Иловайск. Рассказы о настоящих людях (сборник)

Штурм. Между знанием и верой

Что может сделать маленькие города или села всемирно известными? Древность их храмов, как Маалюля и Саидная, или гении, которые в них родились, как Зальцбург. Легендарные фестивали, которые в них проходили, такие, например, как Вудсток. Священные реки, которые протекают сквозь них, как у индусов Варанаси, или священные горы, что высятся рядом, как у китайцев, или смертоносное извержение вулкана, который уничтожил и засыпал пеплом Помпею. Но самый короткий и самый верный путь для городков и сел к всемирной славе – это война. Кто знал о существовании Аустерлица, Ватерлоо или Бородино до знаменитых битв, которые произошли в их окрестностях? Кто слышал о Конотопе или Аламо? Или Перл-Харборе? Что знали мы об Иловайске до того, как прочитали о нем в Википедии, кроме того, что это – маленький городок на востоке Украины недалеко от границы с Россией? До того, как пришли сюда?

«Город районного значения. Донецкая область, Харцызский городской совет. Основан в 1869 г. Город с 1938 г. Площадь 10,8 км. Высота центра 195 м. Официальный язык – украинский, русский. Население – 16 143 человека (2011). Плотность – 1632 чел./км2. Телефонный код 6257. Почтовый индекс 86793…

…Иловайск основан… как разъезд № 17 на железнодорожной линии Харьков – Таганрог. Назван по имени Иловайских, по родовым землям которых в этих местах пролегла дорога. После постройки Второй Екатерининской железной дороги (Долгинцево – Волноваха – Иловайск – Дебальцево) в 1902–1904 гг. Иловайск стал узловой станцией…»

Теперь, когда мы здесь, мы знаем об этом маленьком городе значительно больше. Мы знаем, что Иловайск разделен на две примерно равные части глубокой балкой и железнодорожными путями. Мы знаем, что большой мост взорвали сепаратисты, и теперь на другую сторону людям можно попасть только через узкий пешеходный мостик или под ним, а технике – только в объезд. Мы знаем, что на нашей стороне города, которую мы заняли вчера, находятся депо, мастерские, управление железной дороги, другие, еще не обследованные нами объекты, что здесь есть детский садик, куда вот-вот должен зайти батальон «Днепр-1», и есть школа, где обосновался «Донбасс». Мы также точно знаем, что сил захватить и удерживать город у нас недостаточно. Но мы верим в свою удачу, она нас еще не покидала на этой войне. Но иногда между знанием и верой лежит непреодолимая пропасть.

Первым погиб Улыбка – он всегда улыбался, даже в самых сложных ситуациях никогда не падал духом – при зачистке депо Улыбка спрятался за железными воротами, но крупнокалиберная пуля пробила и ворота, и каску.

«Их» часть города располагается на высоте, и хотя это и не дает решающих стратегических преимуществ, обстреливать из тяжелой артиллерии сверху всегда приятнее, чем прятаться от обстрелов внизу.

Окоп – вот самое безопасное место сегодня, 19 августа 2014 года, в Иловайске. Здесь, на углу, их два: один маленький, как щель, окопчик, другой длинный, он чуть глубже метра. Это пост № 5. Здесь дежурят и днем и ночью четыре бойца. Их задача – держать периметр и не давать противнику пройти к штабу через «зеленку» и железную дорогу. В окоп сложно попасть «градом», поэтому, попривыкнув, Бусил, например, даже не просыпается при обстрелах: откроет глаза, послушает звук летящих снарядов – и спит дальше. Железные нервы у человека. Гораздо опаснее обстрелы кассетными бомбами: слышишь хлопки, смотришь, как на тебя надвигается стена огня, и просвета в ней нет. Но окоп спасает, окоп – это царь обороны. Время от времени пост № 5 обстреливают из охотничьего ружья, неумело и неточно. Гром считает, что стреляет человек, плохо владеющий оружием, возможно, подросток, или старик, или просто пьяница, потому что ни регулярности, ни точности в этих обстрелах нет. Для порядка бойцы несколько раз устраивали зачистку домов, но никого, кроме обезумевшего голодного тощего пса на цепи в ближайшем дворе, не нашли.

Штурмовую роту – около семидесяти человек – на ту сторону поведет невысокого роста крепкий опытный боец с позывным Бишут, «двойной выстрел». Этот человек с пепельными волосами стреляет действительно очень хорошо и быстро. Выдержать пристальный взгляд Бишута сложно любому, как и не терпящую возражений манеру командовать, но вольнолюбивые бойцы батальона беспрекословно выполняют его приказы. Бишут немногословен, его прошлое сквозит войной, и это трудно скрыть. Штурмовая рота состоит из двух взводов, которыми командуют Шульц и Артист. Эти парни пойдут к зданию городской администрации напрямую. Перед разведчиками, которыми командует Скиф, офицер-афганец, кавалер ордена Красной Звезды, стоит задача зайти со стороны и обнаружить огневые точки противника. Операция тщательно продумана, и если все пойдет хорошо, то скоро город будет наш. С минуты на минуту мы ждем подкрепление, два добровольческих батальона должны ударить по Иловайску с флангов и растянуть оборону противника, отвлечь его силы от нашего проникающего удара прямо в центр, в самое сердце. Комбата, к сожалению, с нами снова нет. Семен с Бишутом и комбатом «Днепра» Березой возле пешеходного моста дорабатывали план операции и попали под минометный обстрел. Осколками мины ранило нескольких бойцов и самого комбата, который, хватая ртом воздух, свалился прямо на карту Иловайска, расстеленную на земле. В школе медики оказали Семену первую помощь, после чего комбата вывезли из города и эвакуировали на вертолете в Днепропетровский госпиталь.

От пешеходного моста до административного центра Иловайска по прямой – метров 500, не больше. Установив пулеметные гнезда, наша штурмовая группа быстро перебегает через мост и глушит огневую точку в одном из частных домов в самом начале примыкающей к мосту улицы.

– Внимание! – Бишут вдруг останавливается и резко поднимает руку, прислонив рацию к уху. Докладывают из «секрета», который выдвинулся чуть вперед. – Внимание! В вашем направлении движется микроавтобус с людьми!

Через минуту бусик беззаботно, будто и не гремит вокруг война, выскакивает прямо на бойцов «Донбасса», которые орут, что есть сил: «Стоять! Руки!» – и готовы открыть огонь на поражение в любую секунду. Из автобуса понуро, выбрасывая на землю оружие, выбредают люди.

– Кто такие? – спрашивает Бишут.

– Катаемся тут… – неопределенно отвечает седой мужчина, похожий на моську, пытаясь понять, кто стоит перед ним. Он говорил с акцентом, точнее, сразу с двумя акцентами: по-русски с российским и еще с каким-то иностранным.

– Документы есть? Обыщите их.

Седой мужчина оказывается российским поэтом из Вены с позывным Австриец. Он приехал повоевать на стороне «Новороссии», набраться здесь, на войне, вдохновения, словом, он считает своим гражданским долгом поучаствовать в правом деле освобождения русских земель от украинских фашистов. Трудно передать его изумление и ужас, когда он понимает, что оказался в плену украинского добровольческого батальона.

– Ненавижу хохлов! – с вызовом, нелепо откинув седые волосы, бросает российский поэт, стихи которого нам неизвестны.

– Вот же сука! – злится снайпер Семерка и изо всей силы бьет прикладом СВД пленному сначала в ребра, а потом несколько раз по ногам. Подпрыгнув и скорчившись от боли, Австриец приседает.

– Пленных не бить! – резко осаживает страсти Бишут. – Везите их в школу.

Остальные девять человек из бусика оказались неопределенного происхождения. Документов у них нет, речь выдавет выходцев из России, а осанка – военное прошлое или даже настоящее.

Пройдя два квартала, штурмовая группа натыкается на мчащийся неизвестно куда зеленый «уаз» с встроенным минометом. Через несколько секунд изрешеченная пулями машина врезается на всей скорости в столб, на ходу из нее выпадают два уже мертвых сепаратиста. Бойцы сняли миномет и спрятали в ближайшем сарае, таскать с собой его было бы слишком тяжело. После поворота направо зачищаем еще одно «гнездо», хотя противник и успел сделать три бесполезных выстрела из ручного противотанкового гранатомета в нашу сторону. Но стрелять из эрпэгэ по людям все равно, что из пушки – по воробьям. Двое гранатометчиков стреляли по очереди и прятались в канализационный люк – одного удалось ранить, второй ушел невредимым. Ближе к центру города на нас открывает охоту снайпер, и Бушут дает команду переместиться на другую сторону улицы, в мертвую для обстрела зону. Мы стояли уже практически у цели: рядом – магазин АТБ, напротив – администрация. Мы хотим водрузить на ней украинский флаг, но тут, простреливая насквозь улицу и площадь, по нам плотно начинает работать крупнокалиберный пулемет.

Бойцы залегли вдоль домов, а Бишут с группой из двух пулеметчиков и нескольких стрелков, проскочив под огнем, продвигается ближе к магазину. Они стреляют и бросают гранаты наугад, вслепую – из-за многоэтажек и деревьев трудно было разобрать, где находится огневая точка. Пулемет тоже лупит вслепую, кроша стены и срезая траву получше иной газонокосилки. Пока мы сидим и думаем, что делать дальше, из «зеленки» в нашу сторону открывают огонь еще несколько автоматчиков. Ситуация из непростой превращается в очень сложную – нашу штурмовую группу противник разделил на две части и лишил инициативы. Мы не можем двинуться ни вперед, ни назад, мы можем только лежать под шквальным огнем пулемета и ждать, когда же снайпер наконец поймает кого-нибудь из нас на мушку и пристрелит.

Никто так до сих пор и не понял, зачем Шульц выбежал из укрытия. Возможно, зная, что поступает чрезвычайно рискованно, он верил в свою счастливую звезду. Комвзвода рванул через открытое пространство, но не успел пробежать и нескольких метров, как его застрелил снайпер. Шульц вскрикнул и упал. Он был еще жив и дергался в конвульсиях, мне захотелось броситься к нему и оттащить в укрытие, возможно, его можно было еще спасти. Меня остановил грубый окрик Шевы:

– Не двигаться!

Я с удивлением посмотрел на товарища. Тот прошептал, брызгая от ярости слюной:

– Лежи тихо. Снайпер ждет, пока кто-то наивный, типа тебя, не побежит его вытаскивать. Считай: раз, два, три…

На счет «четыре», убедившись, что никто не бежит за раненым, снайпер добивает Шульца выстрелом в голову. Я видел, как сжал автомат Артист, как другие бойцы, не желая верить, что их комвзвода, один из самых опытных бойцов, убит, с отчаянием смотрят друг на друга. В их глазах я не видел страха, но все мы понимали, что что-то пошло не так.

Для того чтобы двигаться дальше, нам необходимо узнать, где засели пулеметчик и снайпер. Бишут дает по рации команду Скифу и его разведгруппе обойти большую девятиэтажку, возможно, сказал он, оттуда вы их сможете засечь. Это маневр оказался последним для славного солдата Скифа. Не успели разведчики выйти из-за девятиэтажки, как его смертельно ранили из пулемета, практически все его бойцы также получили ранения разной тяжести.

Большинство бойцов штурмовой группы по-прежнему остаются в мертвой для обстрелов снайпера и пулеметчика зоне, но мы не может знать, как и куда будет перемещаться противник, как долго наша зона будет оставаться безопасной. Нам нужно что-то быстро предпринимать, и Бишут и еще трое бойцов, несмотря на постоянный обстрел, перебегают еще ближе к администрации. Они бьют из автоматов по «зеленке», заставляя отойти вражеских стрелков, и одновременно пытаются вычислить снайпера. Бишут, судя по всему, примерно уже понимет, какой у того сектор обстрела, и может оценить, насколько грамотно построена у противника оборона: задействовав не так много людей, они контролируют все пространство в центре города. Каким-то образом к Бишуту пробирается медсестра Алина, притащив на себе еще живого Скифа. Алина тампует ему раны, но Скиф уже практически не дышит. Откуда-то посреди улицы в горячке боя возникает словно из-под земли – самое подходящее выражение здесь – еще один наш разведчик. Он тут же получает свою пулю в ногу, просто повезло, снайпер, наверное, в это время кусал пирожок. Разведчик катается по траве и громко стонет, кто-то из бойцов хочет рвануть к нему на помощь, но снова остановлен сумасшедшим по ярости криком командира. «Раз, – начинает считать Бишут, – два, три, четыре…» – Он закрывает глаза, ожидая контрольного выстрела в голову разведчика и не желая видеть его смерти, и мысленно прощается с товарищем. Но выстрела почему-то не звучит. Бишут смотрит с удивлением – он знает, что чудес не бывает, но верит в них, хотя не настолько. И тут же, выглянув на мгновение из-за угла, в чердачном окне многоэтажки он замечает движение, совсем маленькое шевеление, практически неуловимое для глаза.

– Эй, гранатометчик, – зовет он через улицу. – Давай сюда быстрее, – и показывает рукой, как по дуге безопасно можно обогнуть зону обстрела.

Гранатометчик, молодой парнишка с позывным Мороз, сосредоточенно смотрит, куда показывал ему командир.

– Нелегко будет попасть.

– Ты же снайпером хотел быть! – улыбается Бишут. – Давай, пробуй.

Первый выстрел уходит чуть выше, зато второй разваливает чердак на хрен. Снайпер, судя по всему, прекращает жить и стрелять навсегда.

– Пулеметчики, прикройте! – и тут же, намаявшиеся от безделья и безнадеги, оба наши пулеметчика начинают свирепо наваливать по сепарам, прикрывая «газельку», которая проскакивает опасную зону и подлетает к Бишуту. Они загружают Скифа и Шульца – жизнь еще теплится в его крепком теле, и он смотрит затуманенным взглядом в небо, но с каждым мгновением цвет небес становится все темнее, и Бишут закрывает товарищу глаза.

Бой идет еще около двух часов. Огонь противника все время усиливается, туда подходит подкрепление, а наши смежники – два батальона, которые должны прорваться в город с фланга, – все не идут и не идут, и мы даже не слышим звуков боя. Мы не знаем, что с ними случилось, где они застряли, почему их нет, но до последней секунды верим и ждем, что они ударят по сепаратистам. Медсестра Алина, не пожелавшая уехать на базу, в пылу боя кричит, чтобы противник прекратил огонь, что здесь лежат раненые. Это был очень женский, очень материнский крик с просьбой о милосердии и требованием сострадания. Но о каком милосердии и каком сострадании может идти речь в жестоком бою? Алина вела себя мужественно, удивляя своим бесстрашием бойцов: откуда в таком маленьком хрупком создании столько отчаянной смелости и силы? Ее светлая голова мелькает то тут то там – везде, где раненым нужна помощь. Она не боится пересекать открытые пространства под обстрелами, работать на виду у противника – и Бог ее бережет.

Чтобы подавить пулемет, мы нуждались всего лишь в одной «коробочке» и получасе времени. Всего полчаса – и мы бы взяли центр Иловайска. Но мы не имели там ни «коробочки», ни даже десяти минут – боекомплект заканчивается, а силы противника с каждым часом растут. Артист и еще несколько бойцов направляются через дворы искать возможность засечь пулеметную точку, но бесполезно – мы так и не можем поднять головы из-за обстрела.

– Отходим! – наконец дает команду Бишут. Сидеть и ждать, пока тебя застрелят – бессмысленное занятие даже на войне. Что-то не сработало, что-то пошло не так, к тому же, помощи других батальонов мы так и не дождались.

– Уходим! Быстро! – Бишут остается последним, прикрывая отход. В принципе, он бы тоже успел уйти, если бы не пуля, которая попала ему в голову – бац! Он на мгновение потерял сознание и упал, а когда очнулся, то обнаружил, что пуля пробила насквозь его новенький шлем. Но немецкое качество кевлара спасло Бишуту жизнь – пуля, развернутая металлом, ударила в череп плашмя и всего лишь сильно контузила. Но драгоценные для отхода мгновения были уже упущены. На площадь выскакивает вражеский бэтээр, снова изо всех сил лупит пулемет. Возле Бишута остается только раненный в ногу Никитос, который помогает командиру подняться и спрятаться в подъезде жилого дома. Они оказываются отрезанными, и больше в Иловайске мы их не видели, и не слышали, и не знали, что с ними случилось дальше, живы ли они или попали в плен, а может, им удалось каким-то чудом выбраться из города. Рация их не отвечала.

Всех раненых и убитых мы вывезли к пешеходному мосту на трофейной «газели», даже не знаю, что бы мы без нее делали. Когда мы утром наступали, то на каждом перекрестке оставили пулеметные расчеты, которые теперь прикрывают наш отход. Возле моста дежурит отделение Занозы, среди других бойцов отход штурмовой группы прикрывает и Франко. Мы уходим через низ, через железную дорогу – мост простреливается с нескольких сторон. Марко, помогая носить раненых, под минометным обстрелом несколько раз перебегает на ту сторону и возвращается обратно. Им оставалось продержаться совсем немного, несколько минут, когда рядом упала мина. Мастера ранит в лицо, а Франко осколки попали в голову и грудь. «Так больно дышать, – шепчет он, – так больно дышать…» Мы еще верим, что его можно спасти, но знаем, что это невозможно.

Граница. Вторжение

Карацупа говорил, что тишина на границе – самое опасное. Не верьте. Самое опасное – это когда пропускной пункт, на котором ты дежуришь, кроют минометами четыре часа подряд. А самое хреновое ощущение – это когда в День Независимости колонны военной техники покидают боевые рубежи и понуро отступают тебе за спину.

– Эй, Нацгвардия, – окликаем мужиков на броне, – отступаешь?

– Отходим на заранее подготовленные позиции, – отвечают севшие осиплые голоса.

Уставшие и пустые глаза этих солдат забыть невозможно, таких глаз не бывает у живых людей. Оглушительно громко ревут танки, лязгают по красной твердой, как камень, земле гусеницы, вздымая в раскаленном августовском воздухе сухую, словно кирпичную, пыль, натужно пыхтят старенькие бээмпэ и бэтээры. На нашу технику без слез не глянешь – вся побитая, много идет на сцепке, у машин клинят то коробки передач, то башни, то ходовая. Жестоко матерясь, вылезают из машин мехводы с кувалдами и ключами и торопятся устранить поломки – никто не хочет здесь задерживаться дольше, чем предусмотрено скоростью транспортного средства. Сзади, упираясь друг в друга бамперами, глохнут, закипая, шестьдесят шестые «газы» – «шишарики» – и сто тридцать первые «зилы», забитые боекомплектом, и почти в каждой машине, вопреки инструкциям и здравому смыслу, сидят и лежат люди прямо на ящиках с минами и гранатами. Подняв капоты, уставшие и издерганные водилы скрепя сердце поливают тонкими струйками из пластиковых бутылок бензонасосы водою – в такую несусветную жару вода здесь на вес золота. И отовсюду – с брони, с кузовов, из люков – на нас смотрят пустые зеницы, в которых на фоне белесого равнодушия тлеют оранжевые огоньки радости. Они вырвались из пекла, им повезло – они уходят, а значит, возможно, останутся живы, не в пример тем, кто сейчас бьется там, на Савур-Могиле.

Мы провожаем колонну глазами. Украинская армия покидает «Сектор Д». Еще несколько дней тому мы видели, как наши збройники шли на Саурку – бодрые и веселые, полные энтузиазма после ротации, а сегодня они ползут обратно – побитые, страшные, растерянные. Туда ехали люди, оттуда возвращаются призраки.

– Там капкан, – говорит суровый танкист. – Расстрел. – У него почти нет бровей и обожженное лицо: «Эй, погранец, ты жизни не видел, в танке не горел!» – шутит без улыбки, на ходу, без эмоций, автоматически, словно заряжая магазин «ак». А может, и не шутит.

Они уходят – мы остаемся. Мы – это передвижной пограничный отряд, 48 человек, добровольцы-контрактники. Нас неплохо подготовили и вооружили. Месяц погоняли на полигонах, научили стрелять из агээс и крупнокалиберного оружия, а потом посадили на три «газа-66», перекрашенных в защитный зеленый цвет, которые, очевидно, в мирной жизни развозили продукты по сельским магазинам, и в середине июня отправили сюда, на границу, в Донецкую область на пропускной пункт «Успенка». Служба обычная – суточные и дневные наряды для пулеметчиков и снайперов, остальные бойцы – в «секретах» или на пропускном пункте. Проверяем документы, патрулируем местность, задерживаем нарушителей границы; три дня назад, например, взяли наркомана из Ростова – весь в наколках, вены в дырках, ехал к нам воевать, удод.

В общем, ничего сложного, и если бы не минометы, которые начали лупить числа с двадцатого, то жить можно. А с минометами – нет, жить нельзя. Доктора не разрешают.

На высотку над Григоровкой ежедневный наряд – десять человек. Высотка, как говорят, господствующая, отсюда российская территория – как на ладони. Мы видим, как заходят на позиции, быстро разворачивая боевые расчеты, российские «грады», и долбят по Савур-Могиле. Это зрелище, особенно ночью, покруче, чем последний эпизод «Звездных войн» в кинотеатре 5Д – смертоносные фейерверки пролетают практически над нашими головами. Отсюда хорошо виден штык гранитного памятника солдатам Великой Отечественной на кургане – ничто его не берет. Там еще вчера развевался украинский флаг, теперь маячит флаг «Новороссии».

Между Марьинкой и Савур-Могилой – глубокий и длинный яр, идеальное место для прохода тяжелой техники. Сюда уже пытались заходить танки с той стороны, Т-72, их легко можно распознать по характерному звуку (наши орут так, что уши закладывает), а эти – модифицированные, урчат тихо – збройники успели отойти, не принимая боя, и передать координаты артиллерии – танки накрыли плотным огнем.

– У нас есть приказ отступать? – задаем сами себе вопросы, ответы на которые знаем заранее.

– У нас нет приказа отступать! – звучит патриотично, но на душе скребут кошки. Очень хочется верить, что нас не бросили тут одних.

– А какой у нас есть приказ?

– Приказ по охране государственной границы.

Но где она, эта граница? Ее нет в том строгом понимании, к которому мы привыкли по фильмам или кто-то, может быть, по службе в Советской армии: полосатые столбы с названиями государств, демаркационная линия, колючая проволока; нет, это обычная пересеченная местность без всяких знаков. Поэтому на карте мы можем только приблизительно провести карандашом условную черту – вот, видите, это граница между Украиной и Россией. Признаки и символы государственной границы здесь – это только пропускные пункты с государственными флагами. И польза от этих ПП разве что в том, чтобы получить в паспорт штамп и миграционную карту, если пересекаешь границу официально. В общем, в мирное время здесь рай для контрабандистов и пограничников – катайся туда-сюда сколько угодно, всегда можно договориться, все свои – и погранцы, и контрабандисты, а «контрабаса» во все времена на всех хватало.

Весь погранотряд – и местный, постоянный, и наш, передвижной – базируется в Амвросиевке, практически в центре города. Городок небольшой, районный центр, население – тысяч двадцать, многие работают в России, что неудивительно – до границы рукой подать, на хорошем танке за полчаса доехать можно. «Ирония судьбы, – говорит Академик. – Полгода назад я буквально в пятистах метрах от этой заставы, на соседней улице, открывал филиал нашей аграрной академии. Думал, буду приезжать сюда читать лекции. А вместо этого сижу тут с автоматом в руках…» Мы по-прежнему ходим в наряды и «секреты», но на ПП «Успенка» никого уже нет. Да и пропускного пункта, строго говоря, уже трое суток как тоже нет.

Для начала россияне туда для острастки закинули мин тридцать-сорок, будто давали понять, чтобы мы убирались вон – сожгли пару будок в стороне и успокоились. Стреляли метров с четырехсот-пятисот, то есть били сразу из-за российского пропускного пункта, не стеснялись, знали, что ответного огня не будет. Когда мины падают, то звук обычно такой: вуух-вуух, а тут стреляли под углом чуть ли не 90 градусов: ты слышишь выстрел – пух! – и тут же – шшшшшшшш – это мина уже падает.

До того как начались эти массированные обстрелы, несколько дней подряд местные толпой валили в Россию. Очереди на пропускном пункте стояли в несколько километров – торопились, тянули с собой кучу вещей, в последний день людей вывозили даже «уралами», словно беженцев.