Двор встал на дыбы. Министр финансов Сергей Юльевич Витте срочно собрал внеочередное совещание министров. Цель совещания – в необходимости согласовать действия министров, убедить их не признавать узурпацию власти Александрой Фёдоровной и напомнить о неоспоримости прав на престол брата Николая Второго – великого князя Михаила Александровича.
Министры, находящиеся в Ливадии, осознав, что на пороге нарисовался династический кризис, разделились на два противоположных лагеря – условно их можно рассматривать как «проимператорский» и «виттевский». Первую группу, чуть ли не с криком «Виват, императрица!», возглавил военный министр А.Н. Куропаткин, вторую – «всемогущий министр финансов».
Как в любых династических спорах, прав оказывался тот, на чьей стороне было больше штыков, и вроде как наличие в лагере неистовой Аликс военного министра Куропаткина должно было склонить чашу весов в её пользу. Однако, как отметил историк Александр Широкорад:
«Следует обратить внимание на то, что Ливадия – не Санкт-Петербург, где династические споры в XVIII веке решала исключительно гвардия. Спору нет, рядом с Ливадией дислоцировались гвардейские части силою не более полка. Но сухим путём в Ливадию тогда попадали только через Севастополь (троллейбусного сообщения Симферополь – Ялта тогда, увы, не было, а горные тропы не в счёт). Ливадийский дворец и все окрестные постройки расположены приблизительно в версте от моря и великолепно просматриваются даже с борта прогулочного катера – сам смотрел. А в хорошую оптику с марса броненосца видны и различия на погонах.
Таким образом, ситуация в Ливадии в случае смерти Николая полностью попадала под контроль Черноморского флота, чью позицию определял не столько командующий вице-адмирал С.П. Тыртов, сколько командир броненосца “Ростислав” капитан первого ранга великий князь А.М. Романов».
Так как Александр Михайлович занял резко отрицательную позицию по отношению к попытке государственного переворота, Александра Фёдоровна была вынуждена смириться и отступить, умерив свои амбиции и затаив кровную обиду и на Витте, и на великого князя.
Этой же ночью в состоянии больного наступил кризис. Николай Второй как будто впал в оцепенение, настолько глубокое, что Аликс даже испугалась, что он умер, однако в полночь оцепенение сменилось судорогами. Они волнами перекатывались по всему телу, заставляя его выгибаться дугой. Медицинские манипуляции спешно вызванных докторов никакого облегчения не приносили. Император стонал, метался в бреду, звал какого-то Айтона, требовал искать большого мингрела, а затем неожиданно обмяк и начал что-то бегло бормотать…
Испуганная Аликс придвинулась ближе, пытаясь разобрать слова, как вдруг больной открыл глаза и, схватив руку супруги, сжал её, как тисками, посмотрел на неё обезумевшими глазами и буквально проскрипел абсолютно незнакомым глухим голосом:
– Кто ты?.. Где я?..
Императрица инстинктивно несколько раз дёрнула руку, попыталась оторвать сжимающие её пальцы императора, всхлипнула, закатила глаза и сползла без чувств на руки профессора Попова, заставив его переключиться с основного пациента на её величество.
Из-за спины Попова к императору с уксусными салфетками наперевес бросился добрейший Густав Иванович Гирш, стремясь смахнуть пот, выступивший на лбу монарха, и по-стариковски слезливо приговаривая:
– Какое счастье, ваше величество, какое счастье! Вы наконец-то пришли в себя! Мы так за вас испугались! Вы в Ливадийском дворце. Это – ваша сиятельная супруга Александра Фёдоровна и профессор военно-медицинской академии Лев Васильевич Попов, вызванный из Петербурга Сергеем Юльевичем Витте…
Император упёрся взглядом в суетящегося Гирша, как будто пытался осознать им сказанное. Постепенно его лицо залила мертвенная бледность, а глаза словно остекленели…
– Айтон! Вириш скуа[2 - Сын осла (мингрельский).], Айтон… – сквозь зубы промычал император и, отвернувшись, потерял сознание…
Через полчаса, когда императрица Александра Фёдоровна пришла в себя, Гирш стоял у постели Николая Второго и считал пульс, а Попов заботливо обмахивал женщину платком.
– Поздравляю, государыня, – торжественным шёпотом произнёс профессор. – Кажется, кризис миновал, ваш муж крепко спит, сердечный ритм и дыхание в норме. Очень надеюсь, что никаких осложнений не будет и ему уже ничего не угрожает. Надеюсь, и вам теперь будет полегче…
– Да уж… – сомкнутыми губами буркнула императрица, бросив короткий взгляд на постель Николая Второго. – Жить стало легче, жить стало веселее…
– Что, простите, ваше величество?
– Ах, Лев Васильевич, не обращайте внимания, глупости какие-то в голову лезут…
– Да, ваше величество, все устали, всем нужно отдохнуть…
Ноябрь 1900-го.
Ливадия. Пробуждение
Барон Фредерикс аккуратно прикрыл за собой дверь и, окинув взглядом собравшихся в зале министров, отрицательно покачал головой.
– Его величество извиняется, но принять вас сегодня не сможет…
Когда шушукающиеся чиновники покинули приёмную, к барону подошёл Витте и, нервно терзая цепочку от часов, зашипел ему в ухо:
– Владимир Борисович! Четвёртый раз подряд приём отменяется! Скандал! Что будем делать?
– Сергей Юльевич, – протирая платком взмокшую шею, пожал плечами министр двора, – а что я могу? Вы видели его глаза? Это же тигр перед прыжком! Если уж он так бесцеремонно спровадил свою дражайшую супругу, то нас с вами отправит в отставку без мундира.
Выдворение императрицы из покоев императора произошло на следующее утро после кризиса и было достаточно бурным и красноречивым для подобных опасений министра двора.
После той ужасной ночи император пришёл в себя только к полудню. Александра, впорхнув в опочивальню государя после прогулки, обнаружила его проснувшимся и о чём-то бодро препирающимся с лейб-лекарем Гиршем. Императрица привычно беспардонно оттёрла старого доктора и бросилась к мужу, однако, как в стену, упёрлась в его непривычный, стального цвета взгляд и ледяные слова:
– Сударыня, подождите, пожалуйста, за дверью, пока вас не пригласят, и не мешайте мне беседовать с врачом!
– Никки! – буквально взвилась Александра Фёдоровна, не привыкшая к такому обращению. – Как ты смеешь меня выставлять, словно я челядь?!
– Густав Иванович! – не обращая внимания на покрывшуюся пунцовыми пятнами жену, глухим, но твёрдым голосом обратился император к доктору. – Тиф – это заразная болезнь, не так ли?
– Да, ваше величество! Однако…
– В таком случае приказываю немедленно прекратить подвергать риску заражения моих родственников и удалить их на безопасное расстояние. Александру Фёдоровну с детьми отправить в Царское Село немедленно.
– Но, ваше величество…
– Густав Иванович, вы выполните моё распоряжение, или мне найти для этого кого-нибудь порасторопнее? И вот ещё что, попросите тов… барона Фредерикса собрать и принести всю доступную прессу за последнюю неделю. Приёмы отменить. Все доклады в письменной форме. Здоровье наших министров тоже стоит поберечь, не так ли?..
С того дня прошла уже неделя, в течение которой к императору заходили только доктора, да министр двора барон Фредерикс летал шмелём, добывая и доставляя по шесть раз в сутки прессу, справочники, своды законов и уложений, списки рескриптов, донесений, реляций и справок самых различных служб и ведомств, причём количество их постоянно увеличивалось почти в арифметической прогрессии.
Создавалось впечатление, что Николай Второй спешно пытался наверстать упущенное за первые пять лет царствования и прочитать все те скучнейшие бумаги, которыми он откровенно пренебрегал ранее. При этом император напрочь игнорировал протесты лечащих врачей, категорически требующих ограничить время работы с документами ввиду далеко не блестящего состояния здоровья.
После долгих и ожесточённых споров все три присутствующих медика – Гирш, Попов и Тихомиров – констатировали, что кризис миновал и болезнь отступает, оставляя после себя осложнения в виде очаговой амнезии и частичной дисфункции двигательного аппарата и голосовых связок, в результате чего у императора значительно изменился тембр голоса, почерк и даже цвет глаз…
При этом общее самочувствие и работоспособность восстанавливаются медленно, поэтому больному предписываются покой и прогулки по горизонтальной поверхности, но ни в коем случае не круглосуточная работа за столом. Однако, если выбирать между бесконечными приёмами министров или чтением их докладов, медики однозначно отдавали предпочтение последнему варианту.
Совсем другие настроения были у чиновников, которые буквально осаждали Фредерикса требованиями личной аудиенции. Следует понимать нетерпение министров, придерживающихся определённых правил при дворе. Их всеподданнейшие доклады государю являлись частью государственной политики, её официальной процедурой и представляли собой не только анализ конкретных проблем, стоящих перед министерством, но и возможность подчеркнуть свой личный статус приближённого лица.
Как было заведено, личные доклады министров начинались в один и тот же день и час. Например, для Сергея Юльевича Витте они проходили в пятницу около 11 часов, но не реже одного раза в неделю. Первым с докладом шёл министр финансов, а затем министр путей сообщения. Сергей Юльевич в своей службе был очарован этим церемониалом: министр один на один общался с монархом, что позволяло ему влиять на принятие не только тех вопросов, которые он представлял в своём докладе, но и вообще любых других, интерес к которым он мог вызвать у императора.
Всё зависело от профессиональных и ораторских качеств министра, его умения обернуть изложенный материал в свою пользу. Всеподданнейшие доклады представляли некую церемониальную форму общения с его величеством по тем делам, на первоочередность решения которых указывал министр. Для Витте доклады являлись важной частью его министерской деятельности. Он не допускал и мысли, что когда-нибудь сможет потерять этот способ влияния на императора.
Отсутствие длительного личного контакта с монархом вселяло неуверенность и ощущение опасности, которое никогда и никого не покидало при дворе. А уловить, насколько она реальна и есть ли вообще, можно было только при личном общении. Пока же приходилось со слов Фредерикса и эскулапов пытаться угадать, что государь думает и что планирует…
* * *
Если бы министры могли действительно понять, о чём сейчас думает и что планирует их император, у них бы волосы встали дыбом, как это произошло с ним самим, когда он осознал, какой замысловатый «финт ушами» сделала его душа и в чьё бренное тело занесло её после диалога с прохвостом Айтоном.
– Значит, вот так ты решил! Значит, вот так? – беззвучно кричал в стену новоиспечённый император, мысленно обращаясь к своему ночному гостю. – Ты решил, что в этом обличье мне будет проще? Проще победить жуликов и воров? Проще задавить комчванство? Партийных бюрократов проще в подпол загнать? А что мне делать с буржуями и царскими чиновниками? Их куда деть? Или они лучше?
Хотя в глубине души рос ужас осознания – они не лучше и не хуже, они – такие же. И эта самая простая и самая логичная догадка угнетала сильнее ядов и микробов: как же он со своим революционным опытом не догадался раньше, что бюрократы, профессиональные управленцы – это ещё один, отдельный класс, не менее хищный, чем капиталисты, и гораздо более циничный, чем монархи, ибо, реально управляя государством, бюрократы не несут никакой ответственности перед управляемым объектом и весьма относительную – перед вышестоящим начальством. Ну, хорошо, он это понял… Теперь понял. И что?
И что теперь делать ему, профессиональному революционеру, секретарю ЦК КПСС и Председателю Совета министров СССР в облике человека, свержение которого было делом его жизни? Монарх-коммунист – это вещество и антивещество в одном флаконе с неминуемым взрывом мозга. Поэтому первой мыслью было… бежать. Дождаться, когда перестанет кружиться голова и будут держать ноги, и бежать! Но куда? К кому? И главное – зачем?
В любом случае спасительная изоляция и естественная слабость давали возможность не торопиться и сосредоточиться, хорошо подумать и наметить план действий с учётом сложившихся обстоятельств. А чтобы план был качественный, его надо составлять аккуратно и не спеша, включив весь свой опыт пребывания в правящей элите. С самого-самого начала…
