как ей, так и мне. Это потом уже я начала понимать, что она могла поступить иначе, а не просто сбагрить меня в невесть какое заведение, подкинув как бездомного котенка в пансион, в котором воспитывались в основном сироты богатых родителей, опекуны которых не очень-то хотели возиться с осиротевшими детьми, а также незаконнорожденные, до которых вообще мало было дела родителям.

В тот момент я свято верила в то, что она вернется и заберет меня, как только уладит все вопросы с мужчиной, который содержал ее. Но не вернулась и для меня началась новая жизнь с нескончаемой вереницей однообразных будней, наполненных молитвами, учебой и мелкими обязанностями, которые были у каждой девочки. Благо, мое содержание в пансионе оплачивалось исправно, и я спокойно жила под его крышей, чего нельзя было сказать о других девочках. Ведь стоило только кому-то из родителей не внести уплату за пребывание в стенах заведения, как девочек сразу же отстраняли от уроков и даже в столовой усаживали за отдельный стол, где во время еды перед ними ставили лишь деревянные тарелки с густой овсяной кашей, есть которую не хотел даже наш дворовой пес, смешно фыркая своим носом, если кто-то выбрасывал эту кашу ему.

Дружила я в этих стенах с Кристиной, которая была моей одногодкой, да с Катриной, которая была неким подобием моей сестры, с первых дней моего пребывания в пансионе взяв меня под свое крыло, чем избавила от львиной доли неприятностей, которые преследовали других воспитанниц. Ведь внутри коллектива девочек велась всегда негласная война за место под солнцем, если это можно было так назвать. А этим самым солнцем была для нас мадам Дизар, которая решала, кто и что ест, где сидит, сколько часов в сутки спит или же корпит над чтением библии. Ну и Катрина, которая была ее любимицей, всегда подтягивала нас с Кристиной к себе поближе, давая погреться в лучах этого светила в лице строгой директрисы пансиона.

– А кто твои родители? – спросила я как-то, качаясь на качелях рядом с Катриной.

– Моя мама – графиня Эндельборн, кто отец – она не говорит. Знаю только, что это какой-то ее любовник, – просто ответила девочка, прищуривая глаза от яркого солнца, которое играло на ее светлых волосах.

– Сама графиня, – восхищенно пролепетала тогда я, ведь для меня, дочери простой портнихи, звучание титула было подобно какому-то волшебному слову.

– Да, графиня. Но я бы предпочла, чтобы моя мать была простой крестьянкой, – усмехнулась Катрина.

– Почему? – удивилась я.

– Потому что тогда бы я росла подле нее. А не проводила все детство среди чужих мне людей практически взаперти в этом чертовом пансионе, – она с неприязнью окинула взглядом особняк.

– А почему она тебя не заберет? Она же графиня, – развела я руками, с наивностью полагая, что раз уж у женщины есть такой титул, то она всесильна.

– Потому, что я незаконнорожденная, – проговорила Катрина. – У матери есть муж, он старше намного нее. Вот она когда-то и завела себе любовника, потом забеременела, родила, но оставить меня подле себя ей не разрешили. Поэтому и отдала она меня сюда, – девочка говорила обо всем так спокойно, что даже мне стало тогда не по себе от того, как она, десятилетняя на тот момент девчонка, могла так спокойно рассуждать о матери и ее жизни.

– А моя мама вот и забыла уже, что у нее есть дочь, – я с грустью откинула голову назад и посмотрела на небо.

На тот момент я уже не плакала, нет. За два года, проведенных в стенах пансиона, я выплакала, наверное, все глаза, как недовольно говорила мадам Дизар, найдя меня в очередном укромном уголке пансиона с напрочь промокшим подолом платья, которым я вытирала льющиеся слезы. К восьми же годам я уже даже практически смирилась с тем, что так, скорее всего, и не увижу больше маму. О ее былом присутствии в моей жизни напоминал лишь старенький одноглазый мишка, которого я регулярно доставала по вечерам из-под подушки и укладывала с собой рядом, как немое напоминание мне о том, что я хотя бы знала, кто мои родители в отличие от других воспитанниц, таких же незаконнорожденных девочек, которые в отличие от Катрины и меня, и знать не знали, кто платит за их содержание в пансионе.

Однажды, на какой-то праздник я и другие девочки, одетые в свои нарядные платья темно-синего цвета с белыми рюшами по краям, вышли из пансиона и направились в близлежащую церковь, весело щебеча и радуясь этакой вылазке за пределы нашего скучного мирка. Около одного из красивых особняков, мимо которого мы проходили, я увидела дорогой экипаж, из которого выходила красивая молодая женщина в просто невероятном платье. Залюбовавшись ее одеянием, я приостановилась и переведя взгляд на ее лицо застыла в немом недоумении, ведь передо мной была моя мама. Нет, не та мама, одетая в простое голубое муслиновое платье, в котором я видела ее в последний раз. Не та мама, волосы которой были собраны в незатейливую прическу, локоны которой небрежно падали на ее точеные плечи. Не та мама, от которой пахло дешевенькой душистой водой с запахом ванили. Передо мной была разодетая в дорогие шелка красавица с прекрасной прической, над которой явно не один час трудилась служанка. Передо мной была напудренная, благоухающая умопомрачительными духами, до жути прекрасная дама с надменно приподнятой бровью над затянутыми томной поволокой красивыми глазами изумрудного цвета.

– Мама, – прошептала я себе под нос, с неуверенностью сделав шаг в сторону женщины. – Мама, – громко закричала я и рванула к ней.

– Селена, вернись! – закричала вслед мадам Дизар, но меня мало это волновало.

Подбежав к матери, я ухватила ее за руку, на которой была надета перчатка из тончайшего шелка.

– Мамочка, мамочка! – по моим щекам текли слезы, и я ничего кроме этих слов произнести не могла.

Женщина испуганно посмотрела на меня и застыла в немом недоумении разглядывая меня.

– Азалия, кто это? – нахмурившись спросил стоящий около нее немолодой мужчина в не менее дорогом костюме, чем платье моей матери. Был он, скорее всего, фэйри, поскольку такой небесной голубизны оттенок глаз встречался только у них.

– Не знаю, Джорах, – мать растерянно улыбнулась ему и перевела на меня взгляд, – ты ошиблась, милая, – она осторожно выдернула свою руку из моей ладони. – Я не твоя мама.

– Как не моя мама?! Мама, что ты такое говоришь! Это же я, Селена Мария, мамочка! Или ты меня не узнаешь? – с отчаянием смотря в глаза матери прошептала я.

– Прости, солнышко, – мать провела рукой по моему плечу и развернувшись пошла в особняк, взяв под руку мужчину, который недовольно окинул меня взглядом.

За ней захлопнулась дверь, а я растерянно смотрела ей вслед, не понимая, то ли это я и правда могла так обознаться, то ли мама просто не узнала во мне свою дочку, которую оставила на пороге пансиона два года назад.

– Мисс Селена, – дернула меня за плечо мадам Дизар. – Вы знаете, что нельзя выходить из строя, когда мы совершаем шествие в церковь!

– Это была моя мама? – повернулась я к мадам Дизар.

Женщина отвела взгляд и недовольно поджала губы. Так и не ответив на вопрос, ухватила меня за руку и потащила к остальным девочкам, которые с любопытством наблюдали за происходящим.

– Еще раз выкинете такое, на ужин получите только розги, – строго отчеканила директриса и повернувшись повела нас в церковь.

Ступая в своих грубых башмаках по мощеной камнем дороге, я пребывала в каком-то ступоре, не понимая, как можно было так отвернуться от меня? Меня, ее маленькой дочери, которой она всего несколько лет назад читала сказки по вечерам, которой пела песни, держа на руках которую выбегала на встречу моему отцу, когда тот возвращался из очередного плавания. Нет, я точно не могла обознаться, поскольку родной образ навсегда запечатлелся в моей голове, а вот мать, как она могла не узнать меня, я не понимала.

Уже после службы, во время которой я не слышала ничего, кроме мыслей в своей голове, я взяла под руку Катрину и спросила:

– Ты же видела все? Это ведь мама моя была. Точно знаю, я не могла обознаться, – едва сдерживая слезы спросила я у своей подруги, словно ища у нее поддержки в этом вопросе.

Катрина остановилась и, подождав, пока все девочки пройдут вперед, ответила, пожав мое плечо:

– Я не знаю твою маму, но, если это она – лучше молчи об этом и скажи всем, что обозналась.

– Ты что такое говоришь? – я отдернула свою руку и волком посмотрела на Катрину.

– То и говорю, – назидательным тоном проговорила рассудительная не по годам подруга. – Эта женщина – известная на всю столицу куртизанка. А мужчина с ней рядом – граф Джорах, он фэйри. Мало того, он еще и лидер клана темных охотников, которые славятся своей жестокостью.

– А ты откуда знаешь это? – все еще не веря Катрине спросила я.

– Ну мама ведь меня забирает иногда отсюда на пару дней в поместье своей тетки за городом. А тетка эта – сплетница еще та. Однажды к ее мужу по каким-то делам приезжал этот граф, а когда уехал, то тетка и выложила всю его историю от и до, не забыв упомянуть о некоей красавице, его содержанке. Так и узнала. Так что тебе лучше молчать обо всем и если твоя мать сделала вид, что не знает тебя, значит на то были причины. Все знают ведь, что связь с фэйри – это не шутки. Если твоя мама с ним, то тебе в ее жизни места нет и для тебя так будет лучше.

– Что лучше? Кому лучше? – закричала обиженно я и бросилась бежать в пансион.

Просто взлетев на второй этаж по старым, скрипучим ступеням я забежала в комнату и, схватив своего мишку из-под подушки, тихонько дождалась, пока девочки в сопровождении мадам Дизар зайдут в столовую. Затем, оглядываясь быстро вышла на улицу и бросилась в сторону того особняка, где видела мать. Подбежав к нему, я с облегчением заметила, что экипаж находится на том же месте, а значит мама была еще в этом доме. Спрятавшись за стволом необъятного дерева, растущего около начищенной до блеска кованной ограды дома, я прислонилась к нему и, устремив взгляд на вход дома, стала ждать. Не знаю, сколько я так простояла, беспокойно смотря на двери, может около часа. Когда они открылись и на пороге показалась она, моя мама, под руку с графом, рядом с которым шел молодой мужчина двадцати – двадцати пяти лет от роду, я на мгновение застыла, пристально рассматривая ее, чтобы удостовериться в том, что это она, а не какая-то чужая женщина, которую я приняла за свою мать. Спустя минуту от сомнений моих не осталось и следа. Тот же грациозный кивок головы, та же ласковая улыбка, те же жесты и смех, именно такой я помнила ее. Как только все трое вышли за ограду и направились к экипажу, я выскочила из своего укрытия и бросилась к матери.