Королевская кровь. Темное наследие

Земля, чуть покачиваясь, удалялась, я вдыхала морозный воздух, слушала шум горелки и смотрела в темные глаза молчаливого Кембритча, закрытые плотными очками, – и светло-голубая бесконечность за его спиной, с зимним, почти белым солнцем и светящимися желтым и розовым облаками манила меня так, что хотелось кричать. Я с детства мечтала прыгнуть. Но сначала не разрешала мама. Потом на это не было времени и денег. А после и вовсе не до этого стало.

Инструктор что-то говорил, хвастался, отмечал километраж – дышать становилось труднее, мороз усиливался – но мы не слушали его, прикованные друг к другу знакомым невозможным притяжением.

«Страшно?»

«Ну тебе же не страшно».

Он снова усмехнулся. Дыхание у меня от предвкушения прерывалось, и сердце стучало уже так, что слышно должно было быть на километры вокруг.

– Проходим облачность, – крикнул инструктор, и мы погрузились в вязкую влажную дымку. Вынырнули через несколько длительных минут. И полетели к солнцу – а под нами пышным, взбитым ковром стелились белые облака. И дух захватывало от высоты, от виднеющихся в промежутках крошечных поселений, от расчерченных тонкими ниточками дорог заснеженных полей, щетины лесов и крутой линии горизонта.

– На борта! – скомандовал инструктор.

Я заледенела. Выдохнула. Люк, ухватившись за стропу, забрался на борт корзины, встав спиной к пустоте, – и в лице его, в глазах появилось что-то хищное, темное. Он посмотрел на меня, словно спрашивая: «Испугалась?» И я полезла тоже, хотя ничего не соображала от страха.

Борт оказался широким, и я вцепилась в стропы, с ужасом глядя себе под ноги – туда, где не было ничего. Только волнистое поле облаков. Адреналин в крови зашкаливал, и холода не чувствовалось, и мышцы болели от напряжения.

– Старт! – крикнул Самкинс.

Кембритч взглянул мне в глаза – и я задохнулась от требовательности в его взгляде, вздернула подбородок – и разжала пальцы.

Тридцать.

Медленно, лицом к солнцу, я полетела вниз, раскинув руки и крича от страха и счастья – и увидела, как от стремительно поднимающейся корзины отделяется мужская фигура в темном костюме и, вытянувшись стрелой, летит ко мне.

Двадцать один, двадцать…

Я влетела в плотное облако – и тут меня нагнали, обхватили, с жесткостью вжались в губы губами, и я обвила Люка ногами, вцепилась руками. Мы словно зависли в невесомости. Не видно было ничего – мы крутились, парили в белом тумане и отчаянно, жадно целовались, и ветер свистел мимо, вокруг, яростно пытаясь отцепить нас друг от друга.

Десять… девять…

Облака вдруг кончились – ударило по глазам светом и пространством. Люк, обхватив меня за талию, еще раз прикоснулся к моим губам и четко, хоть и не расслышать было ничего, проговорил:

– Не злись.

И дернул за кольцо. Падение остановилось – меня рвануло вверх, раскрылся цветной купол парашюта, – но я смотрела не на него – вниз. Туда, где сумасшедший Кембритч летел к земле.

Парашют он так и не раскрыл. Взметнулся прямо под ним снежный вихрь, поглотил, затормозил его – и аккуратно опустил на землю. Сработал маг. А я облегченно выдохнула и выругалась. А если бы не успел? А если бы у стихийника нос зачесался или маг чихнуть бы захотел в этот момент?

Когда я спустилась, Люка уже не было. И правильно. Нам опасно долго быть рядом друг с другом.

Губы мои горели от ветра и его поцелуев, и во всем теле была такая легкость, будто полет этот разом вышиб все тревоги, все переживания. Как заново родилась.

Только вот руки и ноги были слабыми и вспотела вся, оказывается. И голос сорвала. Но зато впервые за долгое время ощущала себя абсолютно и неприлично счастливой.

И во дворец я вернулась в блаженном опустошении.

Люк вышел из портала в своих покоях, тут же, скидывая куртку, двинулся к зеркалу. Облокотился на столик, внимательно посмотрел на себя.

Ничего необычного. За исключением совершенно идиотской полуулыбки на губах и покрасневшего лица.

Рука потянулась к телефону – позвонить Тандаджи. Но, с другой стороны, о чем его спрашивать? Скажи-ка, бывший начальник, почему мои галлюцинации приобретают устойчивый характер?

В двери деликатно постучали, и Люк отвернулся от зеркала, наблюдая, как в проем просачивается его одноглазый секретарь Майки Доулсон. Человек, который имел поразительный нюх на то, когда Люка можно застать на месте.

– Добрый день, ваша светлость, – учтиво поздоровался он.

– Добрый, – отозвался Люк, выбивая из пачки сигарету и прикуривая. – Я вас опасаться скоро начну, Майки. Признайтесь: вы установили здесь камеры и теперь следите за мной?

Секретарь побледнел.

– Лорд Дармоншир… Я бы никогда…

– Успокойтесь, Доулсон, – с досадой сказал его светлость, выпуская дым. – Видят боги, у вашего отца с чувством юмора куда лучше. Что у вас за дело? Опять пытка бумагами?

– Нет, – секретарь пришел в себя и отвечал уже с достоинством. – Ваша матушка, леди Шарлотта, здесь. Вместе с вашей сестрой и братом.

Люк внутренне застонал. Точно, Майки утром настиг его прямо перед отправкой в клуб и напомнил об обеде. Но ветер, адреналин и Марина отшибли память начисто.

На этой неделе Люк по просьбе матери отзвонился-таки младшей сестрице в Блакорию. И настойчиво пригласил ее в выходные навестить мать и присоединиться к семейному обеду, чтобы обсудить необходимые вопросы.

– Я занята, – буркнула сестрица. – У меня вообще-то сессия на носу.

– И ты прекрасно выделишь день на посещение Лаунвайта. – Люк педагогическими талантами не обладал, зато знал, как подкупать людей. – Приедешь – организую тебе на каникулах практику в королевском госпитале, в родильном отделении. Хотя, заметь, мог бы просто настоять, чтобы ты появилась. Мать скучает.

– Сам-то, – грубо ответила Рита, – часто дома появлялся? А она плакала. И по тебе точно скучала больше, чем по мне.

– Рита, – задушевно произнес лорд Лукас, пользуясь дедовыми наработками, – если не приедешь, тебя свяжут и доставят сюда. И никакой практики. С утра в субботу чтобы была у матери.

Он одобрительно послушал, как сестрица ругается, и положил трубку.

И вот сейчас предстояло спускаться и заседать за обедом в роли главы семейства.

– Мне нужно принять душ и переодеться, Доулсон. – Люк небрежно затушил сигарету, снял рубашку и под укоризненным взглядом секретаря бросил ее на кровать. – Сообщите, что я буду через двадцать минут.

Но перед тем как направиться в ванную, лорд Лукас Дармоншир подошел к окну и некоторое время задумчиво смотрел на покачивающиеся от ветра черные ветви деревьев. И потом, стоя под горячими струями душа, он нет-нет да и поглядывал в высокое зеркало на противоположной стене. Что за ерунда с ним творится? Помимо того, что он счастлив как щенок, конечно.

Из парашютного клуба он просто заставил себя уйти, хотя так изначально и планировал поступить. Но вцепившаяся в него в воздухе испуганная Марина, ее сухие и горячие губы, огромные синие глаза, потемневшие от страсти и адреналина, и собственное удовольствие, подкрепленное опасностью и возбуждением, были достаточным искушением, чтобы забыть о чести аристократа и данном слове. Которые он, надо сказать, с легкостью попирал при работе на Тандаджи.

Люк честно собирался выдержать назначенные ему два месяца. Но накануне была встреча с Ангелиной Рудлог, которая явилась в замок Вейн телепортом для участия в очередном публичном мероприятии. Невозмутимая, безупречная, красивая. В бежевом зимнем пальто с высоким воротником и широким поясом на тонкой талии, в сапожках на каблуках, делавших ее еще тоньше. Держалась она очень уверенно.

Уже прошли в прессе сюжеты о ситуации в Бермонте, но, как Люк ни вглядывался в невесту, ни следа тревоги или расстройства на ее лице он не обнаружил. Чувства скрывать она умела не хуже него самого.

– Сколько точно времени займет мероприятие? – ровно спросила принцесса, когда с приветствиями было закончено. – У меня еще дела.

– Три часа, не больше, – отозвался Люк. – Нас ждет машина, ваше высочество.

Она кивнула, подала ему руку и с легкостью спустилась по широкой лестнице замка Вейн к выходу.

– У вас прекрасный замок. – Автомобиль уже развернулся и мягко двинулся по дороге, а Ангелина смотрела в окно, оценивая заснеженные владения нынешнего Дармоншира. – Когда он построен?

Светская болтовня им обоим давалась легко.

– В нынешний вид приведен около трехсот лет назад, Ангелина. Изначально был куда меньше, без башен. Могу провести вам экскурсию, если хотите, – любезно предложил Люк.

– Не думаю, что в этом есть нужда, – суховато ответила принцесса.

Кембритч усмехнулся. Естественно, он и не думал, что она согласится. Да и что он ей может показать? Что он вообще тут знает? Площадки башен, с которых в детстве гонял наглых голубей и смотрел на море? Крышу, по которой лазил так, что мать чуть в обморок не падала? Подвалы, в которые пытался спуститься, надеясь обнаружить тайный ход, – но дед так и не показал его (кстати, надо поднять план замка и найти все-таки, куда он ведет). Или скучнейшую галерею Дармонширов, где были собраны, кроме портретов семьи, произведения известнейших мастеров?

Увы, живописи Люк не понимал. Зато любил местную библиотеку – очень старую, уютную: там в раннем детстве дед читал ему книги о приключениях. Наверное, только тогда Люк мог усидеть на месте – слушая выразительный голос старика. К сожалению, это бывало нечасто. Зато сохранилось дедово кресло, такое широкое, что они помещались в нем вдвоем и даже вместе с пледом, в который кутались зимой.

По словам старого герцога, в высоких шкафах можно было обнаружить экземпляры рукописных книг, которых и в королевской библиотеке найти было невозможно. Да, дед гордился своим замком и своей землей. И правил ею крепко. Не то что он, Люк.

Или можно было бы отвезти Ангелину на старую систему фортификаций, дугой обхватывающую герцогство со стороны Инляндии. Укрепления и форты остались с того времени, когда Дармонширы взяли себе слишком много воли и монарх пошел войной призывать вассала к порядку. Закончилось все полугодовой осадой – дальше фортов войска не прошли – и, ко всеобщему удивлению, женитьбой овдовевшего к тому времени короля на наследнице замка Вейн. В детстве Люк облазил их все – и не раз солдаты гарнизонов, к которым были прикреплены форты, возвращали его обратно в замок. Но разве это будет интересно женщине, в жилах которой течет лед?

Люк еще раз посмотрел на профиль старшей Рудлог. Нет, все же чувствуется напряжение. Смотрит вперед, в одну точку, руки лежат спокойно. Чересчур спокойно.

– Сочувствую вашей беде, – сказал Люк с некоторой неловкостью. Принцесса изумленно повернулась к нему. Глаза ее были ледяными, как и тон.

– Не нужно об этом, Лукас.

– Как ваша семья? – спросил он, подавляя желание заткнуться.

«Как Марина?» – хотел спросить он.

– Нам тяжело, – спокойно ответила она. Снова с холодком взглянула на него. – Вы хотите спросить о ком-то конкретном?

– Да, Ангелина.

Она помолчала и, когда Люк уже думал, что не ответит, заговорила:

– Марине всегда труднее нас всех. Она очень ранима. И впечатлительна. И я очень рассчитываю, – добавила она, – что эта информация не приведет вас к решению еще больше раскачать ее эмоциональное состояние. И вы не расстроите меня.

Он усмехнулся – иногда в тоне невесты прорезывались железные ноты наставников из кадетской школы. Только выражения у тех были подоходчивее.

– Вам не в чем меня упрекнуть, Ангелина. – Люк легко выдержал ее взгляд.

– Я знаю, – отозвалась она, отворачиваясь. – И, признаться, удивлена. Не думала, что вы ограничитесь цветами. И обойдетесь без публичных скандалов в Инляндии.

«Тандаджи, сукин сын, работает блестяще».

Ему удалось удержать спокойное выражение лица. Знала бы она, чем он занимался всю эту неделю.

За неполный месяц регулярных встреч и выходов на публику Люк привык развлекаться, наблюдая за спутницей и пытаясь прочитать ее реакции, а то и провоцируя на отклик – очень аккуратно, из чистого любопытства. И все же начал замечать отголоски эмоций в мимике и жестах.

Чуть дрогнувшие ресницы при чрезмерно смелом вопросе от какого-то писаки. Тень недовольства во взгляде, когда проводишь большим пальцем по тонкому запястью. Предупреждающе напрягающиеся плечи, когда слишком сокращаешь дистанцию. Легкая улыбка в ответ на шутливый тон. Интересно, она вообще когда-нибудь смеялась от души, не оглядываясь на окружающих? Увлеченность и даже горячность – по сравнению с ее обычной холодностью, конечно, – при обсуждении политики. Теплел ее взгляд, только когда речь заходила о семье.

Тем не менее им всегда было о чем поговорить, и Люк находил в этом удовольствие, как и в том, что его сопровождает красивая женщина. Или он сопровождает ее. Неважно.

Наблюдал Люк и то, как легко меняется Ангелина при общении с разными людьми – от любезной с чиновниками и аристократами, сухой, почти высокомерной с журналистами и до внимательной и отзывчивой, пусть и без сердечности, с обычными гражданами.

Чем дальше, тем больше видел он и схожие с Мариной черты в лице старшей Рудлог, в ее жестах. Наклон головы, особенно когда недовольна чем-то. Линия губ – он иногда откровенно засматривался на них. Ровные плечи и манера выпрямляться, если ей что-то не нравилось или нужно было сосредоточиться.

Сегодня же, после неожиданных откровений Ангелины, вся эта схожесть стала еще очевиднее – и невыносимо захотелось хотя бы услышать оригинал. Люк честно продержался до вечера. И набрал-таки Марину.

Несколько скинутых звонков и отключенный телефон разбили в прах всю его выдержку. И захоти она, не смогла бы найти лучшего способа разжечь в нем азарт.

И Люк, усевшись в любимое кресло, покусывая сигарету и попивая коньяк, улыбаясь и хмурясь, разработал очередной план. Действовать аккуратно. Зацепить за любопытство. Провести через сомнения и злость – Люк уже изучил привычки третьей Рудлог, и нежелание говорить означало только одно: что он снова в немилости. Оглушить, ошарашить острыми эмоциями. И при этом постараться сдержать слово – хотя бы формально.

Нужные звонки были сделаны, вся необходимая подготовка проведена – и все равно Люк до последнего сомневался, что она придет. С Мариной никогда и ни в чем нельзя было быть уверенным.

Она пришла. И он старался держаться поодаль и просто смотреть на нее. Боги, в одних ее глазах было больше жизни, чем во всей Ангелине.

А потом, когда его светлость уже летел к Марине сквозь обжигающий ледяной воздух, когда целовал в толще облаков, когда смотрел на нее – изумленную, растерянную, – понял, что если сейчас не переступит через себя, если они спустятся вместе, то из клуба он унесет ее к себе, даже если принцесса будет кричать, проклинать его и отбиваться. И даже если этим он спровоцирует войну между Руд-логом и Инляндией.

Сил хватило оторваться от нее, хотя в голове шумело, вытянуться стрелой и полететь вниз. И тогда-то и произошло то, что заставило сомневаться в собственном душевном здравии. Бьющий по лицу воздух вдруг стал ласковым, как руки матери, уплотнился, словно Люк несся к земле в струях щекочущей тело воды.

И он увидел ветер.

Все вокруг было ветром. Стелились по земле белесые широкие полосы ровного воздушного потока, подметая снег и качая деревья, поднимались над неровностями почвы светлыми волнами, играли в лесу маленькими серебристыми вихрями. Необыкновенно красиво – темно-зеленый хвойный лес и тысячи танцующих завихрений среди деревьев, похожих на кудри прекрасной женщины. Вокруг самого Люка били вверх, расширяясь и закручиваясь, молочно-голубоватые струи. И кругом, насколько он мог видеть, поднимались ввысь, огибая облака, и спускались к земле широкими водопадами бесконечные светящиеся ветра. Холодные и теплые, влажные и сухие – он чувствовал их, ощущал кожей, несмотря на костюм, и казалось, что одно усилие – и он сможет полететь вместе с ними так далеко, как только возможно.

Люк так ошалел, что, только когда навстречу взметнулся вихрь и мягко принял его в свои объятья, понял: долетел до земли. И не сразу расслышал вопрос мага, подхватившего его в конце полета и интересующегося, все ли с ним в порядке.

– Прекрасно, – ответил Люк. А когда снова поднял глаза – вокруг все уже было нормально. И только высоко над ним под пестрым сине-красным куполом парила в небесах Марина Рудлог.

Его светлость полюбовался на нее немного, а потом кивнул магу, терпеливо ожидающему, чтобы открыть Зеркало.

И до сих пор он не мог прийти в себя.

Люк выкрутил кран холодной воды, выругался от острых ощущений – зато в душе́ воцарилось спокойствие. Все по порядку. Сначала обед, а потом уже разбираться.

Через несколько минут он уже здоровался с семейством, собравшимся в дубовой гостиной. Поцеловал мать, поднявшуюся ему навстречу из обитого кожей кресла, отметив, что она превосходно выглядит, едва ли не его ровесницей.

– Леди Шарлотта, – сказал он галантно, – вы просто светитесь.

– Я счастлива, что все мои дети рядом, милый, – с чувством ответила графиня и ласково погладила главу семьи по затылку.

Щеголяющий в форме братец отметился крепкими, почти костоломными объятьями.

– Берни, полегче, – просипел Люк, и двадцатилетний увалень тут же отпустил его, смущенно потер черную бородку и пробасил:

– Извини. Рад тебя видеть, Люк.

Кажется, малыш к нему действительно привязался, хотя встречались они всего-то пару раз в неделю – выкурить сигарету и поболтать в шутливом тоне.

А вот сестрица, стоявшая у окна, с убранными наверх длинными волосами, в синем платье до пола, наверняка подаренном матерью – уж очень недовольно она одергивала его и косилась на свое декольте, – сверкала в сторону Люка темными глазами и до ужаса была похожа на Кембритча-старшего.

– Боги, – произнес Люк, подходя к ней, – ты что, кудрявая?

– Всю жизнь такой была, – едко ответила Маргарета, – просто ты всегда смотрел мимо. А вот ты, – она окинула его взглядом, – выглядишь куда лучше, чем семь лет назад.

– Я и соображаю куда лучше, – согласился он, обнимая сестру. – Рад, что ты приехала. Прошу всех к столу.

Повара и слуги расстарались на славу, и собравшееся в роскошной, украшенной золотой лепниной столовой семейство некоторое время дружно отдавало дань восхищения превосходному густому и острому крабовому супу. Потолок столовой, к слову сказать, около двух веков назад разрисовывал известнейший художник, маэстро Фельдин, и теперь на Кембритчей и одного Дармоншира сверху смотрели пухлощекие и крутобедрые девы с внушительными персями, стыдливо прикрытыми арфами, кистями винограда, кувшинами вина и клочками одежды. Бернард нет-нет да и поглядывал наверх, мечтательно вздыхая. Люка эти взгляды очень веселили.

Леди Шарлотта с легкостью поддерживала светскую беседу, расспрашивая Берни про успехи на военном поприще, а сестру – про учебу. И если первый разливался соловьем, периодически глядя на брата – и Кембритч видел в его глазах потребность в одобрении именно от него, Люка, – то вторая что-то бурчала в ответ и глаз почти не поднимала.

– В этом году сезон дебютанток открывается раньше, – как только слуги удалились, леди Шарлотта перешла в атаку. – Как раз не заденет твою сессию, Рита.

– Да не хочу я, – зло ответила сестра. – Мне еще четыре года учиться. И для чего? Чтобы выйти замуж?

– Милая Рита, – произнес Кембритч иронично, стараясь не давать прорезаться ехидству (сказывалось, ой сказывалось общение с Тандаджи), – увы, родись ты какой-нибудь Бетти Смит, ты легко могла бы резать пуповины и принимать орущих младенцев сколько захочешь. И быть свободной от необходимости надевать платье стоимостью в годовую зарплату этой Бетти и идти в общество высших домов страны. – Он глотнул великолепного вина и аккуратно поставил бокал на кружевную скатерть. – Но так как тебе не повезло носить фамилию Кембритч, давай опустим все наши препирания и уговоры. Иначе я передумаю насчет разных вкусных вещей, которыми решил тебя поощрить, если будешь хорошей девочкой.

– Замуж не пойду, – отрезала Маргарета.

– Я пока не нашел отчаянного, который согласился бы тебя взять не глядя, Рита, – усмехнулся герцог, – поэтому этот вопрос тебе придется решать самостоятельно. Но для начала – сезон.

– Люк, – сестра решила сменить тактику, и в голосе ее прорезались жалобные нотки, – ты понимаешь, что сейчас, когда ты получил титул и принцессу Рудлог в невесты, меня начнут осаждать толпами? Да и вообще, почему я? Тебе скоро тридцать шесть, а ты еще не женат! В конце концов, Берни старше меня! Давайте его женим.

Бернард побледнел и чуть не подавился супом.

– Ты осторожнее, Рита, – ехидно сказал Люк, – а то останется у тебя только один брат. Берни, в отличие от тебя, блистает уже три сезона. Набирается опыта.

– Знаю я, где он его набирается, – проворчала сестра. Бернард из бледного стал красным и опасливо покосился на мать. Та сделала вид, что ничего не слышала, пригубила вино и отставила бокал.

– Маргарета, – произнесла она примиряюще, – никто пока не говорит о замужестве. Но выезжать давно пора. Я и так дала тебе время, хотя нужно было начать выводить еще в шестнадцать. Но если твой дебют не состоится этой весной, пойдут сплетни. Это никому не нужно.

– Обо мне? – фыркнула младшая Кембритч. – Да обо мне на фоне слухов о Люке никто и не вспомнит.

– Цени это, – небрежно отозвался новоявленный глава семьи. По сути, Риту он понимал и, если бы не просьба матери, не стал бы давить. Но тут пришлось проявить коварство: – Если посетишь сезон, на замужестве настаивать до твоего выпуска не буду. Только если сама захочешь. В конце концов, аристократические дома Инляндии ежегодно поставляют на балы сотни жаждущих найти себе мужа девиц. Тебе продержаться одну весну, а потом привыкнут и перестанут обращать внимания.

Рита задумалась, а леди Шарлотта послала сыну благодарный взгляд.

– Ладно, – со вздохом согласилась сестра.

– Но гардероб подбираю я, – строго сказала графиня Кембритч. – И примешь компаньонку в квартиру – не хватало еще, чтобы тебя скомпрометировали. И тебя будет посещать учитель танцев и этикета. Прости, Рита, но твои манеры ужасны. Два года вне дома – и ведешь себя как простолюдинка.

Сестра уныло болтала ложкой в супе, демонстрируя отсутствие тех самых манер.

– Мама, – отвлек воодушевленную графиню Люк, – скажи-ка мне… А в чем, кроме умения понимать животных, проявляется наша родовая магия?

Леди Шарлотта настороженно взглянула на него – и он отметил и этот взгляд, и тревогу в глазах.

– Дед твой боль хорошо умел снимать, – ответила она, – у меня куда слабее это, но, слава богам, ни разу вы у меня не кричали от колик или прорезывания зубок. Да и с животными я не очень, так, успокоить могу, если понадобится. Погоду чуем, но ты это и сам знаешь.

– У меня с животными совсем слабо, – грустно сказала Рита, – это у Бернарда хорошо. Зато я чувствую, где у человека что болит. И органы чувствую, если ладонью провести… правильно ли работает всё.

– Я собак слышу, – пробасил Берни. – И они меня слушаются. И вообще… хотел сказать, что после военного училища я, скорее всего, пойду второе образование получать.

– И кем же ты хочешь быть, милый? – удивилась леди Шарлотта. Рита тоже подняла голову, с одобрением взглянула на брата – видимо, она что-то знала.

– Ветеринаром, – смущенно пробормотал Бернард и как-то неловко посмотрел на Люка. – Ты ведь не будешь против?

– Ну, во всяком случае, у нас в семье всегда найдется кому присмотреть за беременными и собаками, – саркастически заключил Люк. – Главное, что в монастырь никто не уходит. Мам, и это всё?

– Всё, – подтвердила леди Шарлотта. – Твой отец тоже имеет ментальные способности – он отличный оратор, повышенный дар убеждения. Как и у тебя, сынок.

– Я думал, это все мое бесконечное обаяние, – усмехнулся Кембритч. – А это отцовское наследие, оказывается.

– А почему ты спрашиваешь? – спросила она уже с откровенной тревогой и тут же осеклась.

Люк покачал головой.

– Интересно просто. А у Инландеров какой дар, кроме виталистического и ментального? – поинтересовался он. – Я в детстве много сказок слышал…

– Что белые короли ночами превращаются в летучих огромных змеев… – загробным голосом произнес Берни.

– И что могут смотреть из любого зеркала, – подхватила его тон Рита.

– А еще как-то один из Инландеров заставил врага съесть свое собственное сердце, – провыл Бернард.

Леди Шарлотта с отвращением посмотрела на отбивную, которую перед ней как раз поставили.

– Это невозможно, Берни, – снисходительно пояснила Рита.

– Эту байку я тебе сам рассказывал, братец, – усмехнулся Дармоншир. Кембритч-младший насупился. – Зато ты слушал, открыв рот. Мам, а ты ничего не скажешь?

– Я не знаю, Люк, – ответила она несчастным тоном. – Дом Инландер хорошо хранит свои секреты.