– Свободный человек всегда лучше раба знает, что можно, а что нельзя. Рабу ничего нельзя.
– Или все можно, – подхватила Марина, – потому что он не в состоянии додуматься до последствий. И осознать их не может. Вы знаете, я в юности читала Горького, и мне так было его жаль, бедолагу! До слез. Дедушка Каширин его порол нещадно, и это было так несправедливо! А взрослой я его перечитала, и мне пришла в голову ужасная мысль – вдруг этот самый дед, когда порол, знал, что делал?! И если бы не порол, стал бы великий писатель негодяем и убийцей, а не обличителем язв и поборником творческого труда!
Липницкий сказал:
– Ну и ну. Ничего себе теория!..
Ему показалось, что хозяйка пришла в раздражение, когда он так легкомысленно отнесся к ее философствованиям.
– Зовите Даню, – сказала она. – И собаку, конечно! Я так и не угостила ее отварной курицей.
Черри улеглась на коврик, довольно далеко от стола, и Джессика больше не кричала, что собака ее загрызет, только посматривала с опаской. Даня казался немного расстроенным и был немногословен. Настя, ни на кого не глядя, пила из кружки бульон и заедала котлетой.
…Вот тебе и славный обед в компании славных людей!..
Липницкому быстро стало скучно.
– Я не нашел твоих родителей, – сказал он Джессике. Она уставилась на него. – Подозреваю, что и не найду. Я прав?..
Она опустила голову и пожала плечами.
– Имена ты выдумала?
Она принялась теребить бахрому скатерти. Плечи у нее ссутулились.
– Да она не хочет домой, – буркнула Настя, не глядя на Джессику. – У нее родители пьющие.
– Как же ты останешься? – спросила Марина Тимофеевна. – Конечно, ты можешь еще пожить у нас, но документы в любом случае необходимы!
Джессика поникла еще больше.
– Или никто ничего не крал? – спросил Липницкий довольно строго.
Джессика вскинулась:
– Как не крал?! Конечно, крал! На «Мосфильме»! Тогда! Всю сумку и утащили!.. Там все было, в сумке! Только журнал остался!
– Хорошо, хорошо, – перебила Марина ее причитания. – Тебя никто ни в чем не подозревает, но пока ты с нами, мы за тебя отвечаем.
– Она сама за себя отвечает, – сказала Настя хмуро. – Ба, что ты выдумываешь? Мы взрослые совсем!
– Ничего подобного, – отрезала бабка. – Взрослые живут собственным умом и своими силами. Дети умом взрослых жить не желают, но силами взрослых прекрасно пользуются!..
– Мы должны хотя бы сообщить твоим родителям, что с тобой все в порядке, – поддержал Липницкий.
– Да не надо им ничего сообщать! – у Джессики затряслись и скривились губы. – Им все равно! Я от них сбежала самоходом, так бы не выпустили! Они каждый день с утра глаза заливают, как проснутся! А отчим дерется еще, зараза!.. В прошлый раз поленом в меня кинул, я увернулась, в плечо попал, ключицу сломал! И пьют, и пьют!..
– Ясно, – сказала Марина Тимофеевна.
– Да что вам ясно, ничего не ясно, – зарыдала Джессика. – Я думала, в артистки поступлю, поживу хоть как человек, а потом приеду на «Мерседесе», мамку в Москву заберу и сеструху! Она в интернате уж второй год лямку тянет, а ведь маленькая еще, семь лет всего.
– Не плачь, – сказал Даня, – чего ты!..
– И кобель у отчима злющий! Бросается на меня! Я знаешь как его боюсь?! А он кормить заставляет! Чтоб я прям в вольер лезла! А я не могу, кобель меня однажды укусил, порвал ногу до кости!.. В травмпункте зашивали!..
– Черька не кусается.
– А кобель кусается! Укусил меня! Не поеду я домой, ни за что не поеду! Не выпустят они меня, работать-то надо кому-то, и по хозяйству, и так!.. А они пьют только! Мне очень нужно в артистки поступить, – выговорила она со страстью. – Прям очень!.. Я денег заработаю! А в Москве они меня не найдут, ни за что не найдут!..
И заплакала, закрыв лицо руками. Липницкий вздохнул. Даня выбрался из-за стола, присел перед Джессикой на корточки и стал гладить по голове. Настя мрачно молчала.
– Мы подумаем, что можно сделать, – сказала Марина Тимофеевна наконец. – По крайней мере, крыша над головой у тебя пока есть. А документы все равно придется восстанавливать.
– Вы меня не прогоните? – проикала Джессика.
– Никто тебя не прогонит, – отрезала Настя, посмотрела на бабушку и поняла – нет, не прогонит.
А поняв, сразу повеселела.
Облегчение и радость, отразившиеся на ее физиономии, были такими очевидными и яркими, что Марине стало ее жалко. Так жалко, хоть начинай реветь хором с Джессикой.
Ее внучка – хороший человек. Невыносимый, конечно, но хороший! Сочувствует и готова помогать, а это так важно.
– Тогда чай из самовара, – объявила Марина. – Даня, самовар в беседке, найдешь. Ты умеешь топить самовар?
– Еще бы!..
– Я с тобой, – подхватилась Настя. – Под крыльцом корзина с шишками, надо вытащить!
– Я с вами, – и Джессика сорвалась с места.
Марина принялась собирать тарелки. Липницкий ей помогал.
– У меня есть план, – объявил он, когда посуда была убрана.
– Гениальный? – спросила она.
Тонечка взгромоздилась на тренажер и вяло поехала. Вж-ж-ж, засипело колесо.
– Больше жизни, больше жизни, – задыхаясь, велела ее товарка по клубу. Она рядом изнемогала на беговой дорожке. – И так набрала, я же вижу!..
– Сколько я там набрала, – пробормотала Тонечка так же вяло, как педали крутила.
– Нужно все, что набрала, сбросить, – пропыхтела товарка.
Тонечка послушно приналегла на педали.
…Почему она всегда и всех слушается? Ну вот – всех и всегда! Еще не было ни одного человека, которому бы не захотелось поучить ее, как следует пить, есть, любить, растить ребенка, работать, худеть! А Тонечка знай указания выполняет! Все боится подвести – ведь если люди говорят ей, как правильно, значит, она явно делает что-то не так!..
