Они ели бульон и разговаривали о детях. Колли лежала рядом с хозяином, наставив треугольные уши.
Поговорив немного о детях, они выпили еще наливки и стали разговаривать о садоводстве. Липницкий считал, что садоводством имеет смысл заниматься вдумчиво и постоянно, и Марина с ним соглашалась.
– Я все время на работе или в командировках, – рассказывал он, – конечно, есть человек, который смотрит за садом, и хорошо смотрит! Но я… как бы это сказать…
– Ревнуете, – подсказала Марина.
– Вот! – обрадовался Андрей Данилович. – Самое точное слово! Именно ревную! Когда у него все получается, у садовника, мне обидно, что это вырастил не я, а когда не получается, мне жалко сад. Привезли из Крыма розы, так они все погибли, представляете? Что-то мы просмотрели!
– Крымские розы у нас не станут расти, – сказала Марина уверенно. – Сколько раз я пробовала, еще в молодости! Отец из Ботанического сада в Алуште и привозил, и выписывали мы! И ничего не получилось.
– Я в прошлом году из Англии привез, из Оксфорда. Сорт называется «Мария Стюарт», кажется. Посадил и думаю теперь, приживется она или нет. Должно быть, я в прошлой жизни был английским садовником. Так мне нравятся у них сады, так я им завидую, англичанам! У нас культуры садов как-то вообще нет.
– У нас климат другой, Андрей.
– Ну, климат! Все же не за Полярным кругом живем. Дело не в климате, а в растениях. У нас растениеводства нет, исторически нет. И садовых культур нет.
Ему очень нравился разговор. Как раз то, что нужно, чего хотелось!..
– Горячее пока не готово, – сказала Марина, когда доели бульон. – Когда ваш сын собирался привезти моих девиц, не знаете?
Липницкий засмеялся.
– По телефону сказал, что они едут. Стало быть, вот-вот.
– Тогда нужно готовить. А вы можете погулять или посмотреть сад. – Тут она остановилась и сказала: – Нет, сад я вам сама потом покажу, чтоб было понятней.
– Спасибо! – Он подошел к книжным полкам и вытащил из кармана очки. – Эти книги на самом деле написал ваш зять?..
Марина Тимофеевна серьезно посмотрела на него и ничего не ответила.
– Можно посмотреть?
– Ну, конечно.
– Он умер?
– Давно.
– А из-за чего девочка так переживает?
Марина опять посмотрела на него.
– Ей кажется, мы недолюбливаем ее отца. Но это неправда.
– Неправда?
Она покачала головой.
– Сейчас я его просто терпеть не могу, а при жизни, должно быть, ненавидела.
Липницкий почесал голову, отчего сделался необыкновенно похож на своего сына.
– И вот удивительно, – продолжала Марина Тимофеевна. – Все говорят, что время лечит! Что все проходит, раны заживают, обиды забываются! Почему у меня ничего не заживает и не забывается?.. Я бы и рада забыть, но не выходит ничего, я все равно помню! И помню самое ненужное, самое скверное! Как вы думаете, почему?
– Может, забываются пустяковые обиды? И заживают легкие раны?
– А тяжелые? – требовательно спросила Марина. – С ними нужно жить до конца?
– Я не знаю, – сказал он. – Правда. Когда умерла моя жена, я был на нее очень обижен. Злился! Она умерла, а я остался с Данькой, и нужно было его растить, и я не знал, за что хвататься. Я был взрослый дядька, крепко за сорок! У нас долго не было детей, мы всякую надежду потеряли. Потом он родился, и мы так ликовали! А она взяла и заболела. И умерла. А мы остались.
Марина не стала говорить, что жена его ни в чем перед ним не провинилась, что человек не сам решает, болеть ли ему, умирать ли.
Она сказала:
– Ужасно.
– И я как-то очень быстро понял, что меня не спасут никакие общепринятые штуки – работа, ребенок, новая любовь!.. Какая, к черту, новая любовь! Я понял, меня спасет лихорадка, понимаете?
– Нет, – сказала Марина. – Не понимаю.
– Я стал метаться. В прямом смысле слова. Я не давал себе ни минуты на раздумья и, стало быть, на слабость. Я везде таскал за собой ребенка, по всем командировкам, именно потому, что это было очень неудобно и трудно. Мне нужно было, чтоб неудобно и трудно. Когда он подрос, мы стали носиться на корты, оттуда в бассейн, из бассейна на конюшню. Из школы он приезжал ко мне на работу, сидел в отдельной комнате и делал уроки, а я проверял между совещаниями и разной текучкой.
– И все не отпускало? – спросила Марина.
Она давно бросила котлеты, стояла и слушала его. И собака Черри слушала.
– Нет, – отрезал Липницкий, – не отпускало. Мне кажется, я его тогда чуть не сгубил совсем. Ему было лет десять, когда я догадался перевезти к себе бабушку, мать моей жены. И она постепенно наладила нашу жизнь. Просто наладила!.. Но Данька разом все бросил – и лошадей, и бассейн, вообще все! Он сказал, что больше не может, и я не стал настаивать. В конце концов, он тут ни при чем. Он не виноват, что я таким образом… отвлекался.
– И когда вам стало легче?
– Не знаю, – сказал Липницкий. – По-моему, так и не стало. Мне шестьдесят три года, а я по-прежнему не могу оставаться дома один. Видите, к вам приехал!.. Излагаю вам свои проблемы!
– Это нестрашно, – быстро сказала Марина.
– Спасибо за чуткость.
Они помолчали. Тикали часы, и собака Черри мелко и ровно дышала.
– А я так надеялась, что пройдет время, и все забудется, – сказала Марина задумчиво.
– Пройдет, но не забудется, Марина.
Она взглянула в окно и заспешила:
– Дети приехали, а у меня ничего не готово!
– Я вам помогу.
