– Кому он собрался падать в ноги? – спросил Даня вслед покатившему Аллилуеву.
– Матери моей.
– Зачем?
– Чтоб она для него сценарий написала.
– Ого.
– Что – ого? – не выдержала Настя. – Вот что?! И вообще! Вы все знаете, а я ничего не знаю! Вы по воскресеньям торт гребаный печете, а мне моя собственная мать ничего не рассказывает! Ни одного слова, как будто я ей чужая! И получается, что все умные, одна я дура!
– Между прочим, – сказал Даня. – Я ничего не понял.
– И очень хорошо! – завопила Настя и побежала прочь по солнечной улице.
– Чего это она? – спросила Джессика. – Чего ей мать не говорит?
– Бежим, – сказал Даня. – А то не догоним.
Марина Тимофеевна полюбовалась на только что высаженный барбарис. Он был прекрасен, невысокий кустик, растопыривший тонкие ветки.
– У тебя важное дело, – сказала Марина барбарису. – Видишь, какая у нас с этой стороны дырка образовалась в живой изгороди. Твой предшественник погиб, ты его должен заменить. Расти хорошо! А я тебя стану поливать и навещать. Ты уж меня не подводи.
Она обвела глазами участок. Молодая трава зеленела с таким искренним восторгом – Марина была уверена, что весенней траве очень нравится зеленеть! – нарциссы цвели в этой траве так ярко и празднично, солнце заливало крыльцо так щедро, что она засмеялась.
Весна, а особенно месяц май – всегда радость, а уж такой теплый и дружный, как в этом году!..
Марина умела наслаждаться одной минутой, если выпадала одна минута, или часом, или днем.
Было много забот и горя, но и радость тоже была, Марина умела ее замечать и отдаваться ей.
Сейчас она польет молодой барбарис – чтоб он как следует прижился, укоренился на новом месте, чтобы никого не подвел, – и сама тоже выпьет чаю. Как барбарис!.. На улице пить чай еще холодно, но она накинет жилетку и посидит с кружкой на скамейке под кустом жасмина, на самом солнышке.
Под вечер приедут девчонки, Тонечка, Настя и ее подружка, нужно чтоб был готов обед. Бульон потихоньку кипит на плите – Марина называла это «работает над собой», – а на горячее нужно что-то такое, что особенно любит Настя.
Может, котлеты?.. До погружения в здоровое питание внучка страшно любила бабушкины котлеты, непременно с пылу с жару, иногда прямо со сковородки хватала!..
А когда есть что поесть, да еще вкусно, горести не так горьки!..
Марина набрала в лейку воды и потащила к барбарису.
…Что из случившегося с ними за жизнь можно рассказать девочке, а что лучше обойти стороной как можно дальше?.. Что она готова узнать? Как скверно получилось, что они так и не сказали ей, чем именно занимается мать, и как скверно, что все узналось случайно, ну вот будто бы эпизод из кино, как в насмешку.
Рассказать одно и не поведать всего – возможно ли это? И что будет с девочкой, если она когда-нибудь узнает всю правду, до конца?
Марина сосредоточенно смотрела, как вода толстой струей словно упирается в рыхлую землю, закручивается в маленький водоворот.
Как сделать водоворот… безопасным? И бывают ли такие водовороты?..
Только что ей было легко и радостно, и она гордилась собой немного – все у нее хорошо, сад ухожен, на душе покой, а заглянула в себя, и нет там никакого покоя, только страх и чувство вины.
Бедные девочки, как вам помочь?.. Что сказать вам такого, что разом бы все объяснило, расставило по своим местам? Чтоб вы не мучились, не страдали, чтоб жили просто и радостно?
И можно ли так жить?..
– Ну вот, – сказала Марина своему другу барбарису, – сейчас еще одну леечку – и отдыхай. Привыкай.
Она зачерпнула в кадушке еще воды. Кадушка – тоже забота.
Это была старая верная кадушка, сработанная когда-то бондарем Степанычем, который жил за железной дорогой. Марина отлично помнила, как на «Волге» с серебряным оленем ездили заказывать бочку. Пятилетняя Марина на заднем сиденье рядом с бабушкой, за рулем отцовский шофер, рядом с шофером домработница Акуля. Бочка Марину совершенно не интересовала, а интересовал как раз серебряный олень, и она никак не могла взять в толк, почему же его нельзя открутить и поиграть!.. Ну, совсем немножко! Она не потеряет и не испортит! Они просто промчатся с оленем по мосту через ручей, по сонным поселковым улицам, а потом полетают над озером – наверняка это летающий олень!
Но нет, почему-то нельзя.
Зато едут вместе. Бабушка в шляпке и летних перчатках, Акуля в платочке, Марина в панаме с широкими полями. А шофер в белой фуражке с пуговкой!
Отец носил только шляпы, шофер фуражку, а отцовские студенты кепки. Когда они вваливались в прихожую – отец иногда проводил «семинары» на даче, – Марина всегда пряталась за комодом, чтобы не пропустить момент, когда они все утянутся в отцовский кабинет. Когда за последним закрывалась дверь, Марина выбиралась из укрытия, вставала на цыпочки и перекладывала кепки, меняла местами. Потом самое главное было дождаться, когда семинар закончится, спрятаться и смотреть! Они выходили, доспоривая на ходу, отец провожал их, самый громогласный из всех, – если был доволен и семинар прошел хорошо. А если они не оправдывали его надежд, выходили тихо, друг за другом, и отец не провожал. Они разбирали с комода кепки, и пятилетняя Марина никак не могла понять, откуда они знают, где чья, все кепки одинаковые! Но ей ни разу не удалось их надуть. Каждый брал свою. С кепками в руках студенты кланялись маме и бабушке, они всегда выходили провожать, а потом мама восклицала: «Как хочется обедать, давайте скорей!» Студентам обед не подавали, относили в кабинет самовар, гору пирогов на подносе и еще один поднос со стаканами в подстаканниках, они приятно дребезжали, когда их составляли на поднос. Марина при этом всегда торчала на кухне.
Покупка кадушек – серьезное дело, Акуля всю зиму напоминала, что старые совсем плохи, одна вовсе рассохлась, две подтекают, а уличная сгнила. И наконец поехали!..
Пятилетняя Марина думала, что они будут ехать долго – ей вообще страшно нравилось ездить на машине, и она все мечтала поехать далеко, – и приедут в другую страну, а там кругом продаются кадушки. В Москве на улице Горького, где жили зиму, никаких кадушек не продавали, и в «Детском мире» не продавали, и в ГУМе, и в кондитерской в Столешниковом переулке!
Но приехали очень быстро.
«Волга» остановилась возле серого забора, кое-где завалившегося внутрь. Шофер вышел и открыл бабушке дверь. Следом за ней полезла Марина, соображая, что, может быть, здесь ей дадут поиграть с оленем. Ворота, такие же серые, как и ветхий забор, стояли распахнуты настежь, и весь двор до самой избы был засыпан стружкой и загроможден досками, горбылем, железяками и очень страшными ведрами, мятыми и черными внутри. Марина испугалась ведер, а шофер сказал, что в них греют смолу, когда смолят бочки.
Куда страшнее бочек оказался старик. Он сидел на лавочке возле самой избы, ровно положив на колени руки, смотрел прямо перед собой и жевал губами. На нем был ватник и ватные же штаны, на ногах – обрезанные валенки. На приехавших он не обратил внимания.
Из избы высыпали дети, Марине показалось, что много, и она на всякий случай спряталась от них за бабушку, потому что это были странные дети. В кондитерской в Столешниковом переулке Марина таких не видала. Самый младший был абсолютно голый, и Марина, задрав голову, посмотрела на бабушку – ведь неприлично же, да?.. Но бабушка на ее взгляд не ответила. Девочка, должно быть, Маринина ровесница, оказалась наголо побрита, череп весь в тонких царапинках. Одета девочка была в коричневое платье и кофту не по размеру, на локтях дырки. Старший мальчик в сатиновых черных трусах и застиранной майчонке держал в руке деревянный некрашеный корабль – игрушку.
Следом за детьми на крылечко выскочила женщина, остановилась на секунду, замерла испуганно, а потом стала кланяться.
– Степан Степаныч, к тебе пришли! – закричала она изо всех сил. – Слыш, Степ! К тебе!..
И сбежала с крыльца.
Бабушка и Акуля посторонились, немного брезгливо. Акуля поправила на голове платок.
– Степан Степаныч, люди вот! Бочки приехали заказать!..
Старик поднял на нее глаза, словно медленно просыпаясь, потом так же медленно кивнул, с трудом поднялся и пошел куда-то за дом.
– Ступайте, за ним ступайте, – подсказала женщина. – У нас бочки все там, в сараюшке. А ежели на заказ, вы ему скажите. Он слышит плохо, так вы погромче!..
Почему-то все свои пошли, а Марина осталась перед крыльцом с чужими.
– Ты кто? – спросил старший мальчик. – Шпионка, что ли?
– Я не шпионка, – прошептала Марина, и глаза у нее налились слезами.
