Явление прекрасной N

Пролог

Она проснулась за минуту до прихода проводницы. Что-то подтолкнуло, сладко пробежало мурашками по всему телу: «Яруга», и тут же хрипловатый голос подхватил, перекатывая из сна в реальность:

– Яруга! Через пятнадцать минут закрываю туалет. Санитарная зона.

Вагон мягко покачивало из стороны в сторону, ещё бы спать и спать под мерный перестук колёс. Но рычащее «р-р-р», сломавшее тонкую перегородку между миром сновидений и духотой ещё тёмного купе, тут же наполнило энергией.

Вода в умывальнике оказалась ледяной, и это окончательно пробудило и тело, и душу. Она быстро и ловко собрала постель, переоделась в джинсы и тёплый свитер, затолкала пижаму в небольшой пластиковый чемоданчик. Туда же отправился и несессер с пенкой для умывания, зубной щёткой и пастой, подумав, она положила и бутылку с газированной водой, отпитую совсем чуть-чуть.

Больше собирать нечего. Села на нижнюю полку в пустом купе и уставилась в окно. В темноте пролетали редкие огоньки полустанков и крошечных деревень в несколько домов.

– Прибываем через пятнадцать минут, – сообщила безликая проводница, с шумом двигая дверь купе. – Чай, кофе будете? Успеете ещё, если быстро.

Забрала сложенную постель и уже собиралась выйти, не дождавшись ответа.

– Да, кофе, пожалуйста, – тихо сказала одинокая пассажирка.

Кофе очень кстати.

Она пила сильно разведённый кипятком порошок, но даже смутно уловимый кофейный привкус придавал бодрости, а то, что он был горячим и сладким, почти примирило с суррогатом. Сейчас всё вокруг казалось милым, и она обрадовалась бы даже просто кипятку.

Всё прекрасно, а будет ещё лучше.

Душа пела. Даже не пела, а вибрировала, предчувствуя: скоро, очень скоро произойдёт встреча, ради которой жила все эти годы. Одно безликое сплошное пятно: серые будни, растянувшиеся на вечность, с тех пор как она покинула город детства.

Путешествие во времени? Ностальгия по прошлому?

Она тихо и нежно засмеялась сама с собой.

Нет.

Долгожданное свидание, с которого только и начнётся настоящая жизнь. До этого момента всё было просто ожиданием.

Тайной, которую она никогда никому не открывала. Ни мужу, ни друзьям, ни коллегам.

Даже пресловутому попутчику, случись он в купе, одинокая пассажирка не рассказала бы о своей сладкой боли. Это только её тайна.

Мартовский блеклый рассвет серой полоской поднимался за перелесками, которые сменили мрачный бор, бежавший за поездом всю дорогу. Она уже могла разглядеть за окном и дальние хутора, и кучки деревьев, жавшихся друг другу в бескрайнем поле.

Отыщет ли, узнает? Память искажает и образы, и пространство. Да и город наверняка разросся, изменился, заколосился новостройками и забутонился торговыми центрами. Или, совсем наоборот, Яруга могла подряхлеть, измельчать, превратиться в старуху, живущую лишь воспоминаниями. Сколько лет прошло, это странное обручение состоялось, когда она была совсем ребёнком. Тогда и не поняла даже, что на самом деле случилось в тот день.

Посмотрела на перстень, украшавший безымянный палец. Узнает, конечно, узнает. Как иначе? Память могла подвести, обмануть про голос, но реальное свидетельство – вот оно. Значит, и голос не причудился, тот, разделивший отныне и навсегда жизнь на «до» и «после».

И самое прекрасное этого «после» неумолимо приближалось.

Редкие развалюшки за окном становились всё выше и массивнее. Замелькали кирпичные хрущёвки, превращаясь в спальные районы девятиэтажек. Она с жадностью вглядывалась в начинающийся город: узнают ли они друг друга?

– Яруга, – третий раз за это утро прокричала проводница.

Поезд, тяжело постанывая, сбавлял ход.

Встала, застегнула тёплую куртку, намотала поверх капюшона пушистый шарф. Подхватила чемоданчик, стараясь не задевать джинсы колёсиками, рванула в тамбур.

Сейчас она была способна выпрыгнуть прямо на ходу. Но поезд последний раз дёрнулся, и вагон застыл напротив бледно-зелёного здания вокзала.

Глава первая. Самый геройский молодец

Внучка была симпатичная, и, очевидно, когда не тревожилась за деда, весёлая. Гордею она сразу понравилась. Лицо совсем юное, но с милыми, едва заметными морщинками по «улыбочным» линиям. Сейчас она искренне переживала, не отходила от старика. По опыту Гордея, большинство молодых родственников пациентов, вызвавших неотложку, глухо сидели в своих телефонах, призывая к сочувствию незнакомый народ по ту сторону экрана.

Переживала, но не лезла, не мешалась. Хотя Гордей сразу заметил на полках учебники по медицине. Классическая анатомия, патология в двух томах, латинская терминология…

– Мед? Какой курс? – он одобрительно кивнул на полку, выгоняя пузырьки воздуха из шприца.

Фельдшер Ирина расчехляла кардиограф, пристроив его на прикроватном столике. Пока Гордей вводил лекарство, она успела размотать провода и наложить электроды.

– Почти третий, – грустно улыбнулась девушка. – Сильно «почти». Академ пришлось взять.

И тут же покосилась на деда:

– Но ничего страшного, в следующем году восстановлюсь. Так даже лучше, отдохну немного, определюсь со специализацией.

Прекрасная в своей старомодной правильности девушка. Избушка из двух комнат и небольшой кухни под низким потолком тоже выглядела старомодно, но приятно. Чисто выскобленная и тщательно убранная. На белоснежной салфетке с ручными кружевами лежал закрытый ноутбук. «Надо же, где-то ещё остались такие самосвязанные салфеточки», – удивился Гордей.

Зажужжал кардиограф, все замолчали, а когда электроды вернулись на место, внучка первая прервала тишину:

– Дед, ты как?

– По сравнению с Бубликовым, очень даже неплохо, – непонятно буркнул Сергей Викторович.

Она попыталась незаметно заглянуть в кардиограмму. Гордей, разворачивая ленту, не возражал, сразу проникнувшись симпатией. И как к будущей коллеге, и как к заботливой внучке, и как… к красивой девушке.

– В больницу опять не поедете? – в анамнезе Сергея Викторовича числилось два отказа от госпитализации за последние полгода. – Ирина, фуросемид…

Пока он вводил препарат, фельдшер сматывала провода.

– Я подпишу, – перевёл дыхание дед. – Давайте вашу бумагу.

– Резкие перепады давления, – сказал Ирина, наблюдая, как с лица Сергея Викторовича сходит восковая бледность. – Многие страдают. Последние два часа все как с цепи сорвались, вызов за вызовом. Присесть некогда. И это в нашей-то сонной Яруге…

– Перепады давления – следствие, а не причина, – авторитетно заявил вполне оживший Сергей Викторович.

Голос у него оказался бодрый, быстрый – молодой и даже здоровый.

– Следствие чего? – переспросила Ирина.

Она аккуратно собирала в чемоданчик использованные ампулы, стараясь ничего не забыть. Последнее время Госнаркоконтроль требовал полного отчёта по препаратам, даже совсем безобидным. Неделю назад им пришлось возвращаться за ампулой, доставали из мусорного ведра в картофельных очистках.

– Проследите, чтобы в течение нескольких часов он не вставал, – Гордей произносил обязательные слова, девушка так же из вежливости кивала.

Ну, конечно, они наизусть знают, что делать при приступах.

– Каждые четверть часа проводите измерения. Если наметится рост давления, снова звоните нам.

– Стень, – сказал Сергей Викторович, и голос его как-то сразу потух.

Он неожиданно прошамкал это слово. Хотя зубы у деда почти все имелись в наличии. И для его возраста – в прекрасном состоянии.

– Что?! – удивился Гордей и даже прекратил писать.

Ручка зависла над формуляром.

– Не перепады давления. Стень опять проявился.

– Тень, – кивнула Ирина, натягивая тёплую куртку на синий «скоропомощный» костюм. – Можно и так сказать, если образно. Тень каких-то несчастий, право слово…

– Да не тень, – уже громко и с досадой проговорил старик, а внучка жалобно посмотрела на него:

– Ну, деда… Опять ты…

– Не буду, – вдруг сразу согласился тот. – Всё, всё, Алиночка, больше не буду.

Он засопел, плотнее укутавшись в одеяло, только пронзительные тёмные глаза торчали из-под коричневой клетки.

– Там у нас что опять? – спросил Гордей фельдшера. – Я слышал, ты вызов принимала…

Ирина передала ему ручной коммуникатор.

– Ты не поверишь, – ответила она. – На выбор. Дом через две улицы отсюда. Девушка опрокинула себе на руку кастрюлю с кипятком. Ещё один вызов по соседству: ножевое ранение. И ещё…

Вызовы поступали один за другим, и всё из этого района. С раннего утра адреса пострадавших выстраивались на навигаторе, словно некий злой волшебник шёл своей дорогой, а по пути от нечего делать разбрасывал несчастные случаи и обострения старинных болячек. А кое-где – и криминал. Он, этот злодейский волшебник, явно пробирался от железнодорожного вокзала в центр города.

– Стень, – из-под одеяла упрямо повторил старик.

– О чём это он? – Гордей тихо спросил девушку, когда все вышли в коридор.

– Его недавно оперировали. Стенирование коронаров, ну, вы же и сами знаете, – пожала она плечами, – наверное, дед стент имеет в виду.

Стент – каркас, который не даёт повторно сузится сосуду на закупоренном участке артерии.

– Его беспокоит имплант? – спросил Гордей.

– Не то, чтобы сам имплант, – замялась Алина. – Говорит, что какое-то странное ощущение после операции появилось. Вроде… как… голоса слышит. Но не звуки, а словно мысли чужие читает. Чувствует. Вот как сейчас. Услышал под утро гудок скорого, так и не заснул с тех пор. Меня разбудил, говорит что-то началось. Вроде как тучу принесло ветром в город. Но не в небе, а по улицам какой-то тёмный сгусток движется. Дед разволновался, ну и вот…

– Вы бы обратились к неврологу и психиатру, – покачал головой Гордей. – Возраст плюс сердечно-сосудистое… Похоже на невроз или ипохондрию, но может быть началом деменции. Обследуйте деда. А если опять давление подскочит – звоните нам. А ты…

Он хотел на правах старшего потрепать её по затылку, но вовремя одумался. Его большая ладонь зависла в воздухе, и Гордей, чтобы сгладить неловкость, полез во внутренний карман куртки. Достал свой мобильный:

– Учись… Если будут какие-то вопросы, или стажировка на скорой нужна, звони. Гордеев моя фамилия.

Гордей продиктовал Алине свой номер. Она записала, перезвонила, чтобы проверить. Грустно улыбнулась:

– Теперь, честно говоря, и не знаю – когда вернусь в универ. Дед же…

Снизила голос до шёпота:

– Без меня он – никак сейчас. Совсем сдал. А кроме него…

Алина махнула рукой, и Гордей понял, что они с дедом только и есть друг у друга.

Он вышел с Ириной во двор. Прошли по скрипучему насту к воротам. Ограда покосилась под тяжёлой снежной шапкой: Алина не справлялась с запущенным хозяйством.

Из хлипкой будки высунулась острая рыжая мордочка, чёрный нос напряжённо задёргался, провожая ненужных, по мнению пёсика, гостей. Но полностью появиться из будки рыжий не соизволил. Только лениво и простуженно тявкнул вслед. Голос для столь мелкого создания у него оказался очень даже достойный. Басовитый такой, без малейшего признака истеричного визга.

Гордей улыбнулся и пожалел, что у него нет с собой никакого угощения для этого мелкого, но не суетливого охранника. Пёс как две капли воды – и голосом, и внешней конфигурацией – был похож на Метастаза, кобеля, прибившегося с незапамятных времён ко двору подстанции скорой. Они вполне могли быть отцом и сыном, эти два пса, или ещё какими-нибудь родственниками.

Впрочем, в этом районе города когда-то точно прошёлся некий мелкий, рыжий и нахальный кобель. Очень любвеобильный и производительный. Эта порода – хлипкая, рыжая, остромордая и удивительно басовитая – заполонила все улицы частного сектора.

Зона «нахаловки» тянулась извилистой бесконечной змеёй, отрезанной от центра железнодорожной линией. Узенькие улочки, пропахшие нетронутым снежным пухляком и дымом из маленьких котельных. Старые деревянные домишки путались в ногах у недавно отстроенных коттеджей, одинаково отсвечивающих новомодным сайдингом. Их было немного: если у кого из местных и заводились деньги, предпочитали всё же переехать в более респектабельную часть города. Здесь дрожала под ногами земля от проходящих поездов и неистребимо воняло гудроном от «железки».

Гордей вздрогнул от резкого пронзительного гудка. Мелко затряслась под ногами утоптанная тропинка: мимо станции, невидимой за домами, просвистел поезд.

***

Кайса твёрдо и непоколебимо знала: Гордей – лучший. Самый лучший из всех мужчин, когда-либо рождавшихся на этой земле. А, может, он был не обычным человеком, а каким-нибудь пришельцем, случайно заблудившимся в звёздных странствиях.

Пациенты говорили, что у него лёгкая рука. Такая… Как будто в его пальцах таилась магия. Наверное, если бы Гордей захотел, он мог бы лечить рукоположением. Только сам ни в какую магию не верил. Абсолютный адепт традиционной медицины.

Лёгкая рука и тяжёлый взгляд. Мог посмотреть так, что кожа начинала пылать словно от ожога. За эти годы, кажется, и живого места не осталось от его взглядов. Вся Кайса – и внутри и снаружи – отмечена Гордеем.

Ей исполнилось пятнадцать, когда случились все три самых судьбоносных события в её жизни: они с мамой переехали из Мурмаши к отчиму в Яругу, сменили фамилию Ниеминен на Васнецовых, и Кайса влюбилась в Лёшку Гордеева. С первого взгляда и навсегда.

Сливались в большое пятно лица новых одноклассников, руки мелко дрожали, а ладошки стали мокрыми от волнения. Кайса и сама не понимала, почему она вдруг ударилась в панику. Это была обычная школа, типовая, как две капли воды похожая на школу в Мурмаши. Просторный светлый холл с окнами в пол, гардеробная за резными решётками, вытянутые в линию двери кабинетов. Малыши – в правом крыле, старшеклассники – в левом. Учительская и директорская так же находились в закутке первого этажа, а кабинеты химии и географии – на третьем. И даже техничка, сидевшая за столом у гардеробной, выглядела точь-в точь как в её старой школе: длинная, худая, сама похожая на швабру. В тёмно-синем халате.

Кайса и не волновалась сначала, просто удивилась, как школы оказались похожи. И только когда завуч распахнула дверь кабинета, на девочку опрокинулся гул голосов и запах множества юных тел, Кайсу начало бить дрожью. Перед глазами плясали бледные пятна.

– Тихо! – зычно крикнула заведующая.

У такой миниатюрной женщины оказался очень даже командирский голос. В учительской она разговаривала с приятными перекатами, журчала, словно ручей по камешкам. Наверное, берегла силы.

Класс в одно мгновение стих. Только какая-то пичуга за окном, обрадованная внезапно образовавшейся тишиной, что-то громко чирикнула, но, устыдившись, тут же замолкла и она.

Громом прозвучало:

– Дети, это Кайса Васнецова. Она будет учиться в вашем классе.

Кайса втянула голову в плечи. Её имя с ещё непривычной фамилией просвистело так пронзительно, что заныли зубы.

«Дети» – с красноречивыми вторичными половыми признаками, обтянутыми блузками, и пробивающейся щетиной – разглядывали сжавшуюся Кайсу.

– Это имя или кличка? – нарушил тишину ленивый голос с дальней парты.

И все обрадованно задвигались, словно этот противный голос, который Кайса сразу возненавидела, расколдовал замершее царство.

– Ну, нет, Наталья Андреевна, вы можете подумать, я издеваюсь, но и в самом деле не понимаю, что за фигня? Как зовут новенькую? Вася? Девушка Вася? Или – Кися? Пися?

Мама хотела вместе с фамилией сменить ей и имя – на Киру или Кристину, но Кайса заупрямилась, и только теперь поняла, почему это было необходимо. Послышались приглушённые смешки – завуча всё-таки побаивались.

– Кайса, – тихо сказала Кайса.

И зачем-то добавила:

– Абрикос без косточки. Так переводится.

Прочувствовала в этот момент, какая она бледная и невзрачная. С прямыми, словно выцветшими волосами, прозрачными глазами неопределённого цвета, всё ещё детской фигурой.

– Курага? – из слившихся в одно пятно лиц вырвался грубый то ли девичий, то ли мальчуковый голос.

Класс не мог сдержать смеха. Нелепая Кайса. Абрикос без косточки.

– Заткнитесь, – послышался чей-то негромкий басок.

И смех стих.

Кайса подняла глаза. Нет, первым, кого она увидела, был не Гордей. Её взгляд сразу упёрся в Ниру. Потому что Ниру Эльман никому и никогда нельзя не заметить. Без вариантов.

«Золотая Фея ночи», – промелькнуло у Кайсы в голове.

Девушка сидела чётко в центре. На среднем ряду за третьей партой. Сказочная и нереальная в этом пропахшем потными телами классе. Точёный овал лица. Огромные чёрные глаза, щедро обведённые тёмным карандашом. Серебряные тени, мерцающие на глубоких веках. Помада, сочащаяся соком спелой вишни, капризно изогнутые губы. Отливающие золотом локоны – чистый нежный шафран без малейшего намёка на перекись. Даже за школьной партой она напоминала гибкую пантеру, всегда готовую к прыжку. Чёрную пантеру, исходящую золотым сиянием.

Она не веселилась вместе со всеми и не сочувствовала Кайсе. Просто разглядывала. Как шмеля, нечаянно влетевшего в открытое окно и бьющегося в потолок. Глупого и совершенно неопасного.

– Кайса приехала к нам с самой границы Финляндии, – торопливо пояснила Наталья Андреевна, понимая, что пора вмешаться. – Будьте гостеприимны, пожалуйста. Сибирь всегда славилась открытым и щедрым сердцем.

«Зачем она так говорит, зачем?», – у Кайсы опять всё сжалось внутри от пафоса, который облепил её сейчас с ног до головы.

Покрытый слоем пафоса абрикос без косточки.

В глубине глаз «феи ночи» она прочитала снисходительную насмешку.

– Будет сделано, Наталья Андреевна, – всё тот же басок. – Щедро откроем сердце и позаботимся.

– Ты уж позаботься, Лёша, – каким-то совсем дружеским тоном сказала завуч. – Я на тебя, Гордеев, надеюсь.

Загипнотизированная Кайса наконец-то оторвала взгляд от чёрных глаз под серебряным мерцанием, схватилась за хрипловатый, уверенный голос, словно тонущий за проплывающий мимо спасательный круг. Вытащила себя, следуя за ним, из золотой тьмы. И вот только тогда она увидела Гордея.

И тут же влюбилась. Сразу и на всю жизнь.

Он сам подошёл после уроков. Кайса замешкалась, делала вид, что потеряла какую-то нужную вещь. Не хотела выходить в гудящей толпе, рискуя столкнуться с кем-то, кто заорёт: «Курага!»

Всё, что ей оставалось: дождаться, пока они разбредутся со школьного двора, и, проскочив на стадион, нырнуть в дырку в заборе. Тогда она окажется прямо у дома.

Дырку в кустах у забора накануне показал отчим. Вид у него при этом был хитро-доверительный.

– Секрет ещё моих школьных времён, – улыбаясь, он потрепал Кайсу по плечу. – Пользуйся.

Гордей подошёл к ней, близоруко водящей руками под партой, присел рядом:

– Твоё имя красивое, – так он сказал.

«Потому что больше ничего красивого во мне нет», – подумала Кайса.

Она резко выпрямилась и задела свой рюкзак. Теперь уже и на самом деле всё содержимое вывалилось на пол. С безнадёжным скрипом треснуло стекло на планшете, разлетелись карандаши и ручки, в угол покатился Сердечко.

Гордей остановил домовёнка ногой, поднял его с пола. Сердечко, жизнерадостно улыбаясь, пялил на него свои огромные глазища.

– А это кто у нас такой? – спросил Гордей.

– Фигурка, – замялась Кайса. – Папа сделал. Когда… Я ещё совсем маленькая тогда…

Она оправдывалась, уже чувствуя, как приятное и открытое лицо парня перекашивает отвратительная усмешка: «Тяжёлое детство, деревянные игрушки…». Сердечко папа вырезал из бивня моржа. Когда ещё был жив. Папа, конечно, не морж.

– Симпатичный, – неожиданно кивнул Гордей. – Талисман, да?

Он понял.

– У меня ещё есть. Папины… Хочешь посмотреть? – вдруг предложила она.

Мальчик кивнул, с неподдельным интересом разглядывая поделку.

– Это прямо как японские нэцкэ. Только на какой-то такой… очень наш лад.

С самого первого их разговора Кайса чувствовала Гордея. Любовь вовсе не слепа, она как раз и просвечивает рентгеном объект страсти. Это состояние, которое гораздо точнее отражает реальность, чем обычное сознание. Малейшее движение, любую складку между бровей, едва уловимый взгляд в сторону. Всё-всё. Это ты себя убеждаешь в том, чего нет на самом деле, а незримая нить, натянутая между вами, всегда болезненно отдаёт под ложечкой: что-то не то.

С самого начала и до сих пор не то…

За восемнадцать лет высокий мальчик с изящными запястьями и благородной посадкой головы приобрёл могучую фигуру водителя-дальнобойщика, нежный пух на гладкой коже превратился в жёсткие волосы, а чистый взгляд наполнился бесконечной усталостью. Не от чего-то конкретного. Усталостью от жизни.

Только вот ладони остались прежними. Так странно и нелепо на волосатых руках: изящные запястья и тонкие длинные пальцы.

Лёгкая рука. Так говорили пациенты про мужа Кайсы.

***

Руки он отмыл, но вот всё остальное…

Ребёнка с сотрясением в «неотложке» вытошнило на него несколько раз подряд, и Гордей, сдавая мальчика в приёмной, чувствовал, как дежурный врач и медсёстры старались задержать дыхание, пока он не покинул предбанник. Оформление прошло молниеносно, хотя столпотворение прибывших с пациентами машин превышало все мыслимые пределы. Ирина смотрела с сочувствием, но тоже старалась не дышать в его сторону.

И рыжий пёс Метастаз, дремавший на тёплом колодце, от которого шёл пар, учуяв облёванного Гордея, поднялся и удалился восвояси. А Гордей, между прочим, припас ему котлетку. Он развернул салфетку с котлеткой на колодце, но Метастаз не вернулся даже за ней.

– Машинку помыть нужно, – сообщил водитель.

Он курил у «неотложки», распахнув двери и открыв все окна.

– И меня – тоже, – кивнул Гордей. – Завези домой, пока будешь в дезинфекции, как раз успею.

– У нас ещё… – начала Ирина, но он нахмурился:

– Предлагаешь мне вот так…

– Нет, конечно, – торопливо ответила она, – просто напоминаю, что расслабляться не стоит. Почему бы не сполоснуться в мойке?

Ирина славилась непревзойдённой верностью отделению скорой помощи. Пожилая медсестра давно могла бы осесть в диспетчерской, а не мотаться по городу в холод, зной, под палящим солнцем и в ночной тьме. Но ни разу даже не намекнула на подобный вариант своей судьбы.

Гордей работал с ней не первый год, и считал, что иметь в бригаде такого фельдшера – один из лучших подарков судьбы. Правильная и чёткая Ирина имела только одну странность: терпеть не могла, когда её называли по отчеству. Гордей, преодолев начальную неловкость, привык и теперь даже не мог вспомнить, как её там по батюшке… Кирилловна? Константиновна?

– Я весь – насквозь, – пояснил он. – Половинчатые меры не помогут. А трусов запасных я, как ты знаешь, с собой не вожу.

– Откуда мне знать? – удивилась Ирина. – Про твои трусы?

С чувством юмора у неё было не очень. Гордей не стал отвечать.

Его высадили у дома, и он пулей взлетел на пятый этаж, благоразумно решив, что замкнутое пространство лифта наедине с собой ему не выдержать.

– Кайса! – крикнул из коридора, – открой окно.

В квартире тянуло горелым. Верная примета: у жены начались месячные, она всегда готовила пшёнку на молоке в эти дни, говорила, что облегчает боль. Никто из знакомых Гордея не готовил дома кашу. Глупость, конечно, как пшёнка на молоке может заменить болеутоляющее?

Когда Гордей вышел из ванной, благоухающий детским мылом (он не признавал никакие гели и шампуни, и сам не любил, и опасался, что на химические отдушки смогут среагировать его пациенты), Кайса стояла под дверью. Ещё пара сантиметров, и завёрнутый в большое полотенце Гордей нечаянно бы прихлопнул её.

– Ты чего? – удивился он. – Дай, пожалуйста, чистое. Я тороплюсь.

– Опять? – сказала Кайса, и её прозрачные глаза неприятно сузились. – Что на этот раз? Понос? Золотуха?

– Сотряс, – с досадой буркнул Гордей. – Дай чистую одежду.

Она развернулась и пошла в спальню к большому – на всю стену – платяному шкафу. Шкаф для Гордея был чем-то вроде пещеры Али-Бабы. В нём ждала своего часа тьма сокровищ, но где именно – Гордей не знал. Он терялся в этом «сезам, откройся», предоставив Кайсе волшебные манипуляции по извлечению из шкафа нужных вещей.

– Я выхожу из себя, как только подумаю, что на тебя блюют, мочатся и испражняются всякие алкаши, – пожаловалась она, протягивая трусы и носки.

Кайса почти вся скрылась в недрах «сезама», только вытянулась рука, и голос звучал оттуда глухо.

– Алкашей, кстати, мало, – доверительно сказал Гордей, принимая дары волшебной пещеры. – Это был маленький ребёнок, который свалился с подоконника вместе с цветочным горшком. Хронологически, вернее сказать, горшок упал на полсекунды позже и прямо на голову лётчику. Но сегодня вообще какое-то светопреставление. Как в полночь началось, так и не прекращается. Конца края не видно…