Дмитрий
– Прошлой ночью, во всяком случае, заклинание подействовало, – сказал молодой человек. – Ты, Гришка, самого себя превзошел! Любой перерезал бы себе горло ради тебя. Ну и мастер же ты речи говорить!
– Мастер! – сказал Отрепьев с горькой усмешкой. – Да, не без этого. И ты был бы мастер, ежели прошел бы через все то, через что мне довелось пройти. Что ж! Борис Годунов, было твое время, а нынче уж мой черед. То была хитрая уловка: ты, лис, хотел моими руками убить царевича, а затем убрать меня с дороги. Покойники не болтают.
– Выходит, ты убил меня, Гришка? – рассмеялся Дмитрий.
– Да, и никто, кроме самого Бориса и меня, не знал об этом. Он думал, дело верное – то-то ему нынче будет не по себе. Кто видел, как он умер? Да никто. Не сомневаюсь, что он потирал руки, старый мерзавец, думая, что расправился со мной и сможет наслаждаться своей тайной в одиночку. Говорят, он засмеялся, узнав, что Дмитрий мертв. Но мой черед смеяться настал, когда я спустился по реке в Нижний Новгород с Дмитриевой печатью и алмазным крестом в кармане. Он думал, что легко избавится от бедного монаха после того, как дело будет сделано, не так ли? Двенадцать лет минуло, и я зря времени не терял.
Он встал и лихорадочно зашагал по комнате.
– Ах! Борис Годунов, Борис Годунов, ты заплатишь за все, что сотворил за эти двенадцать лет. Нет, я не терял времени зря. Мерзавец, ты отдал бы двадцать лет своей жизни – дорогой жизни – чтобы вернуть последние двенадцать. Пожар на Москве? татары набежали? умер Федор? али другой кто умер? разразилась чума, голод? – монах носился по стране, клал все это на порог царя, злого царя, который держал народ голодным и травил русских государей. Ах ты, собака-царь! черт возьми, ты за это заплатишь! Да, дайте мне год, и Борис Годунов и Григорий Отрепьев сочтутся.
Его глаза горели полубезумным огнем, когда он ходил взад и вперед. Дмитрий тихонько наблюдал за ним, не говоря ни слова.
– Дмитрий, – внезапно сказал Отрепьев, обращаясь к нему, – ты сама моя жизнь. Ты мое дыхание. Да ведь одного взгляда на тебя будет достаточно! Последние десять лет я рассказывал всем и каждому на Руси, каким именно был царевич Дмитрий Иванович: всякий русский человек узнает его с первого взгляда. Каждая русская душа знает его наизусть, каждая русская душа присягнет ему, – он положил руку на плечо молодого человека, – присягнет человеку, у которого одна рука длиннее другой, а на лице две бородавки: одна прямо под правым глазом, а другая на левой щеке. Провидение все время работало на тебя, а ты даже не думал об этом.
– Стало быть, ты – Провидение? Что ж, звучит неплохо. Но с чего теперь начать, Гришка? Я готов. Боже! Я думал, что помру в этой проклятой семинарии в Киеве, прежде чем научусь читать, писать и бормотать пару слов на латыни! Но теперь все позади: я выучился писать не хуже священника, и, благодаря тебе, – добавил он со смехом, – знаю все о своей знатной родне. С чего начнем?
– Всему свое время, – ответил Отрепьев. – Да, я был прав. С тех пор, как я вытащил тебя из горящего дома в Брацлаве14 я знал, что ты тот самый. Однако нам повезло. Для начала нам послужит тот грязный старый еврей, которого ты спас прошлой ночью. Евреи знаются со всеми в Польше. Я говорил с ним и спросил, может ли он подыскать тебе место конюха или что-то в этом роде у какого-нибудь вельможи в Польше, и похоже, что князь Адам Вишневецкий должен ему или его брату деньги. Он сказал, что сумеет устроить тебя в услужение к князю. Еще бы! Бедолага искренне рад, что ты спас ему жизнь, и он не так уж беден, как кажется. Эти евреи всем заправляют в Литве. Они ссужают панам деньги, которые те никогда им не возвращают, но им наплевать, денег у них полно, а иметь друга при дворе иногда очень даже полезно. При этом всякий раз, когда идет война, евреи выигрывают, они ничуть не против того, чтобы христиане перерезали друг другу глотки. Что смерть для христиан – жизнь для евреев, они из всего извлекают злотые. Этот еврей может тебе пригодиться, когда мы начнем. А пока вот его письмо князю Адаму. Как только встретишься с князем Адамом, можно будет приступать к нашему плану. Но мы не должны терять время – ни минуты, через месяц можно начинать. Что до меня, я иду будить казаков. Сообщи мне, как только утвердишься среди этих поляков – у тебя должно получиться. Я их знаю, сама идея войны сводит их с ума от восторга. Драгоценности при тебе?
– Да, все тут, – Дмитрий положил руку себе на грудь.
– Ну, тогда до свидания, и удачи тебе!
– Погоди, Гришка, не будоражь казаков, пока я не встречусь с польскими дворянами.
– Даю тебе месяц – пойдет?
– Думаю, да.
– Отлично, тогда месяц.
– Стало быть, месяц с сегодняшнего дня.
– Прощай, царевич Дмитрий Иванович. Да хранят тебя святые, особенно святые братья Борис и Глеб. Удачи тебе! – добавил он с усмешкой и вышел из комнаты.
Оставшись один, Дмитрий погрузился в раздумья.
– Письмо еврея, перстень и алмазный крест – это немного. Как сказал старый чернец из Киева, игра для смельчаков. Бессмысленно. Я будто сошел с ума! Отрепьев точно безумец. Но нет, я-то не сумасшедший. Милостивые святые! помогите своему потомку, сейчас или никогда. Да, мир сказал бы, что я сошел с ума. Но скажут ли они то же самое, когда … то есть, если… если…
И он вышел.
VII
Славные жители Брагина15 выбежали из своих домов, когда князь Адам Вишневецкий и его блестящий кортеж с грохотом промчались по главной улице, под гудение рогов и крики охотников, возвращавшихся в замок. Двигаясь элегантной рысью, кавалькада резко повернула направо сразу за деревней и через пару минут прошла под аркой во двор старинного литовского замка.
Князь спрыгнул с лошади и бросил поводья пажу.
– Бем! – крикнул он старшему охотнику? – Займись Матиасом. Бедное животное, второй медведь чуть не разорвал его на куски. Не хотел бы я его потерять, хоть бы мне предложили всю Курляндию16! И он взбежал по ступенькам с довольным выражением лица человека, выигравшего в состязании.
Когда он быстрым шагом шел по залу, лакей, угодливо поклонившись, обратился к нему.
– Ясновельможный пан, преподобный отец Сисмонди два часа ожидает возвращения вашей светлости. Он говорит, дело огромной важности.
– Проводи его ко мне, – сказал князь, – немедленно. Я буду в галерее Ягеллонов17.
Пять минут спустя слуга провел духовника в длинную галерею, украшенную портретами династии Ягеллонов, которой она и была обязана своим названием.
– Святой отец! – воскликнул Вишневецкий. – В чем дело? Вы выглядите обеспокоенным.
– Ясновельможный пан, – сказал духовник, садясь на место, на которое князь жестом указал ему, – новости, которые я принес, столь необычны, что даже не знаю, с чего начать. Кажется, вы недавно наняли нового конюха?
– Да, Яблонского. Что с ним? Он не появился сегодня, и я решил, что он болен.
– Ваша светлость, как я уже сказал, дело настолько странное, что я не могу подобрать слов. Вы наблюдали за этим молодым человеком?
– Я не заметил в нем ничего особенного, – сказал князь. – Я велел Бему проэкзаменовать его, и, поскольку он сообщил, что тот вполне подходит для этой должности, я нанял его без дальнейших расспросов.
– Князь Адам, – сказал иезуит, – молодой человек… боюсь, вы подумаете, что я брежу, но дело вот в чем… молодой человек сообщил мне секрет такой важности, что, хоть я не новичок в исповедальне, должен признаться, ничего подобного мне раньше не приходилось слышать. Хотя по правилам моего Ордена я обязан похоронить тайну в своей груди, я уговорил молодого человека позволить мне немедленно все рассказать вашей светлости.
– Полно, святой отец! К чему это долгое вступление?
– Видите ли, ваша светлость, этот юноша утверждает, что является законным царем Московии.
– Да он, похоже, сошел с ума!
– И я так подумал, хоть он и кажется вполне вменяемым. Тем не менее, это была моя первая мысль – первая, говорю я, ибо признаюсь, я наполовину склонен думать, что в его словах что-то есть.
– Да полно вам! Как, во имя всех святых, он может быть русским царем?
– Законным царем, – сказал Сисмонди. Ваша светлость, конечно, знает, что лет десять или двенадцать назад царевич Дмитрий, третий сын Грозного, был убит в Угличе.
– Да, так говорили, история заключалась в том, что Борис Годунов лишил жизни того, кто стоял между ним и престолом.
– Именно так. Так вот, молодой человек, ваш конюх, очень уверенно заявляет, что он и есть тот самый, якобы, убитый царевич Дмитрий, только он милостью Божьей чудесным образом уцелел.
– Правдоподобная история, честное слово. Как же это вы, Сисмонди, итальянец, говорите, что купились на его обман?
– Ясновельможный пан, я столь же мало желаю быть обманутым, как и большинство людей, но пути Господни неисповедимы, а тут и вовсе дело странное. Поверьте, в одном нет лжи: этот молодой человек не конюх. Его манеры и поведение сделали бы честь любому двору в христианском мире. Он умеет читать и писать, знает латынь, а также русский и польский языки, хорошо осведомлен о российской истории и делах государства и имеет, по его словам, определенные документы и драгоценности, которые не оставят сомнений в его личности.
Князь в сильном возбуждении вскочил с места и бросился к двери.
– Эй, кто-нибудь! – крикнул он поджидающим снаружи слугам. – Немедленно сходите за новым конюхом Яблонским. Мы тотчас докопаемся до истины, святой отец. Ведь если в этом что-то есть, Борису Годунову будет не до смеха. Говорят, московиты ненавидят его пуще татар.
– Так оно и есть, – подтвердил Сисмонди. – Московиты ждут избавителя, как евреи своего Мессию, и такие новости могут воспламенить всю страну. Молодой царевич – если бы это был действительно царевич, – стал бы мощнейшим оружием в руках короля Сигизмунда, и при правильном обращении он мог бы сослужить большую службу Святой Церкви, которая сейчас остро нуждается в помощи Провидения.
– Клянусь белым орлом Польши18, святой отец, мы должны держать московитов в кулаке! Да когда уже придет этот человек? Что же это такое?
Тут дверь открылась, и Дмитрий вошел в комнату.
VIII
Князь порывисто шагнул ему навстречу и не успел что-либо сказать, ибо Дмитрий начал:
– Князь Адам Вишневецкий, я знаю, почему вы послали за мной, и я также знаю, что вы хотите вывести меня на чистую воду. Я вижу, отец Сисмонди все вам рассказал, надеюсь, что смогу подтвердить все свои притязания существенными доказательствами и убедить вас, что я не самозванец. Задайте мне какие угодно вопросы, – я на все отвечу. Я буду только рад, если вы подвергнете меня испытанию.
Его внешний вид и спокойная уверенность его речи, несмотря резко побледневшее лицо, произвели на князя гораздо большее впечатление, чем его слова, ибо верно говорят: красота – лучшая из всех рекомендаций. Его манера поведения казалась столь веским аргументом, что Вишневецкий, не зная, как обращаться к человеку, являвшемуся одновременно его конюхом и претендентом на трон, хранил молчание в изрядном сомнении. Иезуит пришел ему на помощь.
– Молодой человек, – сказал он, – я передал князю Адаму ваши откровения. Разумеется, он стремится узнать правду. Вы говорили мне об имеющихся у вас доказательствах: драгоценностях и бумагах, которые могли бы установить вашу личность, – вы должны немедленно предъявить их князю.
Дмитрию чрезвычайно повезло, что самоуверенность его не покинула в этот момент. Напротив, она лишь возросла, когда он увидел по их отношению к нему, что его истории наполовину поверили. Любой неверный шаг – колебание, преждевременный восторг – плохой актер мог бы все испортить. Ситуация была чрезвычайная.
– Князь, – продолжал он, – я выбрал вас первым хранителем моей тайны, потому что о вас отзывались как о человеке, чьи честь и благородство не подлежат сомнению. Разве ведомо кому-либо, какие муки и угрызения совести охватывают меня в этот момент? Даже теперь, разговаривая с вами, я чувствую себя наполовину самозванцем, так долго я бездействовал и лишь лелеял свою тайну в глубине души. Но теперь я понимаю, что был прав. В ваших руках я в безопасности. Я правильно сделал, что пришел к вам. Доказательств у меня много, и нынче вы увидите, что это не просто слова.
Он расстегнул ворот, перерезал ножом шнурок, который явно носил на шее долгое время, и протянул принцу две драгоценности.
– Когда мой спаситель, монах, о котором я расскажу вам подробнее, в ту роковую ночь тайно увез меня вниз по Волге из Углича, он не забыл взять с собой то, что помогло бы мне отстоять свои права в лучшие дни. Алмазный крест – подарок моего крестного, князя Ивана Мстиславского. А это была моя печатка до того, как Дмитрию пришлось бежать из дворца своих предков.
Князь машинально взял драгоценности, но не взглянул на них. Он постоял мгновение в раздумьях, а затем поднял голову:
– Где ты украл эти драгоценности, мерзавец, и чего добиваешься, явившись сюда с этими жалкими бреднями? Ты безумен? Или ты меня за дурака считаешь, пытаясь с помощью грубой выдумки выдать себя за царя Московского? Но посмотрим, не исцелит ли тебя хорошая порка от всех этих прекрасных притязаний.
Дмитрий презрительно выпрямился.
– В какой-то мере я ожидал этого, – сказал он, как бы про себя. – Да, я должен был знать. Верните мне мои драгоценности, князь Адам, и снова считайте меня своим конюхом. Да, я сумасшедший, полный безумец, раз возомнил, что кто-то должен услышать мою историю. Но забудьте об этом, забудьте, я всего лишь ваш конюх, а насчет порки, – он усмехнулся, – поступайте, как вам угодно. Порка! Силы Небесные! Что такое порка перед адовыми пытками, которые я испытываю от того, что меня отвергают как мошенника и лживого негодяя? О! вы говорите как глупец, но я забыл, что я всего-навсего ваш конюх. Что ж, пусть будет порка.
Он повернулся, чтобы уйти, его грудь вздымалась, а глаза сверкали негодованием и презрением, но его остановил Вишневецкий, выкрикнув ругательство, от которого его духовник подскочил на месте.
– Прошу прощения, отец, – сказал князь. – Я покаюсь за это ругательство в другой раз. Царевич Дмитрий, примите мое сочувствие и любую помощь, которую способен вам оказать Адам Вишневецкий, недостойный потомок Ягеллонов19. Простите, я был готов считать вас самозванцем, но после всего, что я услышал и увидел, я больше так не думаю. Нет, даже сам дьявол так не поступил бы. Как разозлили вас, царевич, как оскорбительны были для вас мои сомнения, – не мудрено, что вы решили, что я рассуждаю как глупец? Ха-ха! не так уж я глуп, как вы думали, ха-ха! Завтра сюда приедет мой брат, и через несколько дней я отвезу вас в Сандомир20, а после представлю королю Сигизмунду. Думаю, пожалуй, смогу обеспечить вам благоприятный прием. Я слышал множество разговоров о вас, но до сегодняшнего дня не думал, что вы истинный царевич. Но это мы еще обсудим. Отец Сисмонди, извольте сообщить княгине, что я вскоре представлю ей царственного беглеца. Тем временем, окажите мне честь, царевич, я и мой кошелек – к вашим услугам. Я в своей стране человек влиятельный. Для меня всегда будет большой честью то, что вы сочли меня первого наиболее достойным вашего доверия. Вы правильно поступили – да, уверен, вы чувствуете, что сделали мудрый выбор.
Дмитрий поклонился. В тот момент, даже если бы от этого зависела его жизнь, он не смог бы произнести ни слова.
IX
Как-то раз поздним вечером или, вернее, ранним утром 1603 года в роскошном зале одного из многочисленных великолепных дворцов, украшавших столицу Польши Краков21, сидело несколько десятков молодых дворян. Они разговаривали, смеялись и азартно делали ставки на выигрыш: двое играли в пикет22. Вдруг дверь отворилась, и вошел молодой человек, одетый по самой высокой моде, принятой при дворе французского короля Генриха IV23. На нем были светло-голубые шелковые штаны, камзол с черной прорезью на темно-зеленом бархатном плече, плащ и черная шляпа, сверкающая драгоценностями и украшенная белым орлиным пером.
– Иваницкий! – крикнули сразу полдюжины голосов. – Ура! откуда ты свалился?
– Только нынче вечером вернулся из Сандомира, господа, – негромко ответил Иваницкий, пожимая руку одному за другим. – Гостил у Константина Вишневецкого в Яловичах24. Вы двое, бросайте свои карты, идите все сюда и слушайте. У меня новости, которые заставят всех нас позабыть про карты надолго, а некоторых – навсегда.
– Давай, выкладывай.
– Угадайте, – сказал Иваницкий, усаживаясь на стул и осушая поданный хозяином кубок.
– О, Сигизмунд сделался протестантом?
– Нет.
– Заклинателем змей?
– Нечто гораздо более чудесное.
– Ха! Что бы это могло быть, если только мертвые вновь не ожили?
– Именно это и произошло.
– Что ты имеешь в виду?
Иваницкий откинулся назад, наслаждаясь своим триумфом.
– Вы когда-нибудь слышали историю царевича Дмитрия из Углича?
– Какого? Отрока, которого убил Борис Годунов? – воскликнул молодой дворянин по имени Пац.
– Сын старого дьявола во плоти, Ивана Васильевича? – добавил Немцевич.
– Он самый. Так вот, он снова жив.
– Не может быть!
– Факт, господа. Адам Вишневецкий нашел его в Брагине.
Молодые люди переглянулись.
– Послушай, Иваницкий, ты шутишь, это одна из твоих старых уловок, – сказал хозяин по фамилии Салтыков.
– Нет, любезный хозяин, не в этот раз, это так же верно, как то, что мое имя Болеслав.
– Но откуда ты знаешь, что это в самом деле царевич Дмитрий? – спросил Пац.
– О, это длинная история, но вполне достоверная. Он рассказал все капеллану Адама, который передал все Адаму. Вам стоит спросить у Адама подробности. При нем всякие драгоценности, печатка и тому подобное, он очень складно говорит о себе, знает все о России, знает все, что ему следует знать на самом деле. Адам без ума от него.
– У него длинная борода? Он что-то вроде тех ужасных послов, похожих на связки старых медвежьих шкур, которые то и дело появляются здесь? Ты его видел?
– Видел его? Да я жил с ним под одной крышей последние две недели. Адам привез его в Яловичи, и едва они прибыли, один из слуг, бежавший некогда из России, не будучи посвящен в тайну, тотчас узнал его по приметам и назвал царевичем Дмитрием.
– Какие такие приметы?
– О, у него пара больших бородавок на лице, а одна рука намного длиннее другой. Затем мы поехали к Юрию Мнишеку в Сандомир, и там его тоже узнал старый солдат, взятый в плен под Псковом25. Он видел его лет десять назад в Угличе.
– Должно быть, он на вид этакий варвар, не так ли?
– Варвар?! чудак! – отозвался Иваницкий. – Господа, помилуйте, да он на голову выше всех нас. У него самые изысканные манеры, что я когда-либо видел. Он носит одежду, которую подобрал для него Адам, словно всю жизнь одевался лишь в пурпур и тонкий лен.
– Похоже, он, славный малый, – решительно сказал Салтыков. – Эти канальи ничего не смыслят в одежде. Он умеет ездить верхом?
– Умеет! Уж поверьте. Ездит не хуже казака, стреляет, охотится – все умеет. На днях он спас мне жизнь.
– Спас тебе жизнь?
– Да, мы отправились охотиться на медведя: я запутался в кустах, и медведь настиг меня. Тут подоспел царевич со своим копьем и расправился с косолапым в одиночку.
– А есть ли что-то, чего он не умеет? – шутливо спросил довольно крупный молодой человек.
– Что ж, пожалуй, что он не сумеет оценить твои шутки, Хлопицкий.
– Тебе очко, Хлопицкий, – сказал Пац среди общего смеха над смущенным Хлопицким.
– И вот что я вам еще скажу, – добавил Иваницкий, – все женщины без ума от него. У меня не было ни малейшего шанса на Марину Мнишек. Она в мою сторону даже не взглянула, глаз не спускала с русского юноши. Маленькая птичка пропела мне на ухо, что мы еще о них услышим.
– Да брось, Иваницкий, не выдумывай. Он, должно быть, сам Аполлон, если обошел тебя с твоими огромными черными глазами.
– Смейся, Фома неверующий, пока сам не увидишь его. Только над ним не смейся, предупреждаю тебя, ибо он ловко обращается со своим оружием. Он приедет сюда на следующей неделе и собирается со мной увидеться. И вот что я вам скажу: грядет война с Россией. Он задаст жару Борису Годунову.
Со всех сторон раздались радостные возгласы:
– Ура! Великолепно! Война!
– Господа! – закричал хозяин, запрыгивая на стол. – Чокаемся, чокаемся все за царевича Дмитрия и войну с Россией!
– Новый царь! Царевич Дмитрий Иванович! Да здравствует Дмитрий! Война! Война!
X
Сады князя Юрия Мнишека, Сандомирского воеводы, простирались вдоль берегов Вислы. Прислонившись к стволу большой плакучей ивы, нависшей над рекой, Дмитрий, все тот же, но настолько отличающийся в своем великолепном костюме из темно-малинового бархата от Дмитрия трехнедельной давности, смотрел на молодой рогатый месяц и размышлял о своем положении.
Как хорошо ты знал вспыльчивый нрав поляков, мудрый Отрепьев! Как точно ты предугадал их воодушевление! Месяц на исходе, нынче он уже вовсю очаровывает своими хитрыми речами возбужденных казаков. Да, пожалуй, на несколько тысяч казаков я могу рассчитывать. Получил ли он мое письмо? Думаю, получил. Во всяком случае, он, должно быть, уже слышал обо мне, вокруг меня уже достаточно шума! Интересно, почему все нет ответа от старого коварного злодея Рангони26? Я ничего не могу сделать без его помощи. Говорят, он вертит королем Сигизмундом, как ему вздумается. Интересно, какие у него планы? Да, я должен привлечь на свою сторону иезуитов! А это что?
Он отступил в тень, когда на аллее послышались легкие шаги и шелест платьев. Вскоре на берегу появились две девушки, та, что пониже ростом, несла лютню. Они сели на каменную скамью у самой воды, рядом с местом, где спрятался Дмитрий.
– Что поделывает влюбленный Роланд27, Мари? – спросила высокая девушка свою спутницу с лютней.
– О, он говорит о политике с папа в библиотеке! Мы в безопасности на несколько часов. Посмотри, Лиза, на эту огромную черную тварь, которая покачивается в воде. Разве это не человеческая голова?
– Ой, да ну ее! давай поговорим об Роланде.
– Ты же кого-то другого имеешь в виду?
– Разумеется, царевича! Вот это мужчина для тебя! Разве он не красив, Мари?
– Нет, – сказала Мари. – Вовсе нет!
– Только посмотрите! какие мы вдруг стали разборчивые. А что скажешь, Мари, ты хотела бы стать царицей всей Московии?
Добросердечная ночь скрыла румянец Марины.
– Глупая ты, Лиза! Что ты такое говоришь?
– Да ладно тебе! – сказала злая Лиза. – «Что ты такое говоришь?» Шило в мешке не утаить, знаешь ли.
– Лиза!
– Знаешь, Мари, как царь выбирает себе жену? Он собирает всех девушек Московии, а затем их загоняют, точно овец в загоны, и постепенно разбирают и прореживают опытные критики – как турецкий базар красоты, и самую красивую из всех берут в царицы.
– Не выдумывай чепуху, Лиза!
– Это вовсе не чепуха, чистая правда! – возразила Лиза. – Граф Иваницкий рассказал мне об этом на днях, ему в прошлом году так сказал посол из России. Но тебе нечего бояться, Мари, ты бы получила приз где угодно – будущий царь подарил бы тебе яблоко!
– Перестань, Лиза!
– Ну же, Мари, спой что-нибудь! Сегодня я чувствую себя очень сентиментально.
– Не могу, Лиза, не сегодня.
– Зачем же ты тогда принесла свою лютню? О, застенчивая птичка! Спой, спой что-нибудь! А вдруг, поблизости прячется московский царевич! Отчего бы не спеть?
– Лиза! – вновь воскликнула Мари.
Последовала пауза, и вскоре Дмитрий услышал ее низкий, но очень приятный голос, иногда сопровождаемый аккордами.
В волшебном сне я вижу моря синь,
Ладьи сплошь белые куда ты взгляд ни кинь.
Я вижу дивный берег из песка,
К плоду на ветке моя тянется рука.
Смелей! Смелей! Плода так сладок вид,
Но притаился за листвой аспид.
И ядовитого вкусив плода,
Я свой покой утратил навсегда.
Тот дивный край напрасно я искал,
И с морем сказочным напрасно встречи ждал.
Отныне лишь тоска теснит мне грудь,
В чужих краях скитаюсь как-нибудь.
На том не быть мне больше берегу.
И счастья обрести я не смогу.
На последних словах ее голос задрожал, она выронила лютню из рук и разрыдалась.
– Что такое, Мари! Мари! Сердечко мое! В чем дело?
– Сама не знаю, Лиза. Какое-то предчувствие, будто что-то вот-вот случится!
– Глупышка! – ласково сказала Лиза. – Не стоит петь о печальном, моя впечатлительная девочка, это действует тебе на нервы. Погоди тут минутку, я схожу за своим флаконом с нюхательной солью. Никуда не уходи. Я мигом.
Она вскочила и упорхнула прочь.
XI
Когда ее шаги стихли на тропинке, Мари встала и сделала шаг к реке.