Разбитое небо
– Протестую, – встал Никонов.
– Отклоняю, – раздраженно сказала Захаренкова. – Продолжайте, адвокат.
На экране появились кадры, как из художественного сериала. Особняки, яхты, подлинники картин, приобретенных на аукционе «Сотбис». Пейзажи разных стран. Знакомые все лица. От художественного кино все отличалось четко изложенными выдержками из официальных документов. Страна, цена, владелец, данные реестров.
– Мой клиент дал понять, что богатства истца не соответствуют его официальным доходам, – пояснил Вячеслав. – Вот экспертная проверка реальных доходов Полунина: зарплата, премии, награды. А вот – расходы, приобретения, переводы из России в зарубежные банки. То и другое за год. Точнее, за 2020 год. Понятно, что человек небедный, мягко говоря. Но можете достать калькуляторы и пересчитать. Человек не заработал за год столько, сколько потратил. Он не заработал бы столько и за десять лет. Не уверен, что получилось бы и за тридцать.
– Протестую, – встал Никонов. – Это попытка опорочить…
– Клевета? – с интересом уточнил Вячеслав. – Вот еще подборка документов. Сумма справа – выделения из бюджета на разного рода мероприятия, крупные проекты. Огромные суммы. Цифры слева – переводы на банковские счета Полунина, приобретения недвижимости и прочее. Разница не очень значительная. Внизу источники, даты, фамилии экспертов. Все можно проверить.
Зал забурлил, зашевелился. Кто-то закричал: «Безобразие!» – это было адресовано адвокату. Никонов произнес свое «протестую».
– Поддерживаю, – рявкнула красная Захаренкова. – Прекратите, Калинин. Зоя, отключи ему монитор. Заседание переносится на завтра. Десять утра. Все свободны.
– Прошу прощения, ваша честь, – поднялся и направился к судейскому столу полковник Земцов, – заседание не переносится, оно закрывается. Все останьтесь, пожалуйста, на своих местах и выслушайте меня. Если кто-то не в курсе, моя фамилия Земцов, я руководитель отдела по расследованию убийств. С прискорбием вынужден сообщить, что минувшей ночью в своей квартире был зверски убит писатель Кирилл Савицкий, он же ответчик по данному делу. Преступник пока не найден. Но мы имеем свидетеля преступления и вот эти материалы, которые по согласованию с покойным должны были быть представлены в суде и затем приобщены к делу. Сейчас мы рассматриваем все версии. В первую очередь причастность тех лиц, которые имели отношение к Савицкому и этому громкому делу. Поэтому большая просьба: оставьте в холле свои координаты моим сотрудникам. Они ждут. Заранее благодарю. Информация МВД о преступлении уже поступила в СМИ и интернет-ресурсы.
Юко встала первой и направилась к двери. Наткнулась на взгляд Полунина, на секунду замедлила шаг и обожгла его двумя лучами черного пламени. Она пересекла вестибюль и остановилась у окна перед выходом на улицу: достала из сумки пудреницу с зеркалом и попыталась привести себя в порядок перед выходом под камеры журналистов. У Юко была то ли маленькая слабость, то ли серьезная фобия: она в любой ситуации боялась, что выглядит небезупречно. Даже в такой трагической.
– Все прихорашиваешься? – раздался за ее спиной мужской голос.
Она не посмотрела на него, закрыла пудреницу и хотела пройти. Человек, который к ней подошел, – Игорь Костин, секретарь Полунина, довольно красивый, холеный мужчина сорока лет с холодным и липким взглядом зеленоватых глаз.
– Что случилось? – придержал он ее за локоть. – Куда подевалась наша японская вежливость? А поздороваться?
– Пропусти меня, – произнесла Юко. – Я не здороваюсь с человеком, который мне глубоко противен, то есть не желаю ему здравствовать. Я правильно понимаю смысл этого слова?
– Да, вполне. Но ты неправильно понимаешь смысл других русских слов. К примеру, благодарность, свое место. Ты просто маленькая, незаметная, одинокая самка в чужой стране, которую заметил и попытался согреть достаточно влиятельный мужчина с большим выбором возможностей. Ты забыла, как хорошо нам было в ту ночь, когда ты стонала от наслаждения?
– Я ничего не забыла, – прямо посмотрела Юко в его лицо. – Я не забываю ни на минуту, как я стонала и кричала от отвращения. Я не маленькая женщина, я профессиональный юрист. И без особого труда посадила бы тебя за изнасилование. Конечно, у меня были доказательства, да и сейчас кое-что есть. Но тебя спасла моя неистребимая брезгливость. Мой стыд – такой позор со мной не мог случиться. Позор в том, что я просто однажды ответила на твое приветствие, оказалась рядом. От таких, как ты, надо изолироваться стеной дезинфекции. Ты мразь. Я правильно употребила это слово?
Юко выбежала из здания, сама удивляясь тому, что ее ярость пробила даже толщу горя.
Это случилось, когда они со Славой только начали работать с Кириллом в деле по иску Полунина. Костин привез Славе какие-то бредовые предложения Полунина для передачи их клиенту. Тем же вечером, после работы, Костин ждал Юко на улице. Предложил вместе поужинать. Она отказалась, они разошлись по своим машинам. А поздно вечером в ее дверь позвонили. Юко открыла, не глядя в глазок, потому что в такое время могла зайти только соседка по коридору. Это был Костин. То, что произошло дальше, было классическим преступлением, если оценивать с позиции юриста. А с позиции такой избирательной, панически чистоплотной во всех отношениях женщины, как Юко, то было ее падение в тяжелые воды унижения и пожизненного позора. Даже думать о таком – жгучий стыд. А этот непрошибаемый тип еще долго приставал, звонил и был убежден, что она просто «набивает себе цену». Юко представила себе его красивое и уродливое лицо, такое же обнаженное тело и содрогнулась от отвращения. Какой хозяин, такой и лакей.
Она неподвижно стояла у машины Кольцова, опустив руки, как тогда, ночью, у конторы. Только не была похожа на мальчика. Это была женщина-горе. Женщина, убитая судьбой.
– Устала? – спросил Слава, когда они с Кольцовым подошли к ней.
– Не очень, – ответила Юко. – Просто думала.
– О чем, если не секрет?
– Нет. Я подумала сейчас, что кто-то сильно пожалел о том, что меня оставили в живых. Они пошли по легкому пути. Как подонкам показалось. И я даже понимаю почему. Громкий скандал вокруг убийства на почве страсти рождает бездумное буйство публики, и это лучший способ отвлечь внимание от настоящей причины, реального мотива. От истины. Наши материалы видел лишь маленький зал, круг тех, кому и без нас все это было известно.
– А теперь их увидит весь мир. Прямо сегодня они полетят по Сети, – закончил Кольцов. – Они хотели оставить в живых подставную убийцу, а получили главного и профессионального свидетеля. Но тебе непременно нужна постоянная охрана. Я поговорю с Земцовым.
– Возможно, – произнесла Юко. – Но я не смогу так существовать. Совсем.
– Потом решим, – заключил Слава. – Пока отвезем тебя домой. Постарайся поспать.
Васильева
Вечером после первого и последнего заседания по делу Савицкого Ларе позвонила Катя.
– Привет, Лара. Сразу прошу: только не начинай орать, пугать и запрещать. Я и так на нервах. Хотела не говорить тебе, но решила сказать. На всякий случай.
– Что ты придумала, Катя? О каком случае речь? Я же просила: никаких инициатив.
– Ничего страшного. Даже просто ерунда. Мне надоело ждать. И уже понятно, что твоим детективам никто ничего не расскажет. Короче, я еду к Тамаре Васильевой. Точнее, я сейчас аккуратно ползу за ее машиной. Собираюсь явиться к ней без предупреждения. Спокойная женская беседа вокруг Гоши. Что на самом деле было в ту ночь. Когда он приехал к ней и когда уехал, если вообще был. Где он сейчас, вернется ли к ней и прочие пустяки.
– Ты сошла с ума? Мы же договорились – никаких контактов, никакого самодеятельного расследования.
– Не кипятись. Ничего такого нет. Не собираюсь ссылаться на детективов и ментов. Даже не от себя якобы приехала. Меня типа попросила бедная брошенная жена Вера. Опишу ее сопли и вопли. Она ведь осталась без средств к существованию и хочет только получить информацию. Собирается ли Георгий выписаться из ее квартиры, не вздумает ли ее делить. И тому подобное. Вера на самом деле об этом говорила. Выйду на нужную тему по ходу.
– Я так понимаю, что отговаривать тебя бесполезно. Мне даже не с кем посоветоваться. Все заняты этим страшным преступлением. Ты знаешь, что убит писатель Савицкий, что все наши вовлечены в расследование?
– Слышала в больнице по телевизору. А в женском отделении только об этом и говорят, они интернет читают. Вроде там женщина замешана.
– Не просто женщина, а наша Юко, помощница Славы.
– Да ты что! У них что-то было? Ты знала?
– Да, было. Нет, не знала. Никто не знал. Кроме Славы, наверное.
– Ничего себе… А я, между нами, думала, что у них симпатия со Славой. Нет, не в смысле, что он изменяет Тане, а просто… Ну ты понимаешь.
– А на самом деле вот так. Катерина, будь осторожна, я тебя умоляю, думай над каждым словом в разговоре с этой теткой. Сергей сказал, что она опасная. И ни на секунду не отключай телефон. Звони мне при любой возможности.
– Ок. Жди.
Катя набрала Татьяну. Текст был идентичен, реакция Тани точно такая же, как у Лары. Только голос у подруги растерянный и подавленный.
– Таня, ты расстроена из-за этого жуткого несчастья с клиентом Славы?
– Конечно. Они с Сергеем очень плотно во все это влезли. Слава приехал домой только утром. Я сейчас даже не знаю, где он. И Юко… Я так поняла, что она теперь в опасности со всех сторон.
– Таня, а ты знала, что у нее был роман с писателем?
– Никто, кажется, не знал. По ней же ничего не поймешь: скрытная, отстраненная… А почему тебя это так заинтересовало?
– Да не меня заинтересовало: все только об этом говорят и пишут в интернете как ужаленные.
– Ты читала, что пишут?
– Да так, на ходу, в палатах больные с телефонами и ноутами давали почитать…
– Но ты посмотрела немного комментарии?
– Тебя что-то конкретное интересует?
– Да. Там сплетничают о Славе и Юко?
– Там один бред, если что… Ну да, какая-то умалишенная написала, что вроде у Юко был роман со Славой, потом она переметнулась к писателю. И что вроде Слава мог его убить из ревности. Ты же понимаешь, сейчас каждая курица начнет придумывать небылицы, чтобы других таких же развлечь и поразить.
– Я сейчас ничего не понимаю.
– Забудь это все. Выпей чего-нибудь. Я имею в виду не лекарства. Я после встречи с угрюмой бабой позвоню тебе. Ни с кем не общайся, тебе сейчас начнут трезвонить знакомые.
– Это уже. Я трубку не беру. Будь осторожна, звони.
Говорила Катя с подругами, конечно, спокойно и уверенно, но колотило ее не по-детски. Она отложила телефон и вытерла салфеткой взмокшие от волнения ладони. Попыталась объективно рассмотреть себя в зеркале пудреницы. Как-никак едет в логово врага. Надо знать, как она выглядит со стороны. Не то чтобы самая страшная уродина, но и любоваться тут нечем, по правде говоря. Вообще не сильно понятно: это женщина или перепуганный постаревший ребенок. Стрижка – условно «гаврош», потому что это самый удобный вариант удержать непокорные рыжевато-каштановые волосы под шапочкой или косынкой. Челка только не до бровей, как положено, а совсем короткая. Торчит, как козырек. Глаза такие, каких у нормальных людей не встретишь: правый светло-коричневый, левый – голубой. Мечта клоуна. Нос – круглая кнопка, как у младенца, да еще в веснушках. Рот вроде ничего – есть им можно. Но под глазами морщины. Кожа сухая, обветренная из-за постоянных умываний. Не то что у Тани, которая мажется разными кремами по сто раз в день. После чего едет на массаж к косметологу. У Лары после ее заточения была такая кожа, как у Кати. Теперь она тоже явно мажется. Для Андрея, конечно. А уж Юко, из-за которой случилось смертоубийство, та вообще похожа не на живую женщину, а на картину… А вдруг это правда! То, что дура в инете написала. Вдруг она на самом деле замутила с ними обоими, и Слава писателя того… Прости меня, господи.
Катя еще раз взглянула на себя, попыталась даже шею рассмотреть. Мало что увидела, понятно только, что ничего хорошего.
«Какой добрый у меня сыночек, – растеклось по венам тепло. – Мужику пятнадцать лет, а он смотрит чуть ли не с восторгом и говорит, как в детстве: «Ты такая красивая, мама, с этими разноцветными глазами. Ни разу не видел больше таких людей. Как инопланетянка».
Такой добрый… Катя погрустнела, вспомнив его папашу. Гриша казался ей очень надежным и умным, пока они не поженились. А сразу после рождения Коли стал раздраженным, грубым и скупым. Катя, конечно, терпела то, что он постоянно орал на нее. Стало сильно напрягать, когда он начал кричать на ребенка. Успокаивала себя бабскими глупостями, типа: зато сыночек – не безотцовщина, каких сейчас полно.
Но однажды Гриша со всей дури ударил Колю по лицу! Мальчику было четыре года. Он даже не смог заплакать от потрясения и боли. А этот козел уже расстегивал ремень на брюках. Понравилось «воспитывать». Катя, не размышляя, пошла на мужа с большой горячей сковородкой. Она ее только разогрела, чтобы пожарить картошку. Со сковородки капало горячее масло. Подняла на уровень его головы. В глазах Гриши мелькнул страх.
– Ты что, взбесилась?
– Можешь считать и так. Знай, я ни на секунду не задумаюсь… Если… Короче, выметайся отсюда навсегда. Я с врачами работаю, точно знаю: с нормальным человеком такое не случается. А если раз случилось, то дальше будет только хуже. Позвони завтра, я привезу тебе твое барахло.
Гриша сразу поверил. Застегнул трясущимися руками свой ремень. Покидал что-то в рюкзак, оделся, прошел мимо Кати. От двери обернулся и прошипел белыми губами:
– Не вернусь, даже если на коленях приползешь. Даже если вы тут подыхать с голоду начнете.
Хлопнул дверью, на ребенка даже не посмотрел. А золотая мамина деточка прижалась к Катиным коленям.
– Я буду все делать. Даже посуду мыть. Пусть он не приходит. Я тебя люблю. Будем жить вдвоем.
– Ты ж моя радость, – всхлипнула Катя. – Да кто же ему даст прийти.
Так началась ее счастливая семейная жизнь.
Приехали. Катя совсем успокоилась. Вот и сейчас Коля ей помог.
Васильева поставила машину у подъезда пятиэтажки, достала с заднего сиденья пакеты, пошла к подъезду. Поставила пакеты на крыльцо и стала набирать код. Как хорошо, что в этих домах нет домофонов. Катя уже стояла за ней, придержала дверь и вошла за Васильевой. Поднимаясь по лестнице, Васильева ни разу не оглянулась, хотя не могла не слышать, что за ней кто-то идет. Не обернулась, чтобы поздороваться. Дом маленький, все друг друга знают. Нет. Топает, как будто ей ни до кого нет дела. Точно – угрюмая.
Она уже открывала дверь своей квартиры на четвертом этаже, когда Катя тихонько произнесла за ее спиной:
– Прошу прощения, Тамара Викторовна, я вообще-то к вам.
– Что значит, ко мне? Я вас первый раз вижу. И я не впускаю в квартиру незнакомых.
– Вы меня, конечно, видите впервые. А я приезжала к вам на работу, не решилась подойти. У вас там столько народу. У нас с вами общая знакомая. По ее просьбе я и приехала. Это Вера, бывшая жена Георгия. Я могу все изложить и здесь, раз в квартиру нельзя. Но соседи… Знаю, в таких домах нет нормальной звукоизоляции, а разговор очень личный.
– Заходите, – буркнула Васильева и открыла дверь.
В маленькой, ярко освещенной прихожей Катя повесила свою куртку на вешалку и скромно, почти заискивающе спросила:
– У вас обувь снимают?
– Да, – резко ответила Васильева. – Только лишних тапок у меня нет, тем более вашего размера.
– Ничего страшного. Мне в носочках даже удобнее.
Васильева провела ее в кухню, поставила пакеты у холодильника, кивнула в сторону табуретки, сама осталась стоять. Она явно любила яркое освещение. Кроме люстры на шесть ламп, на стенах горят бра. Катя просто впилась глазами в ее лицо. Фигуру она рассмотрела, когда умудрилась постоять на пороге цеха сортировки минут двадцать. Васильева крупная, костлявая и жилистая. Что не удивительно: коробки и ящики она поднимает и ворочает без передышки и уже без напряжения. И ведь так целый рабочий день.
Лицо соответствовало. Крупное, продолговатое, с сухой кожей в мелких морщинках и пигментных пятнах. Это даже порадовало Катю: у опасной собеседницы нет хотя бы такого преимущества перед ней. «Мы обе выглядим, как рабочие лошадки на скудном корме и окладе». А вот с глазами другое дело. Они узкие, как щели амбразуры, стального цвета и подозрительные, если не сказать – враждебные. И твердые, плотно сжатые губы человека, способного на мгновенные резкие решения.
– Я слушаю, – произнесла Васильева. – Прошу прощения, но я на ногах не меньше двенадцати часов. У нас сократили сотрудников, работаю в две смены. А вставать рано. Хотелось бы прибрать, приготовить, поесть, отдохнуть.
– Хорошо, – произнесла Катя. – Можно вас называть Тамарой? Я, кстати, Катя.
– Ладно. Будем знакомы.
– А стакан воды можно? Я тоже иногда по двадцать часов работаю. Медсестра я. Тоже рук не хватает, а тяжелых больных очень много.
Во взгляде Васильевой мелькнуло что-то человеческое.
– Могу дать морс. Он у нас очень хороший. Из натуральных ягод. Нам бесплатно вместо премии выдают. Разный.
– Серьезно?! – преувеличенно восхитилась Катя. – Я обожаю морс. И мой сын тоже. Но в магазине давно не встречала. У вас, конечно, не заказываю, нет времени сидеть дома, ждать доставку.
– Тебе какой, Катя? – вполне дружелюбно спросила Васильева. – Есть брусничный, клюквенный и черная смородина.
– Мне смородину, пожалуйста. И клюквенный, если можно.
– Ладно. Брусничный для сына дам. И что еще сама выберешь. У меня полно. Мне его пить некогда особо.
Васильева вышла на балкон, вернулась, держа в руках несколько стеклянных бутылок. Открыла, поставила перед Катей два стакана с напитком красивого бордового цвета разных оттенков. Немного плеснула себе в кружку и села за стол.
– Так чего же от меня хочет твоя подруга? Эта Вера, которой все должны, поскольку она сама себе даже на кусок хлеба никогда не пыталась заработать. У нее и на водку есть только то, что выходит выклянчить у мужиков. И только одному из них пришло в голову на ней жениться. Конечно, только такого и надо хватать за горло.
– Она не за горло, – начала Катя. – Она просто хочет знать, какие у него планы. Собирается ли он выписаться из квартиры… Дело в том, что если бы он выписался, она бы могла ее продать и купить однокомнатную. А так она боится, что он площадь еще делить захочет. Георгий на ее звонки трубку не берет.
– А должен брать? Проклятое семейство его пожизненно чуть не отправило на зону. По-хорошему Гоше надо было сразу половину квартиры отсудить. Ему просто с ними дело иметь в лом. Жизнь ему перекорежили. Такое на человека повесить. Знаешь, я не поняла, откуда у тебя может быть такая подруга. И я даже не про возраст. Ты – медсестра, людям помогаешь, ты мать… Что общего с проспиртованной алкашкой? Не удивлюсь, если это она собственного сына убила по пьяни.
Катя растерялась. Такой оборот беседы она не предвидела. Тут надо резко поменять свой план.
– Тамара, – сказала она после паузы. – Не хотела развивать именно эту тему. Но ты слишком умный человек. Скажу честно. Я сейчас помогаю Вере, чем могу. Медицина, лекарства, иногда продукты. Она больной человек: сердце, сосуды, нервы… Все ее ненавидят, она всем отвечает тем же. Но она мне не подруга, не была ею и не будет. Она – мать моей подруги…
Васильева медленно поднялась. Из двух амбразур полился на Катю стальной огонь.
– Твоя подруга – та самая сука, которая донесла на Гошу, оклеветала его на весь свет, организовала травлю?! Так ты пришла ко мне вынюхивать, шпионить! А ну, встала и пошла вон. Пока я тебя с лестницы не спустила.
Катя уже не думала ни о мирной беседе, ни о тех темах, которых ей запрещено касаться. Она больше ни о чем не думала. Ее вела другая сила. Катя тоже встала, приблизилась к Васильевой, подняла к ней белое лицо с глазами, как разноцветные огни – сигналы тревоги. Потом взяла со стола смартфон, нашла в нем фото, увеличила.
– Смотри. Это Артур, сын Веры на бумаге, а по факту сын своей старшей сестры, которая спасала ребенка все его семь лет. Стерегла его от уродов днем и ночью, на свою жизнь махнув рукой. Нет, ты смотри, не надо отворачивать морду. Этого ангела твой хахаль избивал, унижал, пугал. Мальчик терпел и молчал. А когда Лара приперла твоего Гошу к стенке, он стал и ей угрожать. Через пару дней и ребенок, и подонок исчезли. Их не было нигде, телефоны не отвечали. Нежного ребенка истязали, мучили, насиловали, а потом задушили… Кому еще такое могло понадобиться? Артур никогда не уходил один из дома по вечерам. Смотри, и нам обеим станет ясно, кто тут сука. Кому тупой перепихон важнее жизни ребенка. Спускай меня с лестницы, попробуй. Мой бывший муж четыре года пальцем не трогал сына. А когда ударил его в первый раз и дотронулся своими лапами до ремня, я ему горячей сковородкой хотела голову снести. А он с тебя ростом. Ты сказала, что я мать, так не то слово. Для меня нет чужих детей… И да, подавись ты своими морсами. Теперь я понимаю, что преступника ты прикрыла даже не за деньги, а потому что вы заодно.
– Ты что хочешь сказать? – заговорила Васильева. – Ты и меня решила в чем-то обвинить?
– Нет. Я просто хорошо ставлю диагнозы. В преступлении ты, конечно, не замешана, но ты с этим Гошей на одной стороне. Не бойся, мне даже такую малость негде сказать. Благодаря тебе дело закрыли. Живи, трахайся, пей свои морсы. А моя подруга чудом не умерла тогда. Постарела на двадцать лет. Год из дома не могла выйти. Я сейчас уйду, но ты помни, что еще один человек тебя презирает. Наверное, таких много.
Катя выбежала в прихожую, стала там путаться, пытаясь попасть в рукава куртки, а потом сползла по стенке на пол и горько, безутешно заплакала. Что и у кого она хотела узнать, что доказать, кому помочь… Она бессильна.
Когда Катя смогла что-то видеть, она обнаружила, что Васильева стоит перед ней и смотрит… с жалостью, что ли. Потом подняла ее за локти, вытерла лицо салфеткой.
– Вернись, прошу. Успокойся, я тебе чай из трав заварю. Ты в таком состоянии целой и живой домой не доедешь. Если хочешь, я тебя отвезу.
– С чего это ты так расчувствовалась? Или за себя испугалась?
– Я вообще никого и ничего не боюсь, – спокойно ответила Васильева. – Я просто не хочу, чтобы горя на земле было еще больше, чем есть, даже на грамм. На две твоих разноцветных слезы.
Они вернулись на кухню. Сидели, молча пили чай. И вдруг Васильева тихо произнесла:
– Он на самом деле после работы был у меня. Мы выпили за ужином вина. Легли рано. Я дико устала тогда. Пришлось весь день разгружать машины вместо грузчиков. Быстро заснула. Проснулась ночью. Георгия рядом не было. Он позвонил сам ближе к рассвету. Сказал, что его вызвал на помощь бывший напарник, который попал в аварию. Машина была разбита, напарник пострадал, просил отвезти домой. Утром мне сказали, что Гоши не будет на работе. Какое-то несчастье с пасынком. Потом узнали, что Гошу задержали. Я ничего не уточняла. Когда спросили, сказала, что он был у меня до утра. На всякий случай. На наше правосудие полагаться нет причины. Обвинят того, кто под рукой… А сейчас давай собираться. Ты пока умойся, я кое-что сложу.
Когда Катя вышла из ванной, Тамара уже выносила в прихожую другие пакеты.
– Это вам с сыном поесть на первое время. Свежее мясо, козье молоко, мандарины, морсы. Давай по-быстрому тебя отвезу, а то нам обеим скоро на работу. Быстро время пролетело… Значит, неплохо посидели.
В машине Катя долго молчала, чувствуя себя разрушенной. Потом тихо сказала:
– Мы тоже правосудию не верим. У нас частный детектив. Он никого не сажает, просто пытается что-то нарыть и понять. Нам это нужно. Ничего мужик, справедливый. Но я и ему не сильно верю. С чего постороннему человеку жалеть чужого ребенка? Он же не знал, каким он солнцем был… Я хотела этому детективу помочь… Подумала, что ему правды никто не скажет. У меня так всегда: загорюсь, расхрабрюсь – потом нахожу себя в луже полного провала…
– Помоги этому детективу. Скажи, что я призналась в том, что Георгий точно был у меня до девяти часов вечера. Потом я провалилась, проснулась среди ночи и увидела, что его нет в квартире. Он позвонил к утру, что сказал, ты слышала. Ко мне не приехал, на работу тоже. Так что я понятия не имею, где он был и что делал. Потом мы об этом не говорили. Да, прикрыла его. Могу подтвердить и что-то подписать. Если он это сделал, мы не на одной стороне. Если это не он – никому не нужно, чтобы человек оставался загнанным в ложь, как в нору, до конца своих дней. Ему самому такое не нужно. Гоша – гордый человек. Мы приехали. Буду нужна, найдешь меня. Ты же у нас разведчица. Продукты закончатся, тоже звони. Скажешь, что мальчику понравилось. У меня детей нет и никогда не будет. Даже подруг с детьми нет. И это не случайно. Не дай бог такой ответственности, с которой никто, по сути, не справляется. Не дай бог такого горя. Не дай бог видеть, как плавится собственное сердце в огне.